Но пока всё шло хорошо. У здания проходной я сунул ему в руку элключ.
— Это ключ. Он открывает турникет. Он тебя пропустит.
Я старался говорить медленно, чётко выговаривая все слова. Глаза Самсона я почти не видел в тени от капюшона, но надеялся, что он смотрит на меня и понимает хотя бы половину.
— Первой пойдёт Анка, — я указал ему на Анку, и она даже присела в дурацком книксене. — Смотри, как сделает она, и делай так же. Понятно? Ты понял меня, Самсон?
— Да, — ответил он, показав Анке блеснувшие в свете фонарей зубы.
— Потом сразу ты. Сгорбись, опусти голову. Если охранник спросит тебя о чём-то, не останавливайся, просто иди, сделай вид, что не услышал. Понятно?
Медведь кивнул.
Ох, я всё ещё не был уверен, что его не выучили просто говорить «да» и «нет» и время от времени кивать вместо ответа. Но делать нечего — была не была!
Мы подошли к двери проходной и выстроились перед ней, как дети в детском саду, — друг за дружкой.
Анка, стоявшая первой, положила руку на ручку двери. Потом рванула её — и мне показалось, что кишки у меня дёрнулись вслед.
Дверь предательски заскрипела. Охранника не было видно — в его будке горел приглушённый свет, и всё. Анка легко, словно ничего особенного, шмыгнула к стойке, быстро обернулась, показала ключ Самсону, демонстративно приложила к датчику, толкнула турникет и в два счёта оказалась на другой стороне.
Я легонько подтолкнул Самсона в спину.
Он прошёл, и тут я понял, что надо было обувать его в бахилы! Шлёпанцы шлёпали! Да ещё так оглушительно, словно кто-то мух колотил свёрнутой газетой.
Охранник, который, видно, спал, глубоко утонув в своём кресле, и просто не был нам виден, громко всхрапнул, а потом пукнул.
Ксанка за моей спиной прыснула смехом.
Я едва не умер от страха, когда Самсон остановился у стойки, медленно, аккуратно обернулся, показал мне свой элключ — точно так, как несколько секунд назад сделала Анка, — и точно так же торжественно приложил его к турникету.
Охранник снова засопел и заворочался.
— Пойдём вместе, — шепнула мне Ксанка, и мы с ней почти прыгнули к турникету.
Через одну — самое большее две секунды мы все были на пустынной улице.
— Я думала, не смогу сдержаться, — хихикнула Ксанка, когда мы вышли. — Это нервное.
Я забрал у Самсона Машин ключ, приложил свой и отдал оба Анке.
— Сунешь оба в мою тумбочку. Маше я ещё напишу, скажу, пусть врёт, что я у неё элключ украл, а её в лабораторию хитростью заманил.
— Не поможет, — помотала головой Анка, но ключи взяла.
— Ну, бывайте, ребятки, — сказала мне Ксанка и вдруг быстренько обняла меня. — Не обижай мишку, Ёжик.
— Не буду, — сказал я. — Спасибо, девочки.
— Прощай, Мишутка, — сказала Анка Самсону и шутя ткнула его кулаком в живот. — Знаешь, Ёжик, имя Самсон ему не подходит. Глупое какое-то имя.
— Да, — неожиданно сказал медведь. Будто что-то понял.
Глава 15. Кузема
До станции Большая Волга мы с медведем добрались в два счёта. Сначала я придерживал его за рукав, всё ещё опасаясь, что он вдруг рванётся и убежит от меня, а потом оказалось, что, цепляясь за него, я шагаю куда шире и быстрее. В конечном итоге он попросту перехватил меня за руку, как малыша, и почти волок по улицам. Мне только и оставалось, что указывать направление.
Билеты на поезд я купил онлайн, и мы сели на металлические сиденья в углу станции за колонной. Я написал Маше и Вилли, очень коротко, потому что вдруг перепугался, что зарядка смарта сядет, пока мы доберёмся до Куземкино.
До первой электрички оставалось ещё три часа, деваться нам всё равно было некуда — так что можно было отдохнуть. Я достал из рюкзака бутылку с водой и показал Самсону, как пить. Он быстро сообразил и почти не облился.
На станции никого не было: тусклое окошко круглосуточной кассы, задвинутые жалюзи, торговые ларьки и забытая газета на сиденье напротив. Постепенно меня начала одолевать усталость, и я почти задремал, когда Самсон вдруг потряс меня за плечо. Я подскочил, испугавшись, а он указал на плакат, который висел на стене у окна, среди множества других, сообщающих правила поведения на железной дороге, телефоны экстренных служб и последовательность действий в случае терактов. Этот, в уродливейших, если честно, картинках, рассказывал о правилах перевозки по железной дороге. Как обычных домашних животных, так и оборотней.
Вообще-то медведей возят в багажных вагонах. А если почему-то очень нужно в общем, то только в противооборотном ошейнике, наморднике и специальной маркирующей робе.
Теперь Самсон тыкал пальцем в этот плакат и смотрел на меня, глумливо ухмыляясь. Мол, нет у тебя ни ошейника, ни робы, ни документов на владение петом. Поймает тебя первый же полицейский.
— Нет, — сказал я, покачав головой. — Нам не нужно.
Я достал из кармана смарт и показал Самсону наши электронные билеты.
— Вот, видишь? Это билеты для людей. Ты — человек.
Я ещё раз повторил это, ткнув пальцем ему в грудь, как раз в кое-как зашитую прореху на комбезе. «Ты — человек».
Самсон оскалился на меня. Чёрт побери, если он так кому-нибудь улыбнётся в электричке, нас тут же заберут в полицию! Но он хотя бы не стал возражать и настаивать на ошейнике — вот это был бы, конечно, номер.
Тут мне пришло в голову, что если я буду разговаривать с огромным раненым дядькой на английском, то это выдаст нас ничуть не хуже медвежьей улыбочки. Разумеется, научить его русскому за пару часов я не надеялся — не до такой степени я фантазёр.
Но всё же решил попробовать.
— Смотри, — сказал я Самсону, — «yes» — это «да». А «no» — это «нет». Повтори: «Да».
Какое-то время он то ли не понимал меня, то ли упрямился. Но в конце концов произнёс хриплым басом «да» и «нет» по-русски. Чтобы проверить, как он меня понял, я спросил:
— Я — человек?
Сначала Самсон отвечал «да» по-английски. И я никак не мог объяснить ему, чего от него требуется. Но потом, отчаявшись, я сказал в сердцах, разумеется по-русски:
— Чёрт, ну ты и тупорылый медведь!
И тут — чудо — услышав от меня русскую речь, Самсон широко улыбнулся и произнёс хриплым басом:
— Да.
Ерунда, конечно, но я ужасно обрадовался! Едва не расцеловал его! Дальше дело пошло на лад, и к тому времени, когда в холле станции появились первые пассажиры и надо было выходить на платформу, у меня имелся не просто говорящий медведь, а медведь-полиглот.
Сначала я думал, что самое сложное для нас с Самсоном — проехать на автобусе по утренней Москве от Савёловского до Казанского вокзала. Москва казалась мне средоточием настороженных полицейских и множества людей, чьё внимание огромный мужик в рабочем комбезе, шлёпках и с перевязанной головой запросто может привлечь. Но на деле оказалось, что среди этих толп на нас никто и внимания не обратил! Полицейские скользили равнодушными взглядами, а на Комсомольской площади встречались экземпляры куда хлеще Самсона, с его всего-то перевязанной головой.
Самую большую неловкость мы пережили вовсе не в Москве, а в маленьком автобусе, который вёз нас из Коломны в Куземкино. На автобусной станции я купил нам с Самсоном ещё бутылку воды, взамен той, что мы уже выпили в электричке, и четыре пирожка — два с мясом и два с капустой. Ещё хотелось мороженого, но, поразмыслив, я отказался от этой мысли — неизвестно, как организм оборотня отреагирует на такое. Даже и с пирожками вышло не слишком ловко. Я не дотерпел до нашей остановки, достал их, пока ехали. Самсон, конечно, в два счёта, а точнее, в два укуса расправился со своей порцией, но как он это сделал — широко раскрывая зубастый рот, довольно чавкая и облизываясь! Тётка-кондуктор в ядовито-жёлтой жилетке тут же сделала нам замечание:
— Молодые люди, нельзя есть жирное в общественном транспорте!
А пирожки вовсе не жирные были.
Самсон уставился на тётку и — о чёрт побери! — улыбнулся. Кондукторша побледнела.
— Мы больше не будем! — воскликнул я. — Нам вообще выходить уже. Пойдём, Самсон.
Так мы оказались посреди полей за восемь километров от деревни. Можно было бы подождать следующий автобус, но батарея в моём смарте всё-таки села, и я даже не мог посмотреть теперь расписание — сколько ещё там ждать?
Мы пошли пешком.
И в общем, если исключить то, что я вдрызг стёр ноги, хотя на мне были мои любимые разношенные кроссы, это была прекрасная прогулка!
Сначала мы шли по шоссе среди полей. Где-то рос горох, но стручков ещё не было, где-то овёс или пшеница, а где-то ничего не росло, кроме тянущихся вверх то тут то там малиновых свечек иван-чая. Я вспомнил, что бабуля собирала эти цветы, а потом и в самом деле заваривала чай «для душевного спокоя». Захотелось тоже нарвать, но я уже слишком устал, чтобы сворачивать с прямой дороги.
— Знаешь, — сказал я медведю, хотя и знал, что он меня не понимает, — названия деревень такие странные. Словно это не сам по себе населённый пункт, а чей-то. Шеметово какого-то Шемета, а Куземкино какого-то Куземы. Или вот Юшково, — я показал рукой на вывеску с названием деревни, мимо которой мы шли, — явно принадлежит Юшке. А перед Куземкино как раз маленькая деревня Мишкино, то есть Мишки, медведя. Только она совсем маленькая и в ней даже автобус не останавливается…
Медведь ничего не отвечал мне, только шагал теперь не так широко, точно примериваясь к моим маленьким шагам. Капюшон давно свалился с его головы, а он и не поднимал его. Бинты на голове промокли, а на больной глазнице проступила сукровица. Он тоже устал, но всё-таки выглядел гораздо бодрее, чем когда сидел в карантинном боксе.
После Юшково шоссе закончилось и началась бетонка. Тут нас догнал трактор, за которым подпрыгивал прицеп с тугими рулонами сена. Обогнав нас, трактор пыхнул трубой над кабиной и остановился.
— Эй! — тракторист высунулся из кабины. — Браток, садись, подвезу, что ли, тебя с парнишкой.
Обращался он к Самсону, видно как к старшему.