Медведь при этом глядел на себя в зеркало и радостно скалился.
— Кто это? — спросил я его, указывая на отражение.
— Ыыгрых, — ответил он, издав тот самый звук, которым назвался когда-то давно, — я.
— Ыыгрых — это «Самсон» на языке медведей? — спросил тогда я, замирая от предчувствия. Но он мне не ответил. То ли не понял вопроса, то ли я совсем зафантазировался и никакого языка медведей не существует.
Тут вы, конечно, задумались сразу о многом: если существует язык, значит, существует общество, значит, медведи или даже оборотни — это люди, разумные существа. Это заманчиво — представлять себе такое, но будем реалистами. С тех пор как человечество обнаружило оборотней, прошло больше двадцати лет — уже точно бы была открыта если не сама цивилизация, то хотя бы её следы. Так что оборотни — всего лишь звери. И только Лайле Доббс удалось что-то такое сделать с Самсоном…
Эх, это слишком сложно!
И ещё я почему-то в глубине души надеялся, что теория Дара Громова про регенерацию окажется правильной и медведь сумеет отрастить себе новый глаз. Однако, внимательно поглядев на Самсона, я понял, что ничего не выйдет. Рана почти затянулась, но это была именно что пустая глазница, с розовой тонкой кожицей, покрывавшей внутренние ткани, и некрасивой бахромой по краям. Я бы сказал, что это изуродовало медведя, если бы его гомункул и с двумя глазами не выглядел уродом.
На завтрак я заварил нам с медведем лапши быстрого приготовления, нашёл у бабули в серванте мои любимые тарелки с синими веточками смородины на краях и выставил их на стол.
— Давай есть, — сказал я медведю.
Он подошёл, посмотрел на меня с опаской, потом взял тарелку двумя руками и в пару глотков выпил содержимое, здорово чавкая и роняя лапшины на бабулину скатерть.
— Нет! — Я ужасно рассердился. — Нельзя! Ешь как человек!
Самсон рыкнул на меня в ответ, но всё-таки послушался. Неловко сел на стул, положил огромные руки по краям тарелки и взял правой ложку. Как делают малыши, знаете? Всем кулаком. Я заварил ему ещё порцию.
Он начал есть, время от времени поглядывая на меня. Но мне почему-то стало ужасно стыдно. Дрянь какая-то эти ложки всё-таки — лапша скользкая, постоянно с ложки падает, а если зацепится жалкая лапшинка, кто этим наесться вообще сможет? Точно не медведь.
Честно говоря, я растерялся, глядя, как он старательно ловит ложкой дурацкую лапшу, только бы мне угодить.
— Ладно, — сказал я тихо, — ешь как медведь.
Самсон обрадованно показал мне зубы и в два счёта справился и со второй порцией.
На закате он опять ушёл в лес. Вышел за заросший бабулин огород, стащил штаны и перешёл в аниму. Я даже не пытался ему запретить — отчего-то понятно было, что на это моя человеческая власть не распространяется.
А потом, если честно, я совсем махнул на него рукой. В Куземкино народу было очень мало, к дому бабули даже кошки тёти Люси с другого конца деревни не прибегали, хотя, судя по всему, они чувствовали себя в деревне главными. Так что через пару дней медведь в аниму обращался даже днём — ему так было удобнее, и я не возражал.
На пятый день ночью была сильная гроза, ветер гудел между деревьев в лесу, громыхал шиферинами на крыше, стучал ветками ракитника в стёкла и не давал мне спать. Зато утром оказалось, что за ночь он разогнал облака, и выглянуло солнце. К обеду стало ужасно жарко и душно в доме, и мы вышли в сад. Здесь между кустами смородины и старой яблоней, усыпанной сейчас ещё недозрелыми, размером с грецкий орех и катастрофически кислыми яблочками, мы и устроились. Вообще-то тут всё заросло травой мне по пояс, но медведю в аниме достаточно было поваляться тут разок, чтобы образовалось что-то вроде огромного травяного гнезда. В этом гнезде он улёгся и почти сразу задремал, положив голову на лапы и прикрыв глаза, а я сел, оперевшись на его шерстяную спину в разрезной тени от яблони, стал читать в смарте фантастический роман про освоение Луны. Правда, скоро мне надоело — экран смарта был весь в трещинах, да ещё и отсвечивал, когда на него попадали солнечные лучи. Ужасно неудобно было читать! Вот я и задремал тоже…
А открыв глаза, увидел перед собой травинку с сидящим на ней мурашом. Он залез на самый верх и что-то там шевелил усиками, искал и не находил дорогу дальше. Под головой у меня, как подушка, лежала мягкая медвежья лапа. Вторая укрывала сверху, защищая от снова начавшего моросить дождя, но судя по тому, какая она была лёгкая, почти невесомая, медведь не спал.
— Ты мог бы жить один, Ыыгрых? — спросил я медведя, хотя и знал, что в аниме он не может мне ответить. — Уйти в лес, например, и жить в лесу?
Медведь громко фыркнул в ответ. Я развернулся и посмотрел на его морду. Странно, что одноглазость почти не портила его аниму — он был всё так же могуч, силён, и даже рыжеватая шерсть, казалось, лежала теперь плотно, волосок к волоску, хотя никто и не думал её расчёсывать.
— Наверное, нет, — ответил я сам на свой вопрос. — Тут маленький лес, даже если ты сможешь охотиться, рано или поздно тебя поймают или вовсе убьют.
Медведь недовольно ткнул меня носом и показал огромные клыки. Это означало, конечно, что никто его не убьёт, пусть только попробует. Я протянул руку и потрепал его круглое, смешное, совсем не страшное ухо — у меня в детстве был плюшевый медведь с такими же ушами. Он в ответ лизнул меня в нос, ужасно вонюче и слюняво, так что я расхохотался.
Может быть, подумал я, он не смог бы жить в лесу вовсе не потому, что его бы поймали. Может быть, ему всё-таки нужны люди…
Тут медведь вдруг замер, и я почувствовал, как напряглись, стали каменными его мышцы. Он повернул голову и посмотрел в сторону дома. Я тоже поднялся, никого не увидел, но на всякий случай сказал медведю оставаться в саду, а сам пошёл поглядеть.
Минуты через две у крыльца остановилась папина машина. Не знаю, как медведь понял, что к нам кто-то едет.
Папа приехал за нами. Привёз еду, одежду и всё остальное и рассказал, что для медведя готовы все документы и даже куплены билеты на самолёт до Ванкувера.
— Ты, конечно, захочешь его проводить, так что паспорт на тебя тоже готов. Отец твоего приятеля очень помог — он вас и встретит в Ванкувере, и отвезёт к этой учёной даме, — сказал папа, выгрузив из багажника чемодан на колёсах, который мне собрала мама. — Так где же твой питомец? Интересно посмотреть на такое чудо!
— В саду, — сказал я отцу. — Пойдём посмотришь.
Думаю… Нет, даже знаю наверняка, папа рассчитывал увидеть гомункула. Чудо — это ведь то, что медведь освоил человеческую речь, стал почти как человек.
Но медведь был в аниме. Он не лежал в нашем «гнезде», поднялся и стоял теперь, слегка наклонив голову, смотрел на меня и отца. Совершенно спокойный, красивый, большой — и выглянувшее солнце позолотило его загривок.
— И в самом деле чудо! — сказал папа, помолчав, и я понял вдруг, что очень сильно люблю и его, и маму.
Тем более что потом медведь всё-таки снял шкуру, натянул штаны и продемонстрировал свои удивительные умения. Папа даже на смарт всё записал, сказал, что это уникальные кадры.
— Наш самолёт завтра утром, — сказал я медведю. — Полетим к твоей маме.
— Прежде чем вы полетите, надо вас в порядок привести, — сказал папа. — Я, конечно, поддерживаю твою связь с природой, но запашок от тебя, да и от медведя твоего, огромной поражающей силы.
На другом конце деревни через косогор, на берегу маленькой безымянной речки, стояла баня. Не бабулина, а неизвестно чья, может, и вовсе общественная. Один угол у неё завалился, а старая каменка посреди мыльной растрескалась. Растапливая её, папа ворчал, но когда она всё-таки раздухарилась и почти перестала дымить, сказал мне:
— Надо будет поправить её. Сделаем ведь потом, когда вернёшься? У мамы тем более отпуск начнётся…
Я, конечно, с радостью согласился.
В сенях бабулиного дома мы нашли два круглых таза и ещё взяли ведро, мыло и всё остальное. Здорово в бане мыться. Если не пробовали — очень советую!
Одна беда — медведь ни в какую не согласился мыться горячей водой. Пришлось мне его намыливать на берегу, а потом толкать в речку. Но в итоге как-то отмылись.
Я натянул чистую футболку и джинсы, а медведю папа выдал робу для транспортировки петов. Мы вернулись в дом, закрыли там окна и лаз на чердак. Я запер дверь на ключ и, потянувшись, спрятал его обратно на ту же дощечку под стрехой.
Прежде чем сесть в машину, папа достал из сумки пластиковый противооборотный ошейник для Самсона и сказал, словно бы извиняясь:
— Без этой штуки даже в город не пустят, не то что в самолёт…
Я взял ошейник у него из рук. Самсон стоял тут же и уже с готовностью наклонил голову.
Знаете, этот ошейник — удивительно гадкая штука. Широкая пластиковая лента вокруг шеи и что-то вроде сбруи через рот, лоб и затылок. Пластик специальный, который оборотня убьёт, если тот всё-таки попробует в таком ошейнике обернуться.
Я поглядел на медведя, а тот стоял передо мной со склонённой головой, в яркой, специально выделяющей оборотня робе, и тоже смотрел.
Я надел ошейник себе на голову, заправил пластиковые ленты в рот и щёлкнул застёжкой.
Папа усмехнулся:
— Второго я не взял, Ёжик.
Мне хотелось ответить ему, но лента во рту мешала говорить, даже ворочать языком получалось с трудом, поэтому вышло какое-то не то мычание, не то рычание.
— Нет, — вдруг сказал медведь, подошёл ко мне и расстегнул ошейник. — Ёжик — человек. Ыыгрых — медведь.
Он выпутал меня из пластиковых лент, сам надел и застегнул ошейник и подошёл к машине.
— Ну вот, — сказал папа преувеличенно весёлым голосом, — и разобрались, кто есть кто! Поехали, мальчики.
Глава 17.Ёжик
До Домодедово мы ехали в молчании. Не знаю, не хотелось ничего говорить. Папа то и дело поглядывал на меня в зеркало заднего вида, но разговорить не пытался. Вообще в конце концов музыку включил. А я всё больше в окно смотрел, хотя вскоре совсем стемнело и почти ничего, кроме сбегающих по стеклу дождевых капель, не было видно.