Но потом Маша потёрла слегка переносицу, заправила прядь кудрявых волос за ухо и сказала:
— Я согласна.
Уф, какое облегчение я тогда испытал, вы себе представить не можете.
— Ну вот, — Вилли подвёл итог, — план составлен. Лучше всего это сделать послезавтра, в ваш предпоследний день. А то в четверг у вас могут элключи забрать.
— Точно, — сказал я. — Послезавтра.
— И медведь будет уже лучше себя чувствовать после операции, — добавила Маша.
Мы разошлись по комнатам, договорившись накануне ещё раз обсудить наш план, но как только девчонки ушли, Вилли сказал мне:
— Ёж, не стал при всех говорить, но всё-таки в твоём плане есть одно существенное упущение. Дырка даже, я бы сказал.
— Какая дырка? — Я нахмурился. Терпеть не могу всё-таки, когда Вилли умничает.
— Что дальше? Мы спасаем медведя, выводим его из лаборатории и Конторы, а дальше-то что?
— Я спрячу его в тайном месте…
В этот момент у меня тренькнуло сообщение на смарте, и я, наверное, потому, что не очень-то ещё придумал, чем Виллину дырку закрыть, полез смотреть, что там.
Пришло письмо от доктора Доббс.
— Это доктор Доббс, — сказал я Вилли, — и она пишет, что… что не может взять Самсона к себе.
— Дай-ка. — Вилли, который всегда сомневался в моём английском, протянул руку.
Я передал ему смарт.
— Она пишет, что в своё время была вынуждена отдать Самсона потому, что он конфликтовал с её маленьким сыном. Сейчас сыну десять — и она опять опасается.
— Послушай, я уверен, что никаких конфликтов с маленьким сыном. Какие конфликты? Если ему сейчас десять, то тогда он только родился. Ты посмотри моё письмо ей, предыдущее. Может, я там непонятно расписал, что её Самсона умертвят, если она не вмешается?
Вилли прокрутил ветку писем вверх.
— Да нет, всё понятно написано. Так мы не договорили. Куда ты отправишься с медведем?
— Поверь, — сказал я, забирая у него смарт, — у меня есть надёжное место, но лучше, если ты не будешь знать. Мало ли как тут дело повернётся.
Вилли рассмеялся. Мы немного играли в шпионов, ага, или в подпольщиков во время войны, но это вовсе не значит, что не понимали, во что ввязываемся.
И хотя я не рассказал ему, куда собрался с медведем, место было и в самом деле очень надёжное. Я собрался — только не смейтесь — к бабушке.
Моя бабушка со стороны мамы умерла три года назад. Она была отличной бабулей, самой лучшей на свете! И у неё был — и остался — самый лучший на свете дом в маленькой деревне Куземкино. Раньше, пока бабушка была жива, я проводил там лето, а то и зимние каникулы, но после её смерти мы съездили в старый дом всего пару раз. Мама говорила, что он давит воспоминаниями. Может, я легкомысленный, но меня воспоминания о бабуле не давят! Главное, нам с медведем добраться до Куземкино, а там уж нас никто не найдёт, особенно если родителям соврать что-то правдоподобное.
Всю ночь я ворочался, не мог никак заснуть, всё думал про бабушку, про Самсона, про маму, которая, конечно, очень удивится, когда узнает, что её сын — криминальный элемент. Наверняка она поймёт меня, если с ней по душам поговорить. И папа поймёт, хотя и не сразу.
В общем, самого главного я так и не придумал: вот увезу я медведя в Куземкино, а что дальше? В лес, скрываться? Смешно, конечно.
Уже начало светать — часа четыре утра было, когда я открыл смарт и написал Лайле Доббс ещё одно письмо. Очень злое и, наверное, несправедливое. Написал пару слов: «Вы убийца!» — «You are a murderer!»
Весь следующий день я ходил варёный, точно работал всю ночь, зевал и замирал на ходу. Сава, с которым мы мыли опустевшие боксы, обругал меня за это. Я, кстати, в своём полусонном состоянии задумался даже о том, что не только Савин комбинезон будет впору медведю, а что они вообще похожи. И потом мне пришёл в голову вопрос, стал бы я спасать Саву, если бы его поймали и глаз вырезали какие-нибудь… медведи.
Ерунда, в общем, одна в голову лезла.
Вечером после работы мы все собрались на ещё одно, последнее «совещание». Договорились, что после семи, когда основные работники и лаборанты расходятся по домам, будем возвращаться, но не кучей, конечно, а по одному.
— А если, — спросила меня Маша, не убирая с лица упавших прядей, — если он не пойдёт за тобой?
— Кто? Самсон? Почему это не пойдёт? Конечно, пойдёт! — ответил я.
Маша только плечами пожала.
Всё-таки она умная, что и говорить. Я и сам не был уверен, что медведь пойдёт со мной. На самом деле я мало что знал про него, даже про его развитие — то ли он бессмысленный и агрессивный зверь, то ли почти человек. Он отказался говорить, хотя я вроде бы понятно ему объяснил, что иначе его убьют. Сознательно хочет умереть? В это слишком трудно было поверить.
Около семи, собрав заранее личные вещи в рюкзак, сунув туда несколько упаковок лапши, бутылку воды, я первый вернулся в Контору. Охранник на входе даже внимания не обратил — ещё не все по домам разошлись, мог забыть что-то или на ночную смену вернуться, мало ли…
В наш пустой блок я вошёл осторожно, чтобы дверь не скрипнула, надеясь, что Пётр Симеонович, сменивший Саву на ночь, нажевался своей плюсны и уснул. Но на случай, если он не спит, я придумал правдоподобную отмазку: мол, необходимо срочно оформить последние отчёты — завтра у меня заканчивался срок практики, и я, если бы всё было по-человечески, должен был оставить Медузе элключ и получить характеристику для школы. Теперь-то, само собой, мне не видать никакой характеристики, и практику мне не зачтут…
Пётр Симеонович не спал, но меня всё равно не услышал — из его бокса довольно громко раздавалось фортепиано по радио. Смешно, но я узнал мелодию, это был «Марш кузнечиков» Прокофьева.
Я тихо прошёл в кормовую, снял со стены старый комбинезон Савы, обнаружив, к сожалению, что он довольно сильно продран как раз на груди, словно бы тупым ножом или острым когтем. Можно было бы задуматься о том, что Саве за время его работы могло достаться от зверей ещё и не так, но мне было некогда размышлять об этом. Я свернул комбез в плотный клубок и проскользнул в кабинет Алёны — там где-то в ящике стола валялась катушка ниток и игла.
Естественно, Алёна не для починки защитных комбинезонов хранила всё это — иголка была слишком маленькой, а нитка — тонкой. Но выбирать мне не приходилось. Хотя наверняка где-то у техников можно было бы найти нужное, Пётр Симеонович пока не собирался спать.
Двигаясь как можно тише, я развернул комбез и решил попробовать хотя бы прихватить прореху, чтобы она не так бросалась в глаза. Швея я неважная — исколол все руки, едва начав. Почему-то сторона иголки с ушком оказалась не менее острой, чем кончик, и впивалась мне в пальцы при всякой попытке пропихнуть иглу сквозь плотную ткань.
Так я провозился около часа. Слышал, как музыка в комнате Петра Симеоновича затихла и сам он протопал мимо кабинета наружу. Наверное, пошёл проветриться перед сном. Как раз когда его не было, в кабинет просочился Вилли.
— Пётр Симеонович гулять пошёл, — сказал он. — Близнецы тоже уже на месте. Цейхман пойдёт сразу в главный корпус. Ты тут как?
Я показал ему результаты своих трудов.
— М-да, — сказал Вилли, увидев едва подтянутую, топорщащуюся дыру в комбезе. — Знаешь, в детективных историях никогда у героев не получается, как они задумали. Так и у нас. Ещё хорошо, если это — единственный наш прокол.
Надо было заставить его сплюнуть три раза через левое плечо или по дереву постучать, как бабушка делала иногда, когда я бывал слишком оптимистичным.
Мы заранее договорились, что выйдем на нашу криминальную тропу, когда стемнеет. Около десяти Цейхман прислала сообщение, что она на месте, уже в лаборатории. Пётр Симеонович давно вернулся в блок, и в его боксе царила тишина.
— Как думаешь, он спит? — спросил я Вилли шёпотом.
— Не знаю. Эх, надо было раньше подкараулить и узнать, храпит ли он во сне.
Нам непременно нужно было, чтобы Пётр Симеонович уснул, ведь у него — нужный нам для Самсона дополнительный элключ.
В одиннадцать Анка написала, что они с сестрой готовы к действиям, я как можно туже свернул кое-как зашитый комбез, подхватил рюкзак, и мы с Вилли, почти не дыша, вышли в коридор. Когда в блоке были звери, стекликовые двери в боксы были закрыты, но зато за ними всё время слышалось, ощущалось какое-то движение, никогда тишина не была такой пустой. Сейчас же казалось, что даже наше с Ви дыхание производит оглушительный шум. Ви жестом остановил меня и осторожно подошёл к неплотно прикрытой двери в бокс.
Из щели лился жёлтый свет старенькой настольной лампы, которую Пётр Симеонович использовал в качестве ночника. Вилли постоял у двери, прислушиваясь, а потом отрицательно покачал головой. Пётр Симеонович не спал.
Делать было нечего, я тихо пошёл к выходу, и когда был уже у самой двери, услышал, одновременно леденея и вспыхивая жаром от ужаса, как позади меня раздался хриплый голос:
— Ты чегой-то тут, парень?
В этот момент я зайцем скакнул в дверь, прижимая комок комбеза к животу, выскочил на улицу и припустил по дорожке к главному блоку, надеясь только, что Вилли придумает, как объяснить своё нахождение в блоке посреди ночи, хлопающие двери и при этом не сорвать всё дело.
На улице было темно хоть глаз коли, даже редкие фонари на дорожках и у крыльца проходной с трудом разгоняли мрак едва-едва на метр вокруг себя. Дождь сеял густо, но мелко, так что я почти не промок, добежав до боковой двери в главный корпус.
Там меня перехватили близнецы.
— Ты чего один? — спросила, может быть, Анка, а может, Ксанка — в темноте их точно было не различить.
— Вилли попал в плен, — ответил я. — Пришлось его бросить. И комбинезон оказался порван. Я хоть и зашил его, но всё равно сильно заметно и всё колом стоит.
— Ну так и что дальше-то? Будем Ви ждать? — спросила одна из близнецов.
— Или я напишу Маше, что всё отменяется? Решать тебе! — добавила вторая.