Ко-но Моронао: Когда самурай влюбляется
В «Тайхэики» («Хроника Великого мира»), из которой взят предыдущий рассказ о полководце Кусуноки Масасигэ, также содержатся довольно длинные истории, напрямую не связанные с главной сюжетной линией. Повествование о любви Ко-но Моронао – который, не сумев соблазнить замужнюю женщину, прибег к грубой силе – составляет вторую часть главы 21.
Семья Ко служила у Асикага наследными регентами, в то время как сами Асикага были местными даймё. Моронао занимал этот же пост, когда в 1338 г. Асикага Такаудзи (1305–1358) стал сёгуном. Являясь регентом сёгуната, Моронао стал, по сути, главнокомандующим всех верных Асикага войск и пользовался огромным влиянием.
Акаси-но Какуити (ум. 1371), который в начале истории вместе с Синъити исполняет для Моронао сцену из «Хэйкэ моногатари», возможно, придал окончательную форму этой военной летописи, которая, как указывал один из ученых, «подобна оратории из 182 кантат для баса и бива (лютня), каждая из которых длится 30–40 минут».
Однажды, когда Ко-но Моронао, регент сёгуната и губернатор Мусаси, находился в своем доме, не имея особого желания идти на службу, произошло следующее. Знатные вассалы всеми силами старались порадовать своего хозяина: каждый день они готовили сакэ и разные лакомства и приглашали самых искусных актеров показать свое искусство перед ним.
В одну из лунных ночей, когда все вокруг затихло и лишь холодный ветер чуть шевелил густой клевер, два слепых музыканта, Синъити и Какуити, под звуки лютни рассказали историю из «Хэйкэ моногатари».
«Однажды, в правление Коноэ-ина, огромная птица нуэ спустилась на крышу дворца Сисин и кричала ночь за ночью. По приказу императора Минамото-но Ёримаса[124] убил ее. Его подвиг привел императора в восхищение, и он тут же накинул на плечи Ёримаса свой алый плащ.
Потом император поразмыслил так: “В награду за это недостаточно дать ему новый ранг или пожаловать ему еще не занятый пост губернатора какой-нибудь провинции. Я знаю, что Ёримаса воспылал неутолимой страстью к Аямэ (“Ирис”) из Фудзицубо. Последнее время он ходит подавленный. В награду я дам ее ему. Но, насколько известно, он лишь слышал о ней и никогда ее не видел. Соберем же всех женщин, которые похожи на нее, и, если он не сможет узнать Аямэ, скажем ему: “Любовь твоя так же умопомрачительна, как и великолепие ириса[125], и посмеемся над ним”.
Из трех тысяч своих женщин император выбрал двенадцать девушек, которым позавидовали бы цветы и к которым воспылала бы ревностью луна, приказал им всем одеться одинаково и поместил их за тонкой занавеской из золотой ткани, не приглушив света.
Потом он вызвал к внешним покоям дворца Сэйрё Ёримаса и передал ему через одну из придворных дам: “Сегодня в награду за вашу доблесть я подарю вам ирис из болот Асака. Даже если руки ваши устанут, протяните правую и возьмите ее себе в жены[126].
Ёримаса, стоявший с краю большого зала дворца Сэйрё, явно смутился, переводя взгляд с одной женщины на другую и будучи не в силах указать на тот ирис, о котором он мечтал. Всем девушкам было по шестнадцать лет. Их лица отличались такой красотой, что кисть художника не смогла бы создать что-либо подобное. На всех были ожерелья из золота и изумрудов, они манили глаз, как спелые персики.
Придворная дама рассмеялась и сказала: “Когда поднимаются воды, даже болота Асака могут смутить вас!” Тогда Ёримаса ответил стихами:
Дожди в пятом месяце заливают
прибрежную траву.
Нелегко отличить друг от друга ирисы
и выбрать любимый.
Император вновь восхитился Ёримаса. Он встал, взял за рукав госпожу Аямэ и подвел ее к Ёримаса со словами: “Берите ее себе в жены”.
Так, Ёримаса не только подтвердил свою славу великого лучника, убив птицу нуэ, но и показал себя великолепным поэтом, одним-единственным стихотворением завоевав госпожу Аямэ, которой он поклонялся годы и месяцы».
Синъити и Какуити закончили свою историю. Моронао слушал, погруженный в свои думы, отодвинув в сторону подушки. Все, кто находился за ширмой и в саду, разом воскликнули, глубоко тронутые, когда музыканты взяли последний аккорд. После того как рассказчики ушли, молодые люди и отшельники, собравшиеся позади, говорили друг другу: «Хорошо, что в награду за свой подвиг Ёримаса получил прекрасную девушку. Но ему не даровали ни пяди земли, ни еще чего-нибудь. Это очень, очень плохо!»
Моронао возразил: «То, что вы здесь говорите, удивляет меня. За такую красоту, как Аямэ, я бы с радостью отдал десять провинций или двадцать, а то и тридцать земель». Все пристыженно замолчали.
Случилось так, что этот разговор услышала Дзидзю, стоявшая за ширмой. Прежде она принадлежала знатному господину, хотя и выскочке. Ей удалось насладиться славными днями правления императора. Но времена переменились, и счастье оставило ее, так что теперь она была частой гостьей в доме Моронао. Дзидзю открыла дверь позади Моронао и смеялась, смеялась безостановочно.
«Все вы ошибаетесь, – сказала она. – Я не думаю, что госпожа Аямэ была так уж красива. О Ян Гуй-фэй говорили, что “когда она улыбалась, все красотки шести дворцов исчезали”[127]. Даже если бы собрали тысячи, десятки тысяч женщин, разве Ёримаса не смог бы указать на нее, будь она действительно красива?»
«Вы, господин, – Дзидзю повернулась к Моронао, – сказали, что отдали бы десять провинций за такую женщину. Что ж, если бы вы увидели женщину, похожую на Ниси-но Таи из дворца Коки, дочь принца Хаята и родственницу прежнего императора по материнской линии, я готова поклясться, что вы бы отдали за нее Японию, Китай и Индию».
И она начала шутливо описывать красоту Ниси-но Таи, рассказывая при этом китайские легенды и японские стихи. Закончив, она собралась уходить и уже хотела закрыть дверь, но тут обрадованный Моронао поймал ее за рукав и спросил: «Где эта принцесса? Сколько ей лет?»
«Она – жена одного провинциального господина, – сказала Дзидзю. – Она уже не так красива, как в те годы, когда была при дворе – ее лучшее время прошло, так я думала. Но не так давно, возвращаясь как-то из святилища домой, я навестила ее, и оказалось, что она лучезарнее весенних цветов молодой вишни. Комнату заливал лунный свет, она свернула южную занавеску и перебирала струны лютни. Локоны чудных волос падали ей на лицо, но я могла видеть ее удивительные брови, ее глаза, напоминавшие формой листья лотоса, и невыразимо алые губы. От всего этого – осмелюсь сказать – придет в замешательство сердце святейшего из святых затворников, погруженного в медитацию в скалистой пещере. Так она была великолепна!»
«О, судьба, уготовленная божеством свадеб, порой так печальна, – продолжала она. – Ее ожидали видеть супругой императора или императрицей, а она даже не стала женой сёгуна, ныне правящего страной. Вместо этого прежний император отдал ее Энъя Такасада, офицеру императорской полиции, командный голос которого столь же силен, как и воркование голубя на вершине башни, а живет он в Идзумо, где даже постель слишком груба для ее нежного тела»[128].
Моронао был очень доволен. «Вы поведали столь восхитительную историю, что я не могу отпустить вас без подарков», – сказал он и положил перед Дзидзю десять верхних платьев и подушечку из дерева алоэ. Дзидзю, покрасневшая от смущения при виде столь неожиданно полученных дорогих подарков, колебалась, уходить ей или нет, но тут Моронао наклонился к ней и сказал: «Ваш невероятный рассказ растрогал меня так, что, я чувствую, моя болезнь вот-вот пройдет, но в то же время меня как будто одолела новая слабость. Покорнейше прошу вас: не будете ли вы посредницей между мной и этой госпожой? Если вы справитесь, я подарю вам землю или любые сокровища из моего дома, какие вы только пожелаете».
Такой поворот событий удивил Дзидзю. В конце концов, речь шла не об одинокой женщине. Она хотела было сказать, что это невозможно, но побоялась, что тогда она потеряет жизнь или с ней случится еще что-нибудь ужасное. Поэтому она заявила, что попытается поговорить с женщиной, и отправилась домой.
Пока Дзидзю гадала, стоит ли ей начинать подобный разговор, произошло нечто неслыханное. Моронао, регент сёгуната, послал ей сакэ и яства с письмом, в котором явно давил на нее. Решив, что делать нечего, она отправилась к жене Такасада и, в некоторой растерянности, попыталась уговорить ее.
«Мои слова, госпожа, вероятно, очень оскорбят вас, – начала Дзидзю. – Об этом следовало бы, услышав, сразу же забыть, но случилось то, что случилось, и я хотела бы узнать, что вы думаете.
Если вы сможете утешить его ненадолго, я думаю, будущее ваших детей будет обеспечено и, осмелюсь сказать, даже у тех из нас, у кого нет средств к существованию, будет на кого опереться. Если вы не станете встречаться с ним слишком часто, можно не бояться, что люди заметят это, как они склонны замечать сети, которые вытаскивают в бухте Акоги. Если все сделать незаметно, подобно тому, как капля росы падает на лист бамбука, у кого могут возникнуть подозрения?»
«Что же вы такое говорите!» – жена Такасада зарыдала, и было ясно, что впредь с ней заводить подобные разговоры бессмысленно.
Тем не менее, помня об обычае северных варваров, которые, говорят, складывают перед домом женщины, чьей любви добиваются, до тысячи палочек, Дзидзю продолжала приходить к жене Такасада каждый день и увещевать ее.
«Из-за вас я попала в беду, – говорила она с обидой, – из-за вас я оказалась в таком ужасном положении. Вы ничем не сможете помочь мне, даже если сжалитесь надо мной и будете раскаиваться в том, что сделали. Но что если предположить, будто господин Моронао – последний, кому вы служили, и послать ему в ответ хоть одно слово?»