и предложил ему содержание в 1000 коку, но он прилюдно поссорился с новым господином и покинул Кумамото. При этом он приказал своим слугам нести мушкеты с зажженными фитилями на случай, если Като пошлет погоню. Потом он поступил на службу к Хосокава Сансаи из Будзэна с жалованьем в 1000 коку. К этому времени у Китибэ было пятеро сыновей. Старший сын, которого тоже звали Китибэ, позднее постригся в монахи и получил имя Ясуми Кэндзан. Второго сына звали Ситироэмон, третьего – Дзиродаю, четвертого – Ятибэ и пятого – Кадзума.
Кадзума служил пажом у Тадатоси и был рядом с ним во время подавления восстания в Симабара. В двадцать пятый день второго месяца, когда воины Хосокава начали штурм вражеского замка, Кадзума попросил Тадатоси позволить ему идти в первых рядах атакующих. Тадатоси не разрешил. Паж, канюча как ребенок, повторил свою просьбу, и Тадатоси разозлился и закричал: «Негодник! Прочь с глаз моих!» Но когда Кадзума, которому тогда было шестнадцать лет, бросился вперед, Тадатоси выкрикнул: «Будь осторожен!» За ним последовали полководец Сима Токуэмон, копьеносец и носильщик сандалий. Залпы мушкетов из замка грохотали так страшно, что Сима схватил Кадзума за его алый походный плащ и попытался удержать. Но Кадзума вырвался и полез вверх по каменной стене. Сима оставалось только последовать за ним. Вскоре они ворвались в замок, но Кадзума был ранен. Татибана Мунэсигэ из Янагава, губернатор Хига, ворвался в замок вместе с ними. Он был старый воин семидесяти двух лет. Как свидетель событий, он сказал позднее, что отличились трое: Ватанабэ Синъя, Накамицу Найдзэн и Кадзума. Им вручили рекомендательные письма, подписанные лично Татибана и другими самураями. Когда замок пал, Тадатоси подарил Кадзума меч, сделанный Сэки Канэмицу, и увеличил его содержание до 1150 коку. Меч длиной в один фут и три дюйма был закален особым способом, и не носил имени мастера. На лезвии были высечены горизонтальные углубления, а ножны его были по краям украшены бронзой и позолочены. Тадатоси очень ценил этот меч и даже после того, как передал его Кадзума, нередко брал его с собой во время поездок в Эдо.
Получив от Мицухиса приказ возглавить карательные войска против Абэ, Кадзума вернулся к себе. Кто-то шепнул ему на ухо: «Этот негодяй достаточно знатен. Господин Хаяси правильно поступил, поручив вам напасть на главные ворота».
Кадзума насторожился: «Вы хотите сказать, что это Гэки рекомендовал меня на сей пост?»
«Именно так. Гэки сказал нашему господину: «Наш покойный господин приблизил к себе Кадзума. Почему бы не дать ему возможность отплатить за добро?» Разве это не хорошая возможность?»
«О, черт», – Кадзума нахмурился. «Что ж, значит, я погибну в этой битве», – сказал он и вышел.
Узнав о реакции Кадзума, Мицухиса отправил в дом Такэноути человека с посланием: «Будьте осторожны. Желаю вам успешно выполнить свою миссию». Кадзума ответил: «Сообщите нашему господину, что я с благодарностью принял его пожелание».
Кадзума твердо решил умереть, узнав от сослуживцев, что получил данное предписание по рекомендации Гэки. Его решение было непоколебимо. Ему передали, что Гэки ссылался на обязанность отплатить за оказанные милости. Гэки не предполагал, что до него дойдут его слова; впрочем, в этом и не было необходимости: если Гэки и рекомендовал его, то только ссылаясь на проявленное к нему в прошлом добро. Эти мысли привели Кадзума в ярость. Да, я имел честь быть возведенным в ранг нашим прежним господином, думал он. Но с тех пор как я стал мужчиной, я не получал каких-то особых милостей по сравнению с другими личными адъютантами, коих множество. Милости в той или иной степени оказывались всем. Почему же тогда именно я должен «платить» за них? Ответ очевиден: я должен был последовать за прежним господином и умереть, но не сделал этого; поэтому меня посылают туда, где есть опасность. Я был бы счастлив отдать свою жизнь в любое время, но я не хотел бы умирать только потому, что не последовал добровольно за прежним господином. Как мог хоть кто-нибудь предположить, что я, презирающий жизнь и сейчас, стал бы беречь ее до завершения Ритуала сорок девятого дня? Для подобного предположения нет никаких оснований. В конце концов, не существует четкой грани между тем, кто получил милостей от прежнего господина столько, что это обязывает умереть, и теми, кто не получил их. Я остался жить потому, что никто не предлагал умереть таким, как я, молодым самураям, находившимся рядом с господином. Если бы мне следовало уйти из жизни после смерти господина, я умер бы первым. Я решил, что это очевидно для всех. Теперь же ко мне относятся так, будто я давно должен был умереть. Подобный позор смыть невозможно. Только Гэки мог так опозорить человека. Это похоже на него. Но почему же господин последовал его совету?
Можно вынести оскорбление от Гэки, но невозможно вынести то, что тебя бросает господин. Когда я хотел взобраться на стену замка в Симабара, покойный господин пытался остановить меня, ибо не хотел, чтобы его личный эскорт выделялся в первых рядах атакующих. Теперь же нынешний господин просит меня быть осторожным и не получить ранения. Очевидно, он имеет в виду следующее: я беспокоюсь о своей жизни, которую слишком ценю. Как я могу благодарить его? Это подобно тому, как если бы открылась старая рана. Я должен умереть как можно скорее. Смертью не смоешь позор, но я должен умереть. Пусть это будет «собачья» смерть, но я обязан умереть. Вот какие мысли преследовали его. Избавиться от них он не мог. Он коротко сказал жене, что назначен командующим карательными войсками против Абэ, и начал готовиться. Те, кто последовал за господином, встретили смерть спокойно. Кадзума же торопился умереть, чтобы избавиться от боли. Ни один человек в его доме не понимал мыслей хозяина, за исключением только лишь Сима Токуэмона, который оценил положение и принял такое же решение. Его жена, которая вышла замуж за него годом ранее, несмотря на двадцать один год все еще казалась маленькой девочкой и лишь ходила вокруг дома с крохотной дочуркой на руках.
В ночь на двадцатый день четвертого месяца – за день до назначенного срока нападения – Кадзума умылся холодной водой, побрил голову, умастил голову благовониями, которые дал ему еще Тадатоси. Он облачился в белую одежду с отороченными белыми нитями рукавами и перевязал голову белым платком. Затем прикрепил к плечу оторванный клочок бумаги, чтобы его можно было узнать. Он взял тридцатидюймовый меч Масамори, который находился в его доме в память об одном из предков, погибшем в битве при Амагасаки, и короткий меч Канэмицу, полученный им после первого сражения. У ворот стояла и ржала его лошадь.
Выйдя во двор с коротким копьем, он затянул свои сандалии и отрезал кинжалом концы ремней.
Таками Гонъэмон, которому было поручено атаковать задние ворота дома Абэ, поначалу носил фамилию Вада. Он являлся потомком Вада, губернатора тадзима, жившего в Вада, что в провинции Оми. В свое время семья Вада следовала за Гамо Катахидэ, но при Вада Сёгоро начала служить Хосокава. Сам Сёгоро отличился в сражениях при Гифу и Сэкигахара[234]. Он служил старшему брату Тадатоси Ёитиро Тадатока.
Когда отец разгневался на Тадатока – за то, что Маеда, к клану которых принадлежала жена Тадатока, слишком рано покинули поле боя в Осака – Тадатока решил стать монахом и принял имя Кюму. Сёгоро сопровождал его до горы Коя и Киото. В конце концов Сансай вызвал его в Кокура, дал ему имя Таками и сделал своим главным телохранителем. Гонъэмон был его сыном. Он участвовал в сражениях в Симабара, но ослушался приказа и потому был временно смещен со своего поста. Вскоре его восстановили и назначили личным адъютантом. Накануне штурма он облачился в черное одеяние с семейным гербом, взял меч Бидзэн Осафунэ, который очень ценил, и копье с тройным наконечником.
При Такэноути Кадзума находился Сима Токуэмон; точно так же, при Таками Гонъэмоне был паж. Как-то летним днем, за несколько лет до описываемых событий, этот паж спал в своей комнате, будучи свободным от несения службы. В это время вернулся один из самураев, ездивший вместе с господином по какому-то делу. Самурай разделся, взял черпак и собрался было идти к колодцу, чтобы умыться, но увидев спящего в комнате пажа, сказал: «Я вернулся, выполнив поручение господина, а ты спишь, вместо того чтобы принести мне воды!» С этими словами он выбил подушку из-под головы пажа. Тот вскочил на ноги. «Я, конечно, принес бы вам воды, если бы не спал, но вам не следовало выбивать подушку. Это вам так не сойдет», – сказал он, обнажил меч и разрубил самурая на две части.
Затем паж отошел в сторону, отвесил поклон и отправился к своему начальнику. Рассказав ему все, как было, он добавил: «Я бы без колебаний тут же убил и себя, но тогда вы не знали бы, что произошло». И он хотел тут же вспороть себе живот. Начальник остановил его и пошел доложить Гонъэмону. Гонъэмон, только что вернувшийся со службы, еще не успел снять одежду. Он отправился прямо в дом Тадатоси, чтобы рассказать о случившемся. Тадатоси сказал: «Поведение вашего пажа объяснимо. Я не вижу необходимости приговаривать его к смерти». С тех пор паж отдал свою жизнь Гонъэмону.
Он вышел вслед за своим хозяином. За спиной у него был колчан со стрелами, а в руке – короткий лук.
Двадцать первый день четвертого месяца девятнадцатого года Канъэй выдался облачным, что часто бывает во время уборки пшеницы.
На рассвете Такэноути Кадзума и его люди собрались перед главными воротами дома Ямадзаки, в котором заперлась семья Абэ. Всю ночь в доме звучали гонги и барабаны, но теперь не раздавалось ни звука, как будто дом был пуст. Ворота была закрыты. С нижних ветвей олеандра, возвышавшегося над деревянным забором, свешивалась паутина, в которой словно жемчужины блестели капельки росы. Откуда-то появилась ласточка и перелетела через забор.
Кадзума спешился и какое-то время стоял, оценивая положение. Потом отдал приказ: «Откройте ворота!» Двое пехотинцев перебрались через забор. Вокруг никого не было, они спокойно сломали замок и вытащили деревянный засов.