Он это выговорил с дикой и грубой радостью; Далила смотрела на него и ждала.
– Нам потом рассказали: до зари тешились над нею рабы и туземцы; а когда надоело – распороли ей живот, взяли за руки и за ноги, раскачали и швырнули в огонь.
Далила молчала.
– А того Ахтура, это и был прежде друг его, – продолжал Нехуштан, – его Самсон повалил на землю, присел над ним и зажал ему голову между коленями, пока не затрещало и не брызнуло – только не сразу…
Потом Самсон проснулся, и Нехуштан рассказал ему свои новости. Пришли послы от Иуды, в тревоге и великом озлоблении. Они рассказали, что наконец прибыло в Хеврон филистимское посольство – не от Экрона, как обычно, а от имени всех пяти саранов; и за посольством будто бы вторглось в пределы Иуды филистимское войско и грозит разорить все колено, если Иуда – именно Иуда – не выдаст им Самсона.
Самсон простодушно удивился:
– Как так выдать? Меня?
Нехуштан объяснил, с улыбкой, как говорят о замысле ребяческом и несбыточном:
– Живым или мертвым. Если живым, то в связанном виде; и ремней должно быть столько-то, из сыромятной кожи.
Потом он рассказал дальше: по требованию иудейских послов ушли гонцы во все стороны Дана звать старейшин на сходку, а ему, Нехуштану, велено разыскать Самсона. А пока – послы ходят по Цоре и повторяют свои разговоры с филистимлянами. Вот несколько отрывков:
– Разве он наш? – отпирались старейшины Хеврона. – Он данит, требуйте его у Дана.
А филистимляне отвечали:
– Не то важно, откуда вышел вор, а важно, куда он унес добычу.
– Как мы можем связать его? – говорили старейшины Иуды. – Он нас перебьет.
Но филистимляне потеряли терпение и сказали:
– Хуже будет, если перебьет вас наше войско.
Тогда старосты попросили время на размышление и послали троих от себя в Цору.
– Кто они? – спросил Самсон.
– Иорам бен-Калев из Текоа…
– Знаю, – сказал Самсон. – Хороший человек.
– Цидкия бен-Перахья из Хеврона…
– Старая змея, – сказал Самсон, – отец ростовщиков Ханаана, голова над скупщиками краденого. Это он дал левитам деньги снарядить караван в Вирсавию для моего корабельного груза.
– И Дишон бен-Ахицур из Вифлеема.
– Он плюется, когда говорит, – сказал Самсон, – мало зубов, а злобы много. Есть у меня друзья в Вифлееме, хорошие юноши, мечтают забрать Иевус; и у них поговорка: пошлем к иевуситам Дишона – он заговорит, они подумают «баня!» и разбегутся. Ладно, ступай домой, скажи: завтра в полдень приду.
Нехуштан поднялся, но видно было, что он колеблется.
– Стоит ли тебе, Самсон, идти к ним в Цору? – спросил он тихо, не глядя.
Самсон взял его за подбородок и посмотрел ему, смеясь, прямо в глаза.
– А что, – спросил он, – или уже нарезаны сыромятные ремни?
Нехуштан покачал головою:
– Не даст ремней на это Дан – скорее сдерет их со спин иудейского посольства. Но может быть, лучше будет для всех, если Дан просто скажет: нет Самсона, ушел.
– Не хочу, – сказал Самсон решительно. – Полно Дану почивать на пуховике: пусть учится ответ держать.
В тот вечер была у Самсона и Далилы долгая беседа, необычная тем, что больше говорил он, а она слушала; и хотя беседа сама по себе была незначительна, она оказалась важной впоследствии.
– Странная природа человечья, – говорила она. – Вот уже скоро год, как я вернулась в Газу. С первого дня стали они мне рассказывать о твоих набегах; и всегда весело, без злобы, точно хвастая тобою. Не гневались по-настоящему ни за разбой, ни за обман, ни за убитых. А теперь вскипели. Ведь ворота можно поставить новые, а убитого не воскресишь. Странно…
В этот день она оделась как египтянка: открытые плечи, руки, ноги до колен; и на груди у нее висел на цепочке резной овальный аметист в форме большого жука. Филистимляне, по созвучию с каким-то египетским словом, называли его «кафтор».
Он вдруг протянул руку и отстегнул цепочку.
– Так лучше, – сказал он.
– Разве? – спросила она; взяла медное зеркальце, посмотрелась, сделала гримасу и сказала: – Глупый. Иди сними все или отдай мой камень. Это платье иначе не носят.
Самсон вернул ей ожерелье, а потом пояснил:
– Это я нарочно, чтобы ты поняла. Видишь: малая вещь, а без нее тебе даже со мною неловко.
– Ничего ты не смыслишь, – сказала она с искренним возмущением. – Все люди знают, что к египетской одежде полагается кафтор.
– И все люди знают, что во рту полагаются зубы, а в стене ворота. У того посла от Иуды, может быть, и красивое лицо, но этого я не помню, а помню только то, что у него спереди нет зуба.
Он задумался и вдруг рассмеялся, вспомнив одну свою забавную месть. Давным-давно когда-то понадобилось ему проучить молодых дворян из Вениамина, которые повадились соблазнять девушек из пограничных селений Дана. Он их поймал, но не велел ни бить, ни калечить: только сбрил им бороды – и урока этого не забыл Вениамин и по сей день. Да и Самсон не забыл этой картины: он ей в лицах изобразил, как они стояли после стрижки оцепенелые, все еще не веря, что взаправду стряслась такая беда, и дрожащими руками шарили у себя на голых подбородках.
И, думая вслух, он рассказал ей о разных народах. Жены иевуситов ходят почти голые, только в передничке и с повязкой на голове. Но передником не дорожат: если украдут каравай хлеба, завернут его в передник и спокойно пойдут по большой дороге. А зато если упадет повязка – это срам, женщина нечиста. В Этамских утесах он видел черных невольников из страны, что за Египтом, купцы гнали их в Индию продавать: в носу у них были кольца, иногда золотые. Самсон спросил у купцов: волю вы у них отняли, а золотые кольца оставили? А купцы ответили: отними свободу – он тебе покорен; вырви кольцо – ляжет на песок и умрет под бичами.
– Таков, видно, человек, – заключил он раздумчиво, – важно ему не то, что нужно, а то, что выставлено всем напоказ.
Далила рассмеялась и захлопала в ладоши.
– И юнак твой Нехуштан, – сказала она, – обучал меня сегодня на рассвете науке, похожей на твою: что нужно, то не нужно… впрочем, я уже забыла. Мудрые вы стали, даниты, не хуже Мемфиса – там тоже любили мои гости толковать о том, что вода сухая, а земля вертится вокруг солнца. Но они при этом не морщили лба!
И, чтобы закрыть наморщенный лоб, она устроила ему прическу, то есть надвинула его космы чубом до самых бровей и закрепила золотым обручем; а он покорно сидел и улыбался.
Утром он ушел в Цору. Она топала ногами и плакала – ей не хотелось отпускать его.
– Поклянись, что завтра вернешься.
– Завтра не завтра, – сказал он, – но вернусь.
Ему самому неохота было идти. Никогда еще не подходил он к своей границе с таким отвращением. Опять нахмуренные лица, забота, глубокомысленные старосты, крикливая толпа… Очень устал от них, изголодался назорей Самсон, и слишком хорошо было ему в ту последнюю неделю, в шатре за поворотом сухого ручья.
Глава XXVIБеззубый
Его ждали у ворот. Еще за версту до Цоры высматривали его добровольцы-ребятишки и, завидя, пускались во весь опор назад – оповестить сборище; а некоторые остались и пошли за ним, держась подальше и тихо переговариваясь.
Сходка была большая: спешные гонцы созвали старшин изо всех главных поселений, как в тот день, много лет назад, когда решено было послать ходоков на север и Самсон стал у Дана судьею. Были среди старост и прежние, и новые лица; был тут и древний Шелах, сын Иувала, начальник Шаалаввима, совсем уже скрюченный старостью, но с теми же хитрыми глазами; были и пророки из окрестных пещер – те же или другие, никто их не помнил в лицо. Три посла от Иуды сидели на особой скамье, за ними стояла большая вооруженная свита. Среди старшин Цоры был Маной, а левит Махбонай, слегка переваливаясь, ходил от человека к человеку, о чем-то расспрашивал и что-то доказывал.
Самсон вышел прямо на середину круга. Сидевшие поднялись в молчании. Он ни с кем не поздоровался, только глазами встретился с отцом – у того был усталый вид глубокого старца – и с Иорамом из Текоа, с которым виделся когда-то в Чертовой пещере.
– Что надо? – спросил Самсон.
Никто ему не ответил. Три посла смотрели в землю, остальные на них. Махбонай, крякнув, сказал:
– Не лучше ли было бы сначала братьям нашим из колена Иуды поговорить с судьею наедине…
Самсон его прервал:
– Пусть говорят здесь.
Люди стали опять усаживаться с шепотом и шумом; только Иорам бен-Калев из Текоа не сел. Он тоже сдал и поседел за эти годы, и, кроме того, сегодня на лице его лежала тяжелая неловкость и гнула его голову книзу. Тем не менее он сказал свои слова громко, ясно, без колебаний и запинок. Филистимское посольство пришло с полком стражи, чего никогда не бывало; целый военный стан разбили они чуть не у самых ворот Хеврона. Но на равнине, близ границы, собирается настоящее войско изо всех пяти тираний; командует им сын экронского сарана, а племянник того же сарана, Ахиш по прозвищу Бритва, стоит во главе послов и того полка, что пришел с послами. Человек он свирепый и ненасытный…
– Знаю Бритву, – прервал Самсон, – говори про дело.
С этим Ахишем он часто играл в кости: тот, когда выиграет пригоршню серебра, кричит восторженно: «Обрил!», – и руки у него трясутся от жадности; когда проиграет, лицо его черно от скупой досады. Зато был он лучший наездник на всем побережье, и кони его славились даже в Египте.
Бен-Калев продолжал. Дело обстояло именно так, как передал Нехуштан: или выдаст им Иуда Самсона, или филистимское войско пройдет потопом по всей Иудее от Вифлеема до Эн-Геди. Никакие отговорки не будут приняты.
Посол остановился, ожидая слова Самсона. Самсон молчал и глядел на него, глазами спрашивая: дальше?
Иорам тяжело вздохнул и заговорил дальше. Было у них, старейшин Иуды, ночное совещание. Говорили долго и разное, но важен вывод: Иуда не может воевать с Филистией. Даже без колесниц, которые в горах неприменимы, у врага есть кони, много железа и обученные солдаты. Иуда может сделать одно: бросить города свои на разграбление, засыпать источники и колодцы и разбежаться по ущельям – жить отныне, как живут иевуситы. Но на это Иуда не согласен. И вот – пришел Иуда к Дану за советом: что делать?