– Сабуро, – заявила мне мать, – мы благодарны тебе за то, что ты помогал нам, присылая большую часть заработанных тобой денег. Но теперь я хочу, чтобы ты перестал это делать. Тебе они самому понадобятся. Пришло время подумать о себе и начать откладывать деньги на свадьбу.
Я с жаром запротестовал. Мне удалось скопить изрядную сумму, и женитьба в ближайшие годы не входила в мои планы. Я вдруг вспомнил о Фудзико, с которой ежедневно переписывался. И тут мне пришло в голову, что если бы вместо ухода добровольцем на флот, где я стал летчиком, я остался бы в своей деревне, то занимаемое семьей Фудзико положение не позволило бы ей даже говорить со мной!
По возвращении в Омуру мне было снова позволено летать, и я приступил к интенсивным тренировочным полетам, чтобы вернуть себе навыки управления истребителем. В начале января 1940 года на доске объявлений я обнаружил свое имя в приказе, уведомлявшем, что меня вместе с несколькими другими летчиками отобрали для выполнения назначенного на 11 февраля, в День независимости нашей страны, показательного полета над крупным промышленным центром Осакой.
Я поспешил письмом сообщить об этом полете Фудзико. В своем ответном послании она спрашивала, где мы остановимся в Осаке, поскольку «мои родители и я хотели бы встретиться с вами в Осаке в этот день». Приезд семьи! Мне действительно оказывали огромную честь, ибо поездка из Токусимы в Осаку занимала целый день.
Мы легко справились с показательным полетом. С высоты Япония, с ее ухоженными садами, парками и четкими квадратами рисовых полей, выглядела очень красивой. Пролетая парадным строем, я видел образованное рядами стоящих школьников слово «Банзай!». Днем, после завершения полета, мы поселились в отведенных для нас номерах одной из гостиниц Осаки.
Едва я успел побриться и переодеться в парадную форму, как один из летчиков промчался через фойе и заорал: «Сакаи! Поторопись! Твоя невеста ждет тебя внизу!» Все расхохотались и зааплодировали, а я покраснел и поспешил уйти.
Фудзико Ниори выглядела потрясающе. Я остановился на лестнице и, затаив дыхание, смотрел на нее. На ней было красивое кимоно, она вместе с родителями ждала меня на галерее. Не в состоянии отвести от нее глаз, я что-то пробормотал и поклонился.
Вечером семья Ниори пригласила меня на ужин в один из фешенебельных ресторанов в центре Осаки. Мне еще не приходилось бывать в таких ресторанах.
Родители Фудзико очень любезно обходились со мной и изо всех сил старались не доставлять мне неудобств. Но я не мог отделаться от смущения, ибо нам всем было ясно, что они присматриваются ко мне, как к потенциальному жениху для своей дочери. Еще больше я терзался от того, что семья Ниори принадлежала к числу самых знатных в Японии и вела свое происхождение от знаменитого клана самураев, а отец Фудзико добился звания профессора колледжа. За ужином я отказался от рисовой водки, предложенной мне господином Ниори. Он улыбался и продолжал предлагать мне выпить, пока я не сообщил ему, что мне как военному летчику пить не положено. Мой ответ явно понравился всей семье.
Вечер пролетел незаметно, прощаясь в гостинице, мы знали, что расстаемся надолго. Но без слов было понятно, что в качестве поклонника Фудзико моя кандидатура получила одобрение.
Вернувшись в Омуру, я возобновил свои длившиеся с рассвета до заката тренировочные полеты. Минула весна, пришло и пролетело лето. Я оставался в Омуре, томясь своей вынужденной задержкой на учебном аэродроме. От полного уныния меня спасали не перестававшие приходить от Фудзико письма, тут я был полон надежд.
Но бездействие угнетало меня все сильнее. Я получал письма от своих продолжавших летать в Китае друзей, расписывающих самыми яркими красками совершаемые ими чуть ли не каждую неделю подвиги в воздухе. Теперь почти все они стали настоящими асами, которых, благодаря их безраздельному господству в воздухе, противник стал бояться. Наконец, пришла хорошая новость с приказом о моем переводе на военно-воздушную базу в Гаосюне на острове Тайвань. Прошел год после моего возвращения из Китая, и мне не терпелось заняться настоящим делом. К этому времени Гаосюн стал главной авиабазой за пределами Японии, и перевод туда сулил боевые задания в самом скором времени.
Перед отъездом я купил себе то, о чем мечтал многие годы, – фотоаппарат «Лейка», считавшийся тогда лучшим в мире. Большинство людей, пожалуй, вряд ли сочтут покупку фотоаппарата столь уж необходимым приобретением, ибо мне пришлось выложить за него чуть ли не все свои сбережения. Но для меня «лейка» была настоящей драгоценностью. Я собирался особым образом использовать именно этот тип камеры: наши истребители, в отличие от американских, не были оборудованы автоматическими фотокамерами, а «лейка» прекрасно подходила для аэрофотосъемки из кабины.
В Гаосюне меня ожидал огромный сюрприз. На летном поле я увидел странного вида новые истребители, разительно отличавшиеся от знакомых мне «Клодов». Это были новые истребители Зеро фирмы «Мицубиси», современные и изящные. Трудно описать испытанное мной волнение при виде этих машин. Даже на земле изящество их линий поражало. У них были закрытые кабины, мощные двигатели и убирающиеся шасси. Вместо двух легких пулеметов на них были установлены два пулемета и две тяжелые 20-миллиметровые пушки.
Зеро почти в два раза превосходил «Клод» по скорости и дальности полета, о полетах на такой машине можно было только мечтать. Это был самый «послушный» из всех самолетов, на которых мне доводилось летать, достаточно было прикосновения пальцем к рычагам управления, и он слушался пилота. Нам не терпелось встретиться с противником в этом замечательном новом самолете.
Впервые опробовать новые истребители нам довелось во время оккупации французского Индокитая, осуществляя прикрытие наших сухопутных войск, занимавших ключевые пункты. Нам предстояло осуществлять 800-мильный беспосадочный перелет из Гаосюна на остров Хайнань. Это было неслыханное расстояние для истребителя, при этом большая часть полета проходила над океаном. Перелет был выполнен безупречно, и нам, привыкшим к имевшим небольшую дальность полета «Клодам», это казалось настоящим чудом.
Прикрывая осуществлявшие оккупацию Индокитая войска, мы не встречали сопротивления. За исключением небольших стычек на границе в результате плохой информированности находящихся в этом регионе французских войск, наши силы без особых трудностей занимали территорию. Оккупация, естественно, проводилась «мирными средствами» по согласованию с местными французскими властями, что предотвратило открытое военное столкновение.
Испытание наших Зеро в бою пришлось отложить до перевода обратно на базу в Ханькоу в мае 1941 года. Оказавшись вновь на Китайском театре военных действий, мы обнаружили, что летчики противника утратили вкус к борьбе. Они больше не проявляли агрессивности и не бросались стремглав в атаку, как это сделали три русских истребителя во время моего первого боевого вылета. Вражеские летчики по возможности старались избегать нас и вступали в бой только тогда, когда могли использовать преимущество захода от солнца во внезапной атаке. Их робость вынуждала нас выдвигаться все дальше в глубь территории, чтобы заставить их сражаться.
11 августа 1941 года я получил именно такое задание: вынудить противника вступить в бой. Мне предстоял 800-мильный беспосадочный перелет от Ичана до Ченту. Территория была мне знакома, мне предстояло лететь над Ичаном, где я в одиночку бросил вызов двенадцати русским бомбардировщикам.
Во время нашего проникновения вглубь мы сопровождали семь двухмоторных бомбардировщиков «Мицубиси Т-1», известных во время войны под кодовым названием «Бетти». Бомбардировщики вылетели из Ханькоу вскоре после полуночи, и мы приняли их для сопровождения над Ичаном. Ночь была очень темной, и единственным ориентиром для нас служила белеющая под нами долина реки Янцзы. Мы долетели до аэродрома в Венкяне перед рассветом и медленно кружили в воздухе, дожидаясь восхода солнца. Наконец рассвело. Самолеты противника так и не появились. Мы увидели, как самолет нашего командира сделал вираж и начал пикировать. Это было сигналом к началу атаки с бреющего полета.
Один за другим мы стали снижаться к аэродрому, на взлетных полосах которого я заметил начавшие разбег для взлета русские истребители. Авиатехники быстро бежали по летному полю к окопам.
Пролетая на небольшой высоте, я снизил скорость и пристроился к одному из идущих на взлет истребителей «И-16». Он представлял собой прекрасную мишень, и от короткой очереди моих пушек истребитель вспыхнул. Я пронесся над летным полем и резко ушел вправо, чтобы набрать высоту для нового захода. Слева и справа от меня грохотали разрывы зенитных снарядов и мелькали трассы пуль, но скорость Зеро позволила мне уйти от вражеских зенитчиков.
Остальные Зеро входили в пике и с бреющего полета вели обстрел взлетных полос. Несколько русских истребителей горели, другие получили серьезные повреждения. Я вышел из пике и поймал в прицел еще один самолет. Новая короткая очередь пушек, и внизу вспыхнул еще один огненный шар.
Вскоре нам стало не во что стрелять. Наша атака уничтожила все вражеские самолеты, ни один из которых даже не смог взлететь. Большинство либо горели, либо взорвались. Вернувшись на высоту 7000 футов, мы увидели, как пылают ангары и другие строения, подвергшиеся бомбардировке. Работа была выполнена превосходно. Разочарованные отсутствием сопротивления в воздухе, мы продолжали кружить в надежде, что поднимавшийся в небо дым привлечет внимание самолетов противника.
Три Зеро внезапно покинули строй и устремились к земле. Далеко под собой я заметил ярко окрашенный биплан, летящий на бреющем полете над землей. В одно мгновение три истребителя «набросились» на вражеский самолет, открыв из пушек и пулеметов огонь, от которого пилот противника мастерски уклонялся, бросая свой тихоходный, но верткий самолет то вправо, то влево. Все три истребителя с ревом пронеслись мимо оставшегося невредимым биплана.