В доме было тихо; как только мы открыли дверь, в нос ударил острый запах тушащейся репы, наполнив наши рты кислой слюной.
— Мам!
Ответа не последовало, но послышались шаркающие шаги мистера Генри, и он спустился на несколько ступенек по лестнице. На нем был только банный халат, из-под которого высунулась одна толстая безволосая нога.
— Привет, привет, Грета Гарбо, привет, Джинджер Роджерс.
Мы, естественно, тут же захихикали, поскольку знали: он именно этого от нас и ожидает.
— Здравствуйте, мистер Генри. А где мама?
— Она к вашей бабушке пошла. А вам велела выключить репу и перекусить крекерами, пока она не вернется. То и другое на кухне.
Некоторое время мы в глубоком молчании сидели на кухне и крошили крекеры, строя из них муравейники, а потом к нам снова спустился мистер Генри, только теперь на нем под халатом были штаны.
— А ну признавайтесь: мороженого хотите?
— Ой, да, сэр, конечно!
— Ну, вот вам четвертак. Ступайте к Исали и купите себе мороженого. Вы ведь хорошо себя вели, не так ли? — Эти слова показались нам светло-зелеными, как весенний день.
— Конечно, хорошо, сэр! Спасибо вам! Мистер Генри, а вы маме скажете, если она раньше нас вернется?
— Конечно, скажу. Но, я думаю, она еще не скоро придет.
Мы выскочили из дома без курток и уже дошли почти до угла, когда Фрида вдруг заявила:
— Не хочу я к Исали идти!
— Чего это?
— И мороженого я не хочу. Я хочу картофельных чипсов.
— У Исали и чипсы есть.
— Да знаю я! Просто не хочется в такую даль тащиться. Чипсы можно и у мисс Берты купить.
— А я хочу мороженое!
— Никакого мороженого ты не хочешь, Клодия.
— Неправда, хочу!
— Ну и тащись к Исали! А я к мисс Берте пойду.
— Но ведь четвертак-то у тебя! А одной мне туда неохота тащиться.
— Тогда идем к мисс Берте. Купим там твои любимые леденцы.
— Они у мисс Берты всегда какие-то лежалые. А тех, что мне нравятся, у нее вообще часто не бывает.
— Ничего, сегодня пятница, а ей по пятницам всегда все свежее привозят.
— И потом там живет этот старый псих Мыльная Голова.
— Ну и что? Мы же вдвоем будем. А если он попробует нам что-то сделать, мы убежим.
— Все равно я его боюсь.
— Ну, тогда иди к Исали. А я туда не пойду. Может, эта зубастая меренга до сих пор там околачивается. Или ты, Клодия, хочешь снова с ней повидаться?
— Ладно. Идем к мисс Берте. И я куплю себе леденцы.
У мисс Берты был крохотный магазинчик в кирпичной пристройке, выходившей в переднюю часть двора; она торговала там конфетами, чипсами, нюхательным табаком и сигаретами. Если в магазине мисс Берты случайно не оказывалось, достаточно было просто выйти во двор и постучаться в заднюю дверь, ведущую в жилую часть ее домика. Но в тот день мисс Берта оказалась на месте. Восседала за кассой в полосе солнечного света, падавшего из окошка, и читала Библию.
Фрида купила себе картофельные чипсы, а еще мы купили за десять центов целых три конфетины «Пауерхаус» и, получив десять центов сдачи, поспешили домой. Мы решили забраться в густые заросли сирени у боковой стены дома и устроить себе «леденцовый праздник». Мы всегда такие праздники там устраивали — пусть эта противная Розмари нас видит, пусть обзавидуется! «Леденцовый праздник» состоял из негромкого пения, притопывания ногами и сладострастного, с громким чавканьем, поедания сладостей, когда они у нас были. Прокравшись между кустами сирени и стеной дома, мы услышали голоса и смех. И заглянули в окно гостиной, ожидая увидеть там маму.
Но увидели мистера Генри, а с ним двух женщин. В шутливой манере, примерно так бабушки играют с малышами, он обсасывал пальцы одной из женщин, а та весело хохотала, склонившись у него над головой. Вторая женщина уже стояла одетая и застегивала пуговицы на пальто. Мы сразу их обеих узнали, и по спине у нас поползли мурашки. Одну звали Чайна, а вторую — Линия Мажино[13]. От волнения у меня даже шея сзади зачесалась. Это были проститутки из маникюрного зала для цветных. Это «грязное заведение» и этих «грязных женщин» и мама, и Большая Мама просто ненавидели. А тут они расселись в нашей гостиной!
Чайна, правда, показалась нам не настолько ужасной — просто худенькая стареющая женщина с рассеянным взглядом и, с нашей точки зрения, совершенно неагрессивная. Зато Линия Мажино была точно из тех, про кого мама говорила, что «даже есть из своих тарелок им не позволила бы». На таких женщин добрые прихожанки и глаз поднять не осмеливались. Судя по разговорам, подобные особы были способны на все: убивать людей, жечь и травить их, а также почем зря их обманывать. Хотя мне почему-то показалось, что лицо Линии Мажино, если убрать с него всю жирную «боевую раскраску», было по-настоящему милым и даже довольно симпатичным. Однако я слышала о ней столько всяких грязных или не слишком лестных отзывов, столько раз видела, как презрительно опускаются уголки губ при одном лишь упоминании ее имени, что даже и размышлять не стала, есть ли у нее какие-то положительные свойства.
А Чайна веселилась вовсю, показывая дурные коричневые зубы и, похоже, получая удовольствие от забав мистера Генри. Увидев, как он обсасывает ее пальцы, я невольно вспомнила картинки из тех гнусных журналов с девицами, что валялись у него в комнате, и где-то внутри меня шевельнулся холодный ветерок, вздымая сухие листья ужаса и неясного желания. Мне показалось, что по лицу Линии Мажино скользнула тень грустного одиночества. Но, возможно, это было всего лишь плодом моего воображения, так необычно выглядели ее неторопливо раздувающиеся от дыхания ноздри и глаза, почему-то вызывавшие во мне воспоминания об увиденных в каком-то фильме водопадах на Гавайских островах.
Линия Мажино зевнула и сказала:
— Идем, Чайна. Нельзя же целый день тут торчать. Народ-то, небось, скоро домой повалит.
Она решительно двинулась к двери, а мы с Фридой рухнули на землю ничком, испуганно друг на друга поглядывая. В дом мы решились войти, лишь убедившись, что обе женщины отошли уже достаточно далеко. Мистер Генри сидел на кухне и открывал бутылку с шипучкой.
— Уже вернулись?
— Да, сэр.
— Неужели у Исали мороженое кончилось?
Он улыбался, показывая мелкие зубы, и выглядел таким добрым и беспомощным, что трудно было поверить: неужели это действительно он, наш мистер Генри, только что облизывал пальцы Чайны?
— Мы решили вместо мороженого конфет купить.
— Конфет, значит? Ну что ж, Грета Гарбо — сахарные зубки…
Он подмигнул мне, обтер сладкое горлышко бутылки и поднес к губам — от этого жеста мне стало не по себе, а Фрида вдруг резко спросила:
— Кто были эти женщины, мистер Генри?
Он чуть не подавился своей шипучкой и посмотрел на Фриду:
— Что ты сказала?
— Я спросила, кто те женщины, которые только что ушли. Кто они?
— Ах, эти! — И он рассмеялся таким противным смехом — хе-хе-хе, — каким всегда смеются взрослые, готовясь солгать. Уж мы-то этот смех хорошо знали. — Ну, это женщины из моего библейского класса. Мы вместе читаем и разбираем библейские тексты, вот они и зашли ко мне домой, чтобы кое-что выяснить.
— Угу… — только и сказала Фрида.
А я упорно изучала домашние шлепанцы мистера Генри, лишь бы не видеть его фальшивой доброй улыбки и беззащитных мелких зубов, которые только что послужили рамкой для откровенной лжи. Он уже направился к лестнице, но вдруг остановился, повернулся к нам и попросил:
— Вы уж, пожалуйста, вашей маме о них не рассказывайте. Сама-то она Библии не больно много времени уделяет и не любит, когда ко мне приходят люди из библейской группы, даже если это добрые христиане.
— Нет, мистер Генри. Мы не скажем.
Он быстро поднялся по лестнице, а я спросила у Фриды:
— Наверно, маме надо все-таки сказать, да?
Фрида вздохнула. Она так и не распечатала ни конфету, ни пакетик с чипсами. Стояла и водила пальцем по обертке. Потом вдруг резко вскинула голову и принялась осматривать нашу кухню.
— Нет. Наверное, говорить все-таки не надо. Похоже, ни одной тарелки из буфета они не доставали.
— Тарелки? Ты это о чем?
— О том, что они не брали наших тарелок. И значит, Линия Мажино из маминых тарелок не ела. А если маме сказать, так она потом весь день психовать будет. — Мы снова сели за стол, уставившись на сооруженные нами муравейники из крошек. — Давай лучше поскорей репу выключим, — сказала Фрида. — А то, если она пригорит, мама нас точно выпорет.
— Это точно.
— С другой стороны, если мы дадим ей пригореть, то ее и есть не надо будет…
«Ого, какая чудная мысль!» — подумала я и спросила:
— А ты сама что предпочитаешь? Чтобы выпороли, но репу было бы не нужно есть? Или чтоб не пороли, но пришлось бы все-таки есть эту гадость?
— Сама не знаю. А может, сделать так, чтобы репа подгорела совсем чуть-чуть? Тогда мама и папа ее точно есть смогут, а мы притворимся, что не можем.
— Ладно. — Я уже думала о другом, превращая свой «муравейник» в «вулкан». — Слушай, Фрида?
— Что?
— Что такое ты хотела сказать этому Вудроу там, на игровой площадке? Ну, чтоб он заткнулся? Что он такое плохое сделал?
— Да он в кровать мочится! Миссис Кейн жаловалась маме, что он никак не перестанет.
— Вот старая сплетница!
Небо вдруг резко потемнело, и я, выглянув в окно, увидела, что пошел снег. Я ткнула пальцем в жерло своего «вулкана», и золотистые крошки рассыпались мелкими завитками. Репа в кастрюле начинала опасно потрескивать.
ВОТИХКОШКАОНАМЯУКАЕТИДИСЮДА ПОИГРАЙСДЖЕЙННОКОТЕНОКИГРАТЬНЕ ЖЕЛАЕТИГРАТЬНЕЖЕЛАЕТИГРАТЬНЕЖЕЛА
Они приезжают из Мобила. Из Айкена. Из Ньюпорт-Ньюза. Из Мариэтты. Из Меридиана. И названия этих мест в их устах заставляют думать о любви. Когда спрашиваешь, откуда они, они, качая головой, отвечают «Из Мобила» таким тоном, словно целуют тебя. Или скажут, что они из Айкена, и перед глазами у тебя словно мелькнет белая бабочка с оторванным крылышком, вспорхнувшая с изгороди. Или скажут «Нагадочес», и тебе захочется туда поехать. Ты не знаешь, на что они похожи, эти города, но тебе страшно нравится, когда прямо в воздухе творится некое волшебство, стоит им открыть рот и выпустить на волю названия их родных мест.