Самсон нахмурился: и эти «князья», и вылощенная речь, явно заученная, не понравились ему; и не понравилось то, что ха-Шилони отказался прийти. Мерав из Гивы усмехнулся и пробормотал завистливую поговорку:
– Пышно расцвел Иосиф, словно куст у ручья.
Ярив даже не покосился на него, как будто не слышал.
Самсон коротко спросил:
– Дал ли тебе право Тавриммон ответить за него: да или нет?
Про себя он решил – если не дал, он скажет этому щеголю: «Уходи». Ярив замялся: вопроса он не предвидел, ответа на него не приготовил. Но потом он сообразил, что на главный вопрос, по которому их созвали, ответ «князя» уже готов заранее и ему известен; поэтому он закивал головой и поспешно сказал, даже забыв второпях свои переливы:
– Конечно, конечно; я уполномочен.
Привели их сюда те же левиты: в качестве бродячих торговцев они умели найти любое место, даже такое, где нечего продать. Они – с Нехуштаном, с чернокожим слугою Иорама из Текоа, с пухлым и томным юношей, сопровождавшим Мерава из Гивы, и с тремя оруженосцами Ярива – остались у порога пещеры на страже. В глубине пещеры, при свете одного факела, Самсон изложил перед воеводами Иуды и Вениамина и пред сыном кормилицы воеводы Ефрема свой план союза против филистимлян.
Он обдумал давно все подробности. Поход надо начать сразу в четырех направлениях; первая задача – забрать склады медного и железного оружия и угнать к себе кузнецов; вторая – поднять туземцев. Говорил он спокойно и разумно; его голос, как всегда в таких случаях, располагал к нему людей, шевеля все, что было в их сердце хорошего. Собеседники его знали, что он много моложе своей внешности; пришли они, должно быть, с намерением напомнить ему об этом, и о бедности Дана тоже, – хотя все-таки пришли, потому что силу уважали; но, слушая его, они потеряли охоту портить отношения с ним лично, и, может быть, не только из-за того, что он был ростом выше их на голову и еще на полголовы, а от плеча до плеча на плечо шире.
«Хороший человек, нам бы такого», – подумал Иорам из Текоа, когда Самсон кончил и никто еще не собрался отвечать.
Он же, Иорам, и заговорил первый.
– Подумал ли ты, – спросил он, – о разнице в вооружении? Каждый воин у них выходит на битву с двумя мечами, кроме копья и щита. Конечно, ты предлагаешь с самого начала забрать у них арсеналы и кузнецов. Но главные склады у них не в пограничных селениях, ибо филистимляне осторожны, а в пяти столицах. Как добраться до столиц? И что будут ковать те кузнецы, даже когда мы их уведем к себе и заставим работать? В наших землях меди не хватит на одну тысячу, а железа на десять десятков.
– Посмотри кругом, – сказал Самсон. – От Сихема до Эйн-Геди – все это склад оружия, которое бьет дальше меча и даже копья. Это – камень. За два месяца до похода пошлите рабов и туземцев колоть каменный щебень. А Филистия – глина да песок; метать они умеют, я сам это видел, да нечего метать. И их мало, а нас много; можем завалить целое поле, пока первый из них добежит на копейный перелет. Все дело в том, чтобы нас было много; для того и нужен союз.
– А кони в медных сапогах? А колесницы с железными кольцами вокруг колес? – продолжал Иорам, качая головою.
Хаш-Баз, богатырь из Гивы, подмигнул единственным глазом и вмешался:
– Брат наш Иуда, к сожалению, не пожелал в свое время прийти на зов пророчицы Деборы, а потому нет у него и опыта. У Сисары на Киссоне тоже были колесницы, но Дебора и Варак побили его. Почему? Прав данит: потому что был союз; на одну колесницу сотня наших. Пятерых она раздавила, кони запутались и стали – бери их руками.
Но Ярив ему ответил:
– Я видел колесницы в Доре; князь, мой брат, сам умеет править парой. Трудно устоять против колесницы; даже на ристалище, когда чудится, что летит она прямо на тебя (хотя сам знаешь, что сейчас она свернет по кругу), – и тогда страшно и хочется отступить в толпу. Велика сила колесницы, а ужас еще больше: кто встретит ее стоя и не побежит?
Хаш-Баз пробормотал, сохраняя напев, отрывок из собственной песни:
– «Повернись, дружок, и беги подобно серне на горах»… Ефремовых.
Ярив и это пропустил, не моргнув, как из родового презрения к Вениамину, так и из личного благоразумия.
– И кто знает, – заговорил опять Иорам, обращаясь к Самсону, – кто сосчитал их колесницы – и наши полчища? Может быть, тех не так мало, этих не так много.
Хаш-Баз опять подмигнул и сказал хотя и громко, но сам себе:
– Иуда – что лев, только лежачий; кто его подымет? Никто.
Бен-Калев к нему повернулся и спросил без всякого раздражения в голосе, как будто просто желая выяснить мнение каждого:
– Очевидно, брат наш от Вениамина склонен пойти с братом нашим данитом? Мы хотели бы услышать его веское слово.
Глаз Мерава из Гивы вдруг загорелся в полутьме насмешливой злобой.
– Вениамин – младенец, – сказал он, – последний по счету среди колен; не дорос он решать дела перед старшими. Старший из нас Иуда. Глубок Иуда, не разглядишь. Виноградники у него, и стада у него. Посмотришь в очи его – пылают гневом, как от вина; а раскроет белые зубы, заговорит – молоко, сладкое молоко. С чем пришел ты сегодня, бен-Калев бен-Бохри бен-Хишки бен-Нишки бен-Иуда, – что в меху твоем – вино или молоко? Ты старший, ты и начинай.
Иорам сказал спокойно:
– Иногда пей вино, иногда молоко: что ко времени. Много отваги в делах твоих, Самсон, и не по летам много мудрости в словах. Но время еще не пришло. Мерав напомнил о Сисаре; но не приравнивай пса ко льву. Кто был Явин, царь Хацора, и воеводы его, и народ его? Сброд ханаанский, те же наши туземцы, данники Сидона – да и Сидон немногим лучше. Совсем не то филистимляне: кровь их одна, без примеси; они дети своих отцов. Пусть и смеется над этим наш родич из Гивы, измышляя имена моих дедов; но кто помнит прадеда, в том есть наука и сила четырех поколений. Газа не Хацор; еще не родился Варак для саронской долины, хоть ты сам и сильнее Варака.
– Нынче ты славишь Варака, – сказал одноглазый, – а когда звал он вас на гору Фавор, вы не пришли. Кстати: а Дан-то пришел? Не помню; надо будет расспросить стариков.
– И теперь не придем, – твердо ответил бен-Калев. – Не стригут овец, пока не обросли; не доят козы, пока не наполнилось вымя; не собирают винограда, пока не созрел. Прав молочный брат Тавриммона ха-Шилони: много ли таких, кто не побежит от колесницы, кто бросится под ноги коням? Сегодня мало. А будет много. Зреет виноград и в свое время созреет; тогда будет вино.
– А покуда, – спросил Самсон, тяжело дыша, – Иуда согласен платить дань, и стража его ждет приказов из Гата?
– Невместно Дану говорить языком Вениамина, – сказал Иорам укоризненно. – Не дань, а подарки; не приказ это был, а просьба о выдаче беглого – как сосед у соседа, когда забредет овца в чужое стадо. Да, мы посылаем дары в Газу и воров из Гата возвращаем Гату; и вы поступайте так же, если придется. А что решат наши внуки, дело внуков.
Мерав засмеялся и хлопнул себя по животу.
– Вот он, Иуда! – крикнул он, обращаясь к Самсону. – Ты их не знаешь, а я знаю. Их и спрашивать не стоит. Хуже того: если и пойдут они с тобою, не иди: пересчитают, передумают и оставят тебя одного на дороге. Если бы он сказал: «Иду», я бы из-за этого одного сказал: «Нет».
Самсон спросил его:
– Иуда не идет. Пойдешь без Иуды?
Одноглазый опять подмигнул:
– Ефрем старше нас. Мы что? Волчата, а они «князья». Спроси раньше княжьего брата.
Посол Тавриммона оправил одежду и сказал с выражением учтивой усталости:
– Хотя и сожалею о горячности, с какою вы ведете эту беседу, но вполне понимаю причины ее. Дело это для вас – близкое дело. Но ведь мы иначе стоим. Между нами и филистимлянами лежит полоса земли, еще не занятой ни нами, ни ими, никем, кроме туземцев. Столкновений у нас не было. Дани мы не платим и даже подарков не посылаем – хотя я признаюсь, что разница между этими двумя видами подати мне темна. Для нас со стороны Кафтора опасности нет.
– А Бет-Шан? – спросил Самсон. – Разве не вторглись филистимляне в Бет-Шан к востоку от вашей страны и не стерегут вас теперь и с заката, и с восхода?
Ярив пожал плечами:
– Бет-Шан не Ефрем. Это дело Манассии или Иссахара – я не помню, чей это край.
Самсон усмехнулся.
– Справа горит, слева горит, – сказал он, – твой дом посередине; а тушить – не твое дело. Разве слеп Ефрем? Разве не отец ваш Иосиф учил: в год урожая готовься к засухе?
Это предание он слышал от Элиона-рехавита.
– Хорошо, – ответил Ярив, – что ты сам произнес это слово: пожар. Мне поручено князем поговорить именно об этом; ради того он меня и прислал, но я колебался начать. Пожар, говорит князь, был, и был он в Тимнате. На этот раз он потух сам собою; потухнет до конца, если Дан не поскупится на подарки. Во второй раз это может кончиться хуже. Мы не слепы, уважаемый князь из Цоры Дановой: мы знаем, что огонь у соседа – опасная вещь. Оттого мы и просим: не умножать огня. Ни князь мой, ни я не хотим никого упрекать; но правду сказать надо.
– Каково? – вставил Хаш-Баз. – Жаль, что вытащили Иосифа из ямы, жаль.
– Бет-Шан, – повторил Самсон упрямо, – ты забыл о Бет-Шане. Там ведь я не поджигал. Этот огонь – из земли.
– Бет-Шан да Бет-Шан, – ответил Ярив с нетерпением и даже привзвизгнул, – я тебе говорю разумные доводы, а ты повторяешь одно слово.
– Это не слово, а крепость. Крепости строят тогда, когда есть умысел. Если одна в Экроне, а другая в Бет-Шане, значит хотят овладеть всей областью между Экроном и Бет-Шаном. Это не только Дан; это и Ефрем, и Манассия.
Ярив был очень недоволен; что-то забормотал, даже совсем неожиданно для всех поскреб затылок – очевидно, в большой забывчивости; наконец угрюмо заявил:
– Князь говорит: не пойдем, – и отвернулся.
– Сколь прекрасны два языка твои, Ефрем! – воскликнул Хаш-Баз. – Слышали вы этого посла? То он поет величаво, как царедворец из Сидона; то визжит, как туземная торговка на рынке. Два языка у Иосифа, два и больше. Когда ефремлянка Дебора прислала гонцов к Вениамину за помощью, старосты наши тоже спросили: что за дело Вениамину до Хацора? Тогда ефремляне говорили совершенно как ты, Самсон, – точь-в-точь как ты теперь. А при дележе добычи, когда нас обсчитали, язык уже был другой. А сегодня – третий.