— Точно, Вильямс, — согласилась Алёна. — Когда-нибудь от бумажных карт совсем откажутся, но не сегодня. Терпеть не могу бумажную работу, поэтому и перекладываю её на вас, — засмеялась она.
Делать было нечего, Алёна отвела нас в свой кабинет, такой же чистенький и беленький, как и она сама, достала из шкафа и плюхнула на небольшой столик у окна стопку папок разной степени потёртости, включила рабочий ноутбук и ушла проводить осмотр.
Вилли брезгливо потрогал верхнюю, особенно засаленную папку.
— Предлагаю метод разделения обязанностей, — сказал он. — Я диктую информацию, а ты пишешь. Так будет быстрее.
Я не стал спорить, так как всё ещё чувствовал себя немного виноватым перед Вилли, да и пыльные папки, исписанные, уставленные штемпелями карты и справки меня не пугали — наш дом был полон старых книг и документов, иногда потрясающе интересных.
Я взял первую. Это была карта пожилого чёрного медведя. Его гомункул, когда мы его осматривали, выглядел очень плохо: одышливый, лысый и беззубый старикашка. Я пробежал глазами по убористо исписанным строчкам.
— Ты знаешь, что у чёрного медведя есть кличка — Помидорка? — спросил я Вилли.
— Забавная, — ответил тот, открывая файл с данными. — Давай пиши.
— Нет, ты погоди, это же интересно! Он бывший цирковой медведь, представляешь…
Я углубился в чтение карты и замолчал, потому что из записей следовало, что зверь не такой уж и старый, а клыки ему удалили в цирке, на всякий случай. Для безопасности.
— Ёжик, давай работать, — Вилли вывел меня из задумчивости. — Если ты будешь каждую карту изучать по часу, мы до вечера провозимся.
Это была идея! В самом деле, мне вдруг показалось это важным — прочитать все карты. Разве не должен хороший ветеринар полностью узнать историю болезни, то есть анамнез? Но Вилли, конечно, рвётся на практике помогать Алёне, а не над компьютером чахнуть, это понятно.
— Знаешь, — предложил я ему, — я могу сам всё внести. Я серьёзно. Ты иди к Алёне, ей наверняка помощь потребуется, тем более что…
Я не знал, как тут осторожно сформулировать, чтобы снова Вилли не обидеть, но это и не понадобилось — он с радостной улыбкой подхватился, дружески хлопнул меня по плечу и выскочил из кабинета.
Оставшись один, я пересел за стол, достал из рюкзака чистую тетрадку в клеточку, намереваясь сделать кое-какие выписки для себя, если понадобится, и погрузился в чтение.
К обеду я узнал о наших подопечных довольно много.
Лисы оказались привезёнными из Средней Азии, какой-то богатый умник решил, что они принесут ему удачу, ведь их считают духами. А они отказались есть, пить и начали медленно умирать, и тут ему хватило ума продать их. Так они меняли владельцев, падая в цене и, видимо, стремительно теряя вес и товарный вид, пока не оказались в Конторе.
Чёрный медведь, как я и сказал Вилли, был цирковым.
У кроликов вместо карты в папку была вложена одна на двоих справка об отсутствии инфекций. И я, немного подумав, подклеил её на вырванный из тетради листок, на котором написал «Кролик 1» и «Кролик 2», и занёс туда данные осмотра Алёны Алексеевны.
А вот еноты были дикие, семья, выловленная где-то в Карелии…
Чёрный лабрадор — москвич по кличке Чарли, остался без хозяйки, а родственники не захотели содержать пета.
В карте гризли не значилось клички.
На самом верху первого листа, выведенная синей шариковой ручкой, была указана дата заведения документа — двадцать третье ноября две тысячи десятого. Десять лет назад!
И он не был выловлен в Йеллоустоне или на Аляске. Его сдали в дисциплинатор в Ванкувере как вышедшее из подчинения домашнее животное. Странно, что хозяин не сообщил кличку…
Дальше на первой странице шли записи о размере, весе и состоянии здоровья при поступлении, особые приметы гомункулярной формы и прочие обычные сведения. И только в самом низу не слишком разборчиво стояла пометка принимавшего ветеринара: «чрезмерная агрессивность».
И дальше до самого конца всё было исписано мелким почерком по-английски, так что я никак не мог разобрать подробности. Но там стояло целых три штампа о выбраковке! Три штампа, почти точно таких, какой Алёна поставила в карту погибшей енотки. И всё-таки медведь был жив и как-то добрался в Москву.
До обеда я так и не успел толком ничего понять, лазил в интернет, путался в терминах, даже вспотел от усердия. По всему выходило, что прямо сразу после заведения карты гризли напал на человека, охранника, сильно его поранил, был отбракован, но по непонятной причине не убит, а передан в Институт специальной ветеринарии при Университете Британской Колумбии. Все записи об этом, так же как о втором и третьем штампе о ликвидации, были подписаны доктором Л. Доббсом.
К нам медведя привезли из Копенгагенского зоовида, и тамошние записи, гораздо более отчётливые, говорили, что характер у него очень изменился, зверь стал спокойным и податливым к пищевой стимуляции. Однако они всё-таки продали его в Москву…
— Ты всё сидишь? — Алёна Алексеевна заглянула в кабинет. — Уже и обед просвистел, Ёжик. Что ты там копаешься? Иди лучше посмотри, какое у нас тут чудо завелось!
Я с трудом заставил себя оторваться. Мама считает, что у меня чересчур богатое воображение, — так и тут мне привиделась какая-то детективная история, какой-то загадочный поворот в судьбе жестокого зверя, который вдруг стал ручным. Но Алёна ждала, поэтому я закрыл папку с картой гризли и пошёл за ней.
Глава 4. Маша
Алёна привела меня в бокс с собакой. Чёрный лабрадор в аниме прыгал и вертелся вокруг Вилли, который в руке, вытянутой над головой, держал жёлтый мячик. Здесь же, прислонясь к стене, стоял Пётр Симеонович и улыбался.
— Ах, Чарли, — сказала Алёна, войдя, — какой ты умница, какой молодец.
Лабрадор бросился к ней, едва увидев, и уткнулся лобастой головой ей в колени.
— Давай, давай покажем Ёжику, что мы умеем!
Алёна села на кушетку, а пёс встал перед ней, виляя хвостом.
— Смотри, Ёжик. Чарли, сидеть!
Пёс тут же уселся, радостно улыбаясь всей зубастой пастью.
— Чарли, дай лапу!
Пёс с готовностью подал лапу Алёне.
— Умница, какой ты умница!
— Он правда очень сообразительный, — сказал Вилли. — Это просто фокусы, но мне кажется, он умнее обычной собаки. Особенно в гомункуле. Давайте покажем, Алёна Алексеевна.
Алёна кивнула и скомандовала псу:
— Давай, Чарли — человек.
Собака немедленно начала переход, так что я поспешно отвернулся. Алёна и Вилли сделали то же, но я заметил, что Пётр Симеонович и не думал отворачиваться, напротив, смотрел как-то особенно заинтересованно.
— Умница, — сказала Алёна, и я снова посмотрел на собаку.
Правда, теперь это уже была не совсем собака. Гомункул Чарли был невысокого роста, чуть пониже меня, имел густой чёрный волосяной покров и довольно жилистое, вполне пропорциональное сложение. Но самое удивительное, конечно, были его глаза. Большие, очень тёмные, опушённые густыми ресницами. Такие глаза рисовали на старых иконах, я видел в Третьяковке…
Он стоял и смотрел на нас совершенно осмысленно, легко и как-то печально улыбаясь.
Алёна достала из кармана халата пакет с арахисом.
— Чарли, — сказала она собаке, — хочешь орешек?
Чарли встрепенулся, широко улыбнулся, показав ровный ряд белых зубов, в два ловких движения — нечто среднее между человеческими шагами и прыжками собаки — оказался рядом с Алёной и попытался слизнуть угощение с её ладони. Но она быстро сомкнула пальцы.
— Нет, — сказала она, — возьми руками.
Тот выпрямился, внимательно посмотрел на неё, на снова раскрывшуюся ладонь и лежащий там орех. Потом деликатно и немного торжественно занёс руку, взял орешек и быстро отправил его в рот.
— Молодец, Чарли, умница, — похвалила его Алёна и ласково потрепала по плечу. — Давай-ка ещё покажем Ёжику, что умеем. Чар-ли, Чар-ли, — повторила она, отчётливо артикулируя.
— Смотри на его морду, — подсказал мне Вилли вполголоса.
Чарли не сводил глаз с губ Алёны, а его собственные губы дрожали. Но вот, преодолевая сопротивление мышц, из его рта вырвалось глухое, но раскатистое и довольно отчётливое:
— Хххаррр-ллллии.
— Ого! — Я не смог удержаться от удивлённого возгласа.
— Чисто человек! — поддержал меня Пётр Симеонович.
— Молодец, молодец, Чарлуша, умница! — Алёна захлопала в ладоши от радости.
Чарли улыбался во весь рот и даже подпрыгивал немного от возбуждения. Наверняка, подумалось мне, его анима сейчас неистово вертела бы хвостом.
И тут Чарли, как видно не в силах больше сдерживаться, подскочил к Алёне, грохнулся перед ней на колени, схватил её руку и приник губами, точно раб, целующий руку хозяйке.
Алёна ахнула и вырвалась.
Пётр Симеонович в одну секунду подбежал к Чарли, грубо схватил его за плечо, вывернул руку болевым приёмом. Бедняга согнулся и заскулил.
— Нет, нет, отпустите его, он не сделал ничего плохого! — воскликнула Алёна.
Пётр Симеонович послушался не сразу, но потом всё-таки ослабил хватку.
— Я по инструкции, док, — сказал он.
Он отпустил Чарли, тот скрючился у кушетки.
— Наверное, это прежняя хозяйка его научила, — сказал я, — я в карте у него прочитал — у него была хозяйка, одинокая женщина, она умерла, а больше с ним никому не захотелось возиться.
Алёна опустилась на кушетку и погладила Чарли по спине.
— Идите, мальчики, — сказала она устало. — Рабочий день закончен.
Через три дня, было воскресенье, я сидел на подоконнике в коридоре общежития, засунув нос в смарт. Всё это время я безуспешно пытался разгадать записи в карте гризли: перевёл все слова, вызубрил тонну научных терминов, но так и не понял, по какой такой странной причине его то приговаривали к выбраковке, то отправляли в научные центры и писали, какой он сообразительный и добрый. Мне зверь вовсе не казался добрым — мой трусоватый организм сопротивлялся, когда я по какой-то надобности входил в его бокс. Правда, во время дежурства Савы в третьем блоке зверь почти всегда был или пристёгнут к кушетке за руки, или вовсе распластан и зафиксирован на ней, потому что Сава утверждал, что тот сопротивляется, скалится и угрожает. Пётр Симеонович был помягче…