Я толкнул Самсона в бок и быстро шепнул по-английски: «Залезаем».
— Да, — сказал Самсон по-русски трактористу и полез за мной в прицеп.
— Держитесь уж крепче, — предупредил тракторист и дёрнул мотором.
Ехать по бетонке в прицепе трактора так себе удовольствие, но всё-таки я радовался тому, как быстро мы проезжаем мост через реку Сосенку, высокие кусты сирени и пруды с плещущейся в них под мелким дождём рыбой. У самого леса тракторист притормозил и снова высунулся из кабины.
— Я на совхоз, а вам далеко, чай?
— Мы в Мишкино, — соврал я, спрыгивая с прицепа и морщась от боли в затёкших от тряской поездки ногах.
Тракторист кивнул.
— Бывай, браток, — снова сказал он Самсону. — Береги головушку!
И засмеялся неизвестно чему.
Трактор зачухал сильнее, съехал, немного переваливаясь на больших колёсах, с бетонки на грунтовую дорогу и покатил по краю леса. Нас же с медведем бетонка уводила в другую сторону.
День уже клонился к вечеру, солнце где-то за пеленой облаков светило тускло и слабо, точно умирающее. Я устал смертельно. Уже даже не смотрел по сторонам, только тупо переставлял ноги, стараясь не обращать внимания на ломящие пятки и колени. Я даже не сразу заметил, что Самсона нет рядом. А когда заметил — перепугался, огляделся и увидел, что он сошёл с дороги, стоит на краю леса у высокой сосны, едва заметный в сгущающихся сумерках. Он смотрел в лес. Я подошёл ближе и тоже посмотрел туда — ничего там не было, только чёрная непроглядь.
И вдруг медведь стал двигаться. Это трудно описать, но он сначала снял с себя одежду, а потом — человеческое обличье, и при этом делал всё так, что я не заметил, когда он закончил одно и начал второе. Это был танец или ритуал, он двигался плавно, всё время точно покачиваясь из стороны в сторону. Вдох и выдох. В какой-то момент я словно бы услышал мерный стук, поддерживающий ритм, шум ветра в ветвях деревьев, удары капель дождя по листьям.
Не знаю, сколько времени прошло. Почти совсем стемнело — это я помню. Очнулся, только когда медведь рыкнул и в темноте леса блеснул мне его единственный глаз.
— Самсон! — позвал я в отчаянии. — Самсон! Так нельзя! Мы должны спрятаться! Вернись!
Я кричал, пока не охрип. Честно говоря, это случилось довольно быстро. Потом я, делать нечего, попёрся по лесной дороге в Мишкино, а потом, уже даже и не помню как — был выжат, как отнерестившийся лосось, — добрёл до Куземкино. Хорошо ещё, что дом бабули стоит на самом краю деревни, почти в лесу.
Я отыскал ключ на дощечке под стрехой, отпер пахнущие сыростью сени, вошёл в дом и, повалившись на бабулину кровать, из последних сил скинув с себя окровавленные кроссовки, уснул мёртвым сном.
Проснулся я из-за яркого света. Каким-то образом в череде дождливых дней именно этот выдался ясным. Солнце встало ранним утром и тут же вдарило мне в глаза своими лучами. Какое-то время я сопротивлялся, надеясь, что оно отвяжется, но потом всё-таки продрал глаза.
Дом бабушки встретил меня ехидной ухмылкой, честно говоря очень смахивающей на медвежий оскал. Он был весь, с ног до головы, от пола до потолка, покрыт толстым слоем пыли, а теперь и я вместе с ним. Рот у меня пересох от жажды, голова болела, а едва я спустил с кровати ноги и попытался на них наступить — слёзы сами собой брызнули у меня из глаз. И тут, ко всему остальному, вспомнилось, что вчера потерял Самсона.
В общем, можете меня осуждать, но я снова сел на бабушкину кровать и разревелся.
Когда в окошко кто-то постучал — даже не сразу услышал. Да и стук был какой-то неотчётливый, так, не стук, а скребыхание.
Услыхав — я затих. Ночью я даже не успел ничего разглядеть кругом, мало ли что могло измениться в деревне, во дворе, в саду с тех пор, как я был тут в последний раз!
И точно — выглянув всё-таки в окно, я понял, что скребыхал по нему разросшийся по всему двору ракитник.
Так что, утерев последние слёзы, кое-как доковылял до электрощитка, включил электричество и поставил смарт заряжаться. Потом поискал в маленькой бабушкиной кухне ведро — нашёл — и босой — нечего и думать было пытаться засунуть распухшие ноги в кроссовки — пошёл к колодцу.
Куземкино — маленькая деревня. Побольше Мишкино, но не сильно. Половина домов точно используется как дачи — только летом. Кроме того, деревенские обычно встают гораздо раньше, так что у колодца посреди деревни я никого не встретил. Набрал воды и потащился, время от времени ойкая на острых камушках, обратно.
Вошёл в дом — и чуть ведро не выронил.
Посреди комнаты стоял, озираясь, Самсон собственной персоной. В гомункуле. И даже комбез снова натянул. Только повязки на голове не было и шлёпки он где-то потерял.
— Hello, — говорит, — Ёжик.
Глава 16. Ыыгрых
Мы с Самсоном прожили в Куземкино почти неделю. По ночам он оборачивался в аниму и уходил в лес, но утром всегда возвращался. Жить в деревне оказалось совсем не то что в городе. Я прикупил у соседки куриных яиц, сходил в совхоз за хлебом и консервами, порвал крапиву, которой густо зарос наш двор и сад. Вроде бы ничего сложного! Но на все эти простые действия, да ещё на походы к колодцу и недалёкие прогулки в лес за грибами, уходило у меня всё время, так что к вечеру я валился на кровать и спал без снов до самого утра. Сказочная, в общем, была жизнь!
Между тем там, в мире за пределами Куземкино, бушевали бури. Я узнавал обо всём из сообщений друзей — Вилли, близнецов и Маши. Но прежде всего, как только я зарядил и включил смарт, выяснилось, что мне написала и Лайла Доббс. И знаете что? В письме, полном сентиментальных ахов и раскаяния, она сообщала, что написала в Контору и готова забрать Самсона, хотя очень-очень опасается, что уже поздно.
Я порадовался, что, оказывается, не очень-то обманул медведя, когда соврал ему про Лайлу Доббс, но и огорчился тоже. Не знаю почему. Это трудно объяснить в двух словах.
Маша в ответ на то сообщение, которое я послал ей с железнодорожной станции, написала мне только короткое «Спасибо! Удачи вам!», а Вилли и вовсе больше до вечера того дня ничего не писал.
Зато близнецы засыпали сообщениями, из которых выяснилось, что утром они как ни в чём не бывало явились в Контору, прямо в кабинет Медузы.
А там уже дым стоял коромыслом! Маша и Вилли были внутри, профессор Громов, Женьшень, Алёна тоже уже собрались в кабинете. Все ругались, причём не на ребят, а между собой. Близнецы сунулись было внутрь — в конце концов, у них последний день практики и они должны были сдать элключи — законный повод! Но их быстро выгнали, они услышали только, как профессор Громов говорил что-то о необходимости вызвать полицию.
Вилли потом уж мне рассказал, что Алёна нас защищала, говорила, что мы эмоционально правы и надо разбираться своими силами, без полиции. А Громов настаивал, что это похищение, криминал! Медуза в общем-то была с ним согласна, но, на наше счастье, прежде чем звонить в полицию, прочитала на своём смарте письмо от доктора Доббс. И тут началось вовсе невообразимое, потому что выяснилось, что профессор Громов и раньше знал, что Самсон — уникальный зверь, знал, что тот владеет речью, но никаких настоящих попыток проверить эту версию, прежде чем «разбирать зверя на органы, как какую-нибудь лягушку», не предпринял. Медуза тут даже всех выгнала из кабинета, оставшись с Громовым наедине, и песочила его ещё час…
В итоге, конечно, Медуза решила никакой Лайле Доббс Самсона не отдавать, вернуть его в Контору и передать лаборатории Сухотина.
«Чёрта с два!» — написал я в ответ Вилли, когда об этом прочитал.
«Я так и знал, что ты это мне напишешь, Ёж», — ответил он.
В общем, Вилли и Маша там упёрлись. В основном Маша, конечно, потому что Вилли от всего открещивался и утверждал, что нажевался с Петром Симеоновичем плюсны — поэтому в общагу не ушёл. Маше делать вид, что она совсем ни при чём, было труднее.
Но самое главное, они не врали, что не знают, где мы с Самсоном.
А потом мне написала мама.
Вот это было уже сложнее.
Родителям позвонила Медуза, пригрозила полицией. Конечно, мама сразу догадалась, что я у бабули прячусь, но не выдала меня! Правда, в письме здорово меня отругала, обозвала эгоистом, который не желает доверять проблемы собственным родителям. По мне, так это называется взрослость и самостоятельность, а не эгоизм. Но с мамой я не стал спорить.
Наоборот. Сначала написал ей письмо — оно вышло огромным, я его почти целый день писал, а потом ночью, когда Самсон уже в лес ушёл, дописывал. Но я постарался рассказать ей всё-всё, даже про Чарли зачем-то написал и про Помидорку.
На следующий день мама мне позвонила по слайпу, и мы ещё часа два говорили. Она даже попросила показать бабушкины ходики на стене и заросший сад. Заплакала, а потом зачем-то извинялась. В общем, моя мама — самая лучшая!
Она и папа связались и с Лайлой Доббс, и с Медузой. И в конце недели, в пятницу, мне Вилли написал, что наша взяла, доктор Доббс прислала официальный запрос от университета и Самсона отправляют в Канаду!
Так что основные события бушевали где-то там, в Дубне и в Москве, а у нас в Куземкино жизнь была совсем другой.
В то самое первое утро, когда медведь явился в бабулин дом, я едва ведро с водой не выронил.
— Ты где был? — спросил. — Я решил, что ты совсем ушёл.
— Нет, — ответил он. — Мама меня ждёт. Когда пойдём к маме?
— Не сейчас. — Тогда я ещё думал, что вру. — Нужны билеты на самолёт и документы там разные.
Не знаю, поверил ли он мне на самом деле, но улыбался и кивал. Ночная прогулка по лесу словно улучшила его настроение. Хотя внешний облик — нет, ничуть не улучшила. В волосах на голове, грязных и свалявшихся, торчали репьи, мой неловкий шов на комбезе окончательно разорвался, и сам комбинезон был таким грязным, точно медведь в нём купался в луже. Я заставил его снять эту дрянь. Нашёл старые штаны, которые отец надевал, когда приезжал сюда. Заодно в шифоньере у бабули я нашёл гребешок с крепкими зубцами, сначала расчесался сам, глядя в запылённое зеркало, висевшее в прихожке, а потом вычесал у медведя репьи из волос.