Ито служил младшим казначеем и получал содержание рисом. Он покончил с собой в двадцать шестой день четвертого месяца. Помощником был Каваката Хатисукэ. Мигита служил семье Отомо, но стал ронином. Тадатоси взял его на службу и передал ему земли с доходом в 100 коку. Он покончил с собой в своем доме, в двадцать седьмой день четвертого месяца, в возрасте шестидесяти четырех лет. Помощником был Тахара Канбэ, вассал Мацуно Укё. Нода был сыном Нода Мино, главного управляющего семьи Амакуса, и получал содержание рисом. Он покончил с собой в двадцать шестой день четвертого месяца в храме Гэнкаку. Помощником был Эра Ханъэмон. О Цудзаки Госукэ я скажу позднее. Кобаяси получал 10 коку и содержание для двух слуг. Его помощником был Такано Канбэ. Хаяси родился в крестьянской семье в деревне Симота, что в Нанго. Тадатоси взял его к себе, назначил жалованье в 15 коку и содержание для пяти слуг и сделал садовником в своем доме. Он покончил с собой в двадцать шестой день четвертого месяца в храме Буцуган. Помощником был Накамицу Хансукэ. Миянага, слуга на кухне, получавший 10 коку и содержание для двух слуг, первым попросил у Тадатоси разрешения последовать за ним. Он покончил с собой в двадцать шестой день четвертого месяца в храме Дзёсё. Помощником был Ёсимура Ёсиэмон. Некоторые из этих вассалов были погребены в семейных храмах, некоторые – рядом с усыпальницей Тадатоси на холме за воротами Кораи.
Многие из этих людей получали жалованье рисом. История Цудзаки Госукэ особенно интересна и заслуживает отдельного внимания.
Госукэ получал шесть коку и содержание для двух слуг и служил псарем у Тадатоси. Он всегда сопровождал Тадатоси во время охоты и пользовался расположением господина. Со слезами, как капризный ребенок, он умолял Тадатоси позволить ему покончить с собой. Тадатоси разрешил, но управляющие клана сказали: «Прочие самураи получали высокое жалование и прославились на службе господину, а ты был лишь псарем. Мы высоко чтим твое чувство долга, и то, что господин дал тебе разрешение последовать за ним – высочайшая честь. Мы полагаем, что этого достаточно. Не согласишься ли ты служить нашему новому господину?»
Госукэ не послушался их. В седьмой день пятого месяца он отправился к храму Корин, что неподалеку от могилы Тадатоси, вместе с собакой, которая на охоте всегда была рядом с ним и господином. Жена, провожая его, сказала: «Ты тоже мужчина. Не уступи же в доблести тем, кто выше тебя».
Семейным храмом Цудзаку был Одзё-ин, но, поскольку храм имел отношение и к Тадатоси, Госукэ решил, что это неподобающее место для того, чтобы уйти из жизни. Он решил умереть в храме Корин. Придя на кладбище, он увидел, что Мацуно Нуиносукэ, которого он попросил быть помощником, уже ждет его. Госукэ снял с плеча светло-зеленый мешок и достал из него коробку. Открыв ее, он достал два рисовых шарика и положил их перед собакой. Собака не стала есть их: она лишь смотрела на Госукэ и виляла хвостом.
«Ты – зверь, и можешь не понять меня, – сказал Госукэ, обращаясь к собаке, как к человеку. – Наш господин, который столько раз ласкал тебя, ушел от нас. Многие из тех, кого он осыпал милостями, уже последовали за ним. Я – ничтожный слуга, но я ничуть не отличаюсь от тех, кто имел высокие ранги и получал большое жалование. Мы тоже пользовались добротой нашего господина. Вот почему я собираюсь умереть. Мне очень жаль расставаться с тобой. Ястребы нашего господина бросились в колодец в Сюун-ин. Ну, что ты скажешь? Хочешь ли ты уйти вместе со мной? Если ты хочешь остаться брошенной собакой и жить, съешь эти шарики. Если же ты хочешь умереть, тогда не притрагивайся к ним».
Госукэ смотрел прямо в глаза собаке, собака смотрела на него и не притрагивалась к еде.
«Значит, ты хочешь умереть вместе со мной?» – спросил Госукэ и строго посмотрел на нее. Собака тявкнула и завиляла хвостом.
«Что ж, мне жаль тебя, но ты умираешь вместе со мной». Госукэ схватил собаку, обнажил меч и заколол ее.
Убитую собаку он положил рядом. Затем достал из-за пазухи лист бумаги, на котором было что-то написано, положил его на землю перед собой и придавил камнем. Лист бумаги был сложен вдвое – об этом правиле он узнал на одном из состязаний рэнга. На нем было начертано:
Управляющие и все остальные велели
мне остановиться.
Но, как бы они не пытались,
Госукэ не остановить.
Подписи не было. Госукэ подумал, что если в стихотворении упомянуто его имя, нет смысла повторять его. Он оказался верным традиции, не зная о ней.
Решив, что не оставил после себя ничего несделанного, Госукэ сказал: «Господин Мацуно, теперь я должен попросить вашей помощи». Он сел, скрестив ноги, и обнажил грудь и живот. Затем он взял в руки меч, залитый кровью собаки, и громко произнес: «Псарь следует за собакой». Затем он рассмеялся и по диагонали рассек себе живот. Мацуно сзади снес ему голову.
Госукэ был низкого звания, но его вдова получила то же содержание, что и семьи других самураев, последовавших за Тадатоси, потому что его единственный сын еще ребенком был отдан в монахи. Вдова получила новый дом и жалование рисом для пяти слуг. Она дожила до тридцать третьей годовщины смерти Тадатоси. Сын племянника Госукэ унаследовал его имя, и после этого члены семьи Цудзаки в течение многих поколений служили глашатаями.
Кроме восемнадцати самураев, получивших у Тадатоси разрешение и последовавших за господином после его смерти, был еще человек по имени Абэ Яитиэмон Митинобу. Он происходил из клана Акаси и в детстве носил имя Иносукэ. Он начал служить Тадатоси очень рано и к моменту смерти господина имел содержание в более чем 1500 коку. Во время подавления мятежа Симабара трое из пяти его сыновей отличились, и каждый из них получил земли в 200 коку. Вся семья ожидала, что Яитиэмон последует за господином, да и сам он думал только об этом каждый раз, когда приходил его черед нести ночной караул. Но все безрезультатно. Тадатоси не давал своего согласия.
«Меня не может не радовать ваша решимость, – повторял он. – Но я бы предпочел, чтобы вы продолжили служить Мицухиса».
Тадатоси имел привычку не соглашаться с Яитиэмоном. Это началось очень давно. Еще когда Яитиэмон был пажом и приходил осведомиться, не хочет ли господин обедать, Тадатоси неизменно отвечал: «Я еще не голоден». Если же приходил другой паж, Тадатоси говорил: «Хорошо, несите». В Яитиэмоне было что-то такое, что заставляло Тадатоси противоречить ему. Значит ли это, что его часто бранили? Отнюдь нет. Не было человека более трудолюбивого, он все замечал и все делал безошибочно. Даже если бы Тадатоси и захотел отругать его, он вряд ли нашел бы повод.
Яитиэмон всегда сам делал то, что другие делали только когда им указывали. Он делал, ничего не говоря Тадатоси, то, что другие делали, только посоветовавшись с господином. И все, что бы он ни делал, было исполнено к месту и безукоризненно. Неудивительно, что очень скоро положение Яитиэмона как слуги укрепилось.
Поначалу Тадатоси перечил этому человеку бессознательно, но потом, когда понял его характер, стал негодовать. Обижаясь на него, Тадатоси тем не менее хорошо понимал, почему Яитиэмон стал таким и что причиной тому является он сам. Он боролся со своей привычкой перечить этому человеку, но проходили месяцы и годы, он старел, а с возрастом менять привычки все труднее.
Каждый более всего ценит того, кого он любит, и того, от кого хотел бы избавиться. Почему – вряд ли можно точно сказать. Нелюбовь Тадатоси к Яитиэмону была именно такого рода. Кроме того, и в самом Яитиэмоне таилось что-то, что мешало людям испытывать к нему теплые чувства. У него не было близких друзей. Каждый уважал его как великого самурая, но никто не снимал перед ним маску отчужденности. Порой какой-нибудь чудак пытался сблизиться с ним, но вскоре его настойчивость иссякала и он начинал отдаляться. Когда Яитиэмон был еще молод и носил челку, один из его старших товарищей, часто говоривший с ним и по разным поводам помогавший ему, в конце концов сдался и сказал: «Его не расколешь». Поэтому неудивительно, что Тадатоси так и не смог победить свою привычку, хотя и очень хотел это сделать.
Как бы то ни было, пока Яитиэмон безрезультатно пытался получить согласие господина, несмотря на свои настойчивые просьбы, Тадатоси умер. Перед самой смертью Тадатоси Яитиэмон заглянул в глаза господину и сказал: «Я никогда не просил у вас милостей. Это первая и единственная, о которой я прошу за всю свою жизнь». Тадатоси упрямо посмотрел на Яитиэмона и сказал: «Нет, прошу вас, продолжайте служить Мицухиса».
Яитиэмон понял, что дело плохо, и стал думать. Сто человек из ста сочли бы невозможным для самурая моего положения не последовать за господином и продолжать смотреть в глаза вассалам клана. В такой ситуации остается только или принять «собачью смерть», покончив с собой, или оставить Кумамото без господина. Но я таков, какой есть. Пусть думают, что хотят. Самурай – не наложница. Если мой господин не любил меня, это не значит, что я лишен смысла существования. Так он думал и продолжал служить, как и прежде.
Прошел седьмой день пятого месяца. К тому времени восемнадцать человек покончили с собой. По всей Кумамото люди только и говорили о них. Обсуждали, кто что сказал перед смертью, чья смерть была более достойной и пр. И прежде находилось немного людей, говоривших с Яитиэмоном о чем-нибудь, кроме службы. После же седьмого дня пятого месяца с ним в замке вообще никто не заговаривал. Он видел, что другие самураи стараются не смотреть ему в глаза. Он знал, что на него смотрят только когда он глядит в сторону или повернулся спиной. Это было очень неприятно. Но ведь я, думал он, жив не потому, что дорожу жизнью. Даже тот, кто меня ни во что не ставит, не может считать, что я ценю жизнь. Если бы мне позволили умереть, я сделал бы это с радостью, прямо сейчас. И он по-прежнему приходил на службу и уходил с высоко поднятой головой.
Несколько дней спустя до него дошли возмутительные слухи. Кто пустил их, было неизвестно, но звучали они примерно так: «Абэ жив, и по-видимому рад, что не получил разрешения. Даже без разрешения можно покончить с собой, если хотеть этого. Наверное, кожа на животе у него другая, чем у остальных людей. Ему бы следовало намазать маслом тыкву и разрезать живот с ее помощью». Этого Яитиэмон не ожидал. Пусть кто угодно говорит обо мне плохо, если хочет, думал он. Но как можно смотреть на меня и утверждать, что я дрожу за свою жизнь? Пусть тот, кто хочет говорить гадости, несет их. Что ж, раз так, я намажу маслом тыкву и вспорю себе живот.