Они решили пожениться и поехать куда-нибудь на север — там, по словам Чолли, на сталелитейных заводах всегда требовались рабочие. Молодые, влюбленные, полные сил, они приехали в Лорейн, штат Огайо, и Чолли действительно почти сразу нашел работу на сталелитейном предприятии, а Паулина занялась домашним хозяйством.
А потом она потеряла свой первый передний зуб. Нет, там наверняка уже был кариес, маленькое коричневое пятнышко, которое легко было принять за застрявшую пищу. Только это пятнышко никак не удалялось с зубной эмали и за нескольких месяцев разрослось и проросло глубоко в ткань зуба, а потом и съело его почти до самого корня, удивительным образом не тронув нерв, потому-то кариес и оставался незамеченным и не причинял Паулине ни малейшего беспокойства. Затем ослабевшие корни, привыкшие к воздействию ядовитых бактерий, все же не выдержали, и однажды от обычного усилия зуб сломался, оставив зазубренный пенек. Впрочем, для появления на зубе маленького коричневого пятнышка наверняка должны были возникнуть соответствующие условия и обстоятельства.
С другой стороны, что могло пойти не так в их семье, поселившейся в молодом растущем городе штата Огайо, где даже переулки вымощены бетонными плитами? Город располагался на берегу спокойного голубого озера и хвастался своей близостью с Оберлином, станцией подземки, находившейся от него всего в тринадцати милях, которую называли «зловонной лихорадкой» на губе Америки, повернувшейся лицом к холодной, но гостеприимной Канаде.
«Мы тогда с Чолли хорошо ладили. Решили, что на севере с работой получше будет, и поехали туда. Поселились в двух комнатках над мебельным магазином. Я по дому хлопотала, а Чолли на сталелитейном вклалывал, и все вроде бы у нас было хорошо. Я так и не могу понять, что случилось. Только все вдруг по-другому стало. И еще — очень я по прежним соседям скучала, да и говорили здешние как-то иначе, иной раз и не поймешь их толком. И уж больно много белых было вокруг, не привыкла я к такому. Те белые, с которыми мне раньше доводилось иметь дело, нас, черных, ненавидели, но и к нам не лезли. Я что хочу сказать: никаких отношений у нас с белыми не было. Так, сталкивались время от времени — в поле, например, или на продовольственном складе. Только им ведь всегда во всем главенствовать хотелось. А тут, на севере они повсюду рядом с нами оказывались — и в соседях у нас, и в магазине, и на улице. Цветные-то здесь редко попадались, да они и оказались совсем другими, чем у нас, на Юге. Задаваки. Или снобы, если по-книжному. Ничуть не лучше белых, даже еще противней. Именно они больше всех старались, чтобы каждый чернокожий себя куском дерьма чувствовал. Никак я такого от цветных не ожидала. В общем, тот кусок времени был, пожалуй, самым одиноким в моей жизни. Помнится, я все глядела в передние окошки да ждала, когда Чолли домой вернется. Он в три часа приходил. Даже кошки у меня тогда не было, чтоб хоть с какой живой душой поговорить».
Чувствуя себя одинокой, Паулина обратилась за поддержкой к мужу — ей хотелось хоть каких-то развлечений, чего-то такого, чем можно было бы заполнить мучительную пустоту дней. Работы по дому ей было недостаточно, да там и дома-то не было — всего две комнатки, не было даже двора, который требовалось содержать в порядке, по которому она могла бы иногда просто походить. Многие женщины в городе носили туфли на высоких каблуках, и Паулина тоже попробовала, но ее пришлепывающая походка сразу сменилась откровенной хромотой. Чолли по-прежнему был с ней исключительно добр, но уже немного тяготился ее полной зависимостью от него. Им все реже хотелось что-то рассказать друг другу. У общительного Чолли не было проблем ни с новыми приятелями, ни с разнообразными развлечениями — чуть ли не каждый день к ним на крыльцо поднимался очередной незнакомый мужчина и спрашивал Чолли. И Чолли всегда с удовольствием с ним болтал о чем-нибудь, а потом они вместе уходили, и Паулина вновь оставалась одна. Она завела себе несколько знакомых среди местных чернокожих женщин, но чувствовала себя в их компании неуютно. Они откровенно смеялись над ней, потому что она никак не хотела распрямлять волосы. А когда попыталась с помощью косметики «сделать себе лицо», как у них, то из этого и вовсе ничего хорошего не вышло. Их жалящие взгляды и тайные усмешки из-за ее южного выговора — вечно она глотала согласные — и манеры одеваться вызвали у нее желание полностью сменить гардероб, но тут уже Чолли начал откровенно с ней ссориться. На новые тряпки уходило слишком много денег. И Паулина решила пойти работать. Работа поденщицей какие-то деньги, конечно, приносила, и этого хватало на некоторые обновки, однако отношения с Чолли все больше портились. Его раздражали ее бесконечные покупки, и он довольно бурно выражал свое недовольство. Ссоры буквально рвали в клочья их брак, еще недавно такой счастливый. Паулина, конечно, была еще совсем девчонкой и по-прежнему верила, что существует то бескрайнее плато счастья, по которому ее за руку поведет сам Господь, и Он всегда окажется рядом, если на пути встретится нечто ужасное. Только теперь она куда более ясно себе представляла, что значит «нечто ужасное». Теперь в их семье главным предметом обсуждений и споров стали деньги; Паулине требовались деньги на новые наряды, а Чолли — на выпивку. Печальнее всего было то, что на самом деле Паулина вовсе не была помешана на шмотках и косметике. Ей просто хотелось, чтобы другие женщины смотрели на нее с одобрением. После нескольких месяцев поденной работы ей удалось получить постоянное место — прислуги в семье весьма среднего достатка и весьма высоких претензий. Особенно в том, что касалось образа жизни.
«Чолли становился все более злым и раздражительным, все норовил со мной подраться. Я, как могла, давала ему сдачи. Приходилось. Получается, кроме работы прислугой у той гадкой женщины и бесконечных ссор с Чолли, у меня и жизни-то никакой не было. Очень мне это надоело. Но за работу я все-таки держалась, хотя работать в такой семейке было ох как нелегко. И дело даже не в том, что хозяйка была какая-то уж очень злая. Нет, она просто была жутко глупая. И вся семья у них была такая. Никто друг с другом ужиться не мог. И ведь сами-то ничего из себя не представляли, а уж гонору! Имея такой хорошенький дом и, в общем, вполне достаточно денег, могли бы жить-поживать да радоваться. Только эта женщина из-за любого пустяка способна была бурю устроить. Например, если кто-то из подруг резко обрывал ее, разговаривая с ней по телефону, она бросала трубку и принималась плакать. Ей бы радоваться, что у нее телефон есть. У меня вот до сих пор нету. А еще, помнится, какую бучу она устроила, когда младший брат — она его еще в какую-то особую школу устраивала, где учат, как зубы лечить, — не пригласил их с мужем на какую-то вечеринку. Ох, какую ссору она из этого раздула! Целыми днями на телефоне висела. Все ссорилась с братом, все что-то сердито ему выговаривала. Даже меня спросила: «Вот что бы ты, Паулина, сделала, если бы твой брат устроил вечеринку, а тебя не пригласил?» Я ответила, что, если бы мне и впрямь на эту вечеринку хотелось, так я бы в любом случае туда пошла. И плевать, хочет этого мой брат или не хочет. Она на это только языком поцокала и заявила, что я вроде как полную чушь несу. А я смотрела на нее и думала: «До чего ж ты все-таки дура!» Ну вот кто ей сказал, что брат с ней дружить хочет? И потом, не причина, по-моему, любить человека только за то, что у вас с ним одна и та же мать. Хотя сама-то я честно пыталась к ней, к этой глупой женщине, по-хорошему относиться. Она, вообще-то, была довольно добрая и всякие вещи мне дарила, но полюбить ее я так и не смогла. Только я начинала испытывать к ней добрые чувства, она непременно откалывала что-нибудь такое, что ни в какие ворота не лезло. Например, начинала учить меня, как нужно в доме убирать и все такое. Да если б она сама там хозяйничала, так давно бы в грязи утонула! Мне даже за младшими братишками, Цыпленком и Пирожком, не нужно было все подбирать, а с этой семейкой ни минуты покоя не было. Они даже задницу себе толком вытереть не умели! Уж я-то знаю: ведь стирать-то за ними мне приходилось. И помочиться по-человечески не могли — вечно мимо. Ее муж вообще в унитаз попасть не мог. В общем, когда белые люди такие противные, ничего противнее этого и на свете нет. Но я бы все равно у них служить осталась, если бы Чолли однажды пьяным туда не заявился. Он-то все и испортил. Пришел и заявил, что ему нужны деньги. Когда моя белая хозяйка его увидела, она страшно покраснела, напыжилась и стала из себя сильную женщину изображать, да куда там: сразу было видно, до чего она напугана. Короче, она велела Чолли убираться вон и пригрозила, что иначе вызовет полицию. А он послал ее куда подальше и начал ко мне приставать. Я бы дала ему по башке, да уж больно мне с полицией связываться не хотелось. Так что я просто собрала свои вещички и ушла. Я, конечно, попыталась вернуться, только хозяйка заявила, что, если я с Чолли останусь, я им больше не нужна. А вот если я от мужа уйду, так она с радостью позволит мне остаться. Ну, я подумала-подумала и решила: негоже это, когда черная женщина бросает черного мужчину ради белой женщины. А ведь она мне так и не заплатила те одиннадцать долларов, которые за работу задолжала. Нет, не заплатила! А для нас это бедой обернулось. Мне нечем было за газ заплатить, и газовщик нас отключил, так что я даже еду приготовить не могла. Я прямо-таки умоляла эту женщину отдать мои деньги. Специально к ней сходила. А она, эта мокрая курица, разъярилась и заявила, что это я ей задолжала — за фартук, за платье, за какую-то давным-давно сломанную кровать, которую она мне сама отдала. Я и сама толком не знала, может, я и впрямь ей что-то должна, да только уж больно деньги были нужны. И ведь я их заработала. А она ни за что отдавать не хотела. Даже когда я ей слово дала, что Чолли никогда больше к ним в дом не заявится. Я в таком отчаянии была, что даже решилась спросить, может, она тогда одолжит мне эти одиннадцать долларов? Это на нее вроде как подействовало, и она некоторое время молчала, но потом снова завела старую песню, что я не должна позволять мужчине мной помыкать, что я должна заставить мужа меня уважать, что это мой муж обязан по счетам платить, а если он даже «такой мелочи» не может, так мне надо поскорей от него уйти и получать алименты. Ну и е