присутствовали на поминках, и сейчас небольшая группка торчала на заднем крыльце у перил, красуясь друг перед другом новыми платьями. Среди них, разумеется, была и Дарлин, но Чолли очень надеялся, что Джейк ее не выберет.
«Давай прихватим парочку и прогуляемся», — предложил ему Джейк, и они решительно направились к крыльцу. Чолли не знал, с чего и начать, а Джек как ни в чем не бывало уселся верхом на шаткие перила крыльца и уставился в пространство, словно девушки его вовсе не интересуют. На самом деле он, во-первых, давал девчонкам возможность хорошенько рассмотреть их обоих, а во-вторых, сам успел незаметно оценить каждую. Девушки тоже вовсю притворялись, будто не замечают Джейка и Чолли, и продолжали болтать, хотя вскоре девчачья болтовня стала приобретать более острый характер: мягкое подшучивание над мальчишками сменилось самыми настоящими сучьими укусами. Собственно, именно этого Джейк и добивался: девушки стали активно на него реагировать, почувствовали в нем мужчину и теперь соревновались, кто первая завоюет его внимание.
Пора. Джейк спрыгнул с перил и подошел к девчонке по имени Зуки, насмешки которой показались ему наиболее злыми. «Ну что, может, покажешь мне окрестности?» — спросил он у нее без улыбки, и Чолли затаил дыхание: он был уверен, что острая на язык Зуки сразу посоветует Джейку заткнуться. Отшивать поклонников она здорово умела. Однако, к невероятному удивлению Чолли, Зуки охотно согласилась пройтись, да еще и ресницы скромненько так опустила. Чолли сразу почувствовал себя увереннее и, повернувшись к Дарлин, предложил: «Давай тоже прогуляемся, а? Недалеко, мы с Джейком просто хотели в овраг заглянуть». Он был уже готов к тому, что Дарлин просто язык ему покажет или скажет «Нет», или «Это еще зачем?», или еще что-нибудь в этом роде. Если честно, он испытывал в основном страх — страх, что не понравится ей, и страх, что вдруг все-таки понравится. Неожиданно его второй страх материализовался: Дарлин улыбнулась и спрыгнула к нему с крыльца. Но посмотрела с таким искренним состраданием, что Чолли сразу вспомнил: он ведь тетушку Джимми похоронил и понес тяжкую утрату.
— Хорошо, давай погуляем, если хочешь, — сказала Дарлин, — только действительно недолго. Мама сказала, что нам надо пораньше уйти, а то уже темнеет.
Они вчетвером побрели прочь от дома, и к крыльцу тут же подошли несколько других парней, в свою очередь собиравшихся начать отчасти равнодушный, отчасти отчаянный танец юных петушков. А Зуки, Джейк, Дарлин и Чолли, пройдя задними дворами, вскоре вышли в поле, пробежали через него и оказались в овраге — сухом русле реки, окаймленном зеленью. Собственно, основной целью прогулки был росший в овраге дикий виноград мускатного сорта. Виноград был еще незрелый, жесткий, кисловатый, но они все равно с удовольствием его ели, пребывая пока что в том возрасте, когда нет сил дождаться, чтобы виноград наполнился темным соком и стал нежным на вкус. Всякое сдерживание себя, всякое обещание сладости, которую еще нужно извлечь, разжевав недозрелую ягоду, возбуждало мальчишек куда сильнее, чем это сделал бы зрелый виноград. Наконец, почувствовав на зубах оскомину, Чолли и Джейк перестали есть и принялись обстреливать виноградом девочек. Их тонкие гибкие черные запястья так и мелькали в воздухе, ведя непрерывный обстрел. Вскоре эта забава увела Чолли и Дарлин куда-то в сторону от виноградника, и когда они остановились, чтобы перевести дыхание, Джейка и Зуки уже нигде не было видно. Белое хлопчатобумажное платьице Дарлин было все перепачкано виноградным соком. Большой синий бант в волосах развязался, и концами лент играл закатный ветерок. Оба запыхались во время «обстрела» и с наслаждением плюхнулись на зеленую с проблесками пурпура траву на опушке сосняка.
Чолли, тяжело дыша, перевернулся на спину, чувствуя во рту вкус недозрелого муската и слушая, как шумят сосновые ветви в предвкушении дождя. В воздухе и впрямь пахло дождем. Этот запах, смешиваясь с ароматами сосновой хвои и раздавленного винограда, вызывал легкое головокружение. Солнце уже почти село, как бы втянув в себя свои длинные светлые лучи. Всходила луна, и Чолли повернул голову, чтобы на нее посмотреть, увидел рядом с собой Дарлин, окутанную волшебным лунным светом. Она сидела, подобрав согнутые колени, обхватив их руками и положив на них голову. Чолли были видны ее штанишки и крепкие юные ляжки.
— Нам, наверно, пора возвращаться, — неуверенно промямлил он.
— Наверно. — Дарлин уселась, вытянув ноги, и принялась перевязывать свой бант. — Мама точно меня выпорет.
— Ну что ты, не станет она тебя пороть.
— Да точно. Она же меня предупредила: если я испачкаю платье, то порки мне не избежать.
— Но ты же ничего не испачкала!
— Ну да! А это ты видел?
Она бросила ленту и обеими руками разгладила платье на подоле, где пятен от виноградного сока было больше всего. Чолли искренне ей посочувствовал, понимая, что испачканное платье — это в значительной степени и его вина. Только сейчас он вдруг окончательно понял, что тетушки Джимми больше нет и его-то пороть больше некому. Он даже немного загрустил из-за этого. Сейчас ему некого было бояться, а выпороть его мог разве что дядя О.В., но ведь и он тоже понес тяжкую утрату.
— Дай-ка я попробую, — сказал Чолли и, встав на колени лицом к Дарлин, попытался завязать скользкую упругую ленту. А Дарлин вдруг сунула руки ему под расстегнутую рубашку и погладила его по влажной коже. Он удивленно на нее посмотрел. Она тут же убрала руки и рассмеялась. Он тоже улыбнулся и продолжил возиться с бантом. Но она снова сунула руки ему под рубашку, и он попросил: — Сиди-ка тихо, иначе я никогда этот бант не завяжу.
Однако на этот раз Дарлин рук не убрала, а пощекотала ему ребра. Чолли невольно захихикал, выпустил ленту и обхватил себя руками. А уже через мгновение оба потеряли голову. Дарлин буквально ввинчивалась ему под одежду. Он отвечал тем же и сперва все глубже зарывался в вырез ее платья, а потом и под платье залез. Но, когда он сунул руку ей в штанишки, смеяться она вдруг перестала, лицо у нее стало серьезным, и он, перепугавшись, хотел было убрать руку, но она неожиданно его удержала, схватив за запястье. Теперь он беззастенчиво обследовал ее тело обеими руками, а она покрывала его лицо и губы поцелуями, но ему казалось, что ее липкие от виноградного сока губы только отвлекают его. Потом Дарлин отпустила его голову, приподнялась немного и сама стащила с себя трусики. У Чолли, правда, возникли некоторые затруднения с пуговицами на новых брюках, но он все же сумел спустить брюки до колен. Их полудетские тела вдруг обрели для них новый, значительный смысл. Да и все остальное тоже оказалось не так сложно, как он себе представлял. Дарлин слегка застонала, но возбуждение, скопившееся у Чолли внутри, заставило его закрыть глаза и обращать внимания на ее стоны не больше, чем на шум сосен над головой. В тот момент, когда Чолли понял, что внутри него вот-вот произойдет какой-то взрыв, Дарлин вдруг громко вскрикнула и застыла. Он решил, что сделал ей больно, и приподнял голову и увидел, что Дарлин смотрит куда-то поверх его плеча и взгляд у нее совершенно безумный.
Резко обернувшись, Чолли увидел двоих мужчин. У одного в руках был карманный фонарик, у другого — чуть ли не керосиновая лампа. Разумеется, оба были белые; впрочем, Чолли это сразу по запаху почувствовал. Он попытался встать на колени, потом на ноги и натянуть штаны — все одним движением, — но у него не получилось. У обоих мужчин были длинные ружья. Один из них язвительно засмеялся: «Хи-хи-хи-а-кха-кха-кха…», и его смешок быстро сменился приступом астматического кашля. Второй направил луч фонарика на Чолли и Дарлин и крикнул:
— Ну что ж ты, ниггер, продолжай!
— Что продолжать, сэр? — спросил Чолли, тщетно пытаясь застегнуть пуговицы на брюках.
— Дело свое продолжай, да смотри, делай все хорошо, слышишь? Старайся, негр, старайся.
Чолли просто не знал, куда глаза девать. Его взгляд лихорадочно метался в поисках убежища, но тело застыло, словно парализованное. Человек с фонариком снял с плеча ружье, и Чолли, услышав отчетливый металлический щелчок, снова упал на колени. Дарлин на него не смотрела; по-прежнему лежа на спине, она повернула голову набок и уставилась куда-то в окружавшие их потемки; вид у нее был такой, словно она не имеет никакого отношения к тому, что с ними сейчас происходит. И Чолли с неожиданной грубостью — которая была следствием его полнейшей беспомощности — как можно выше задрал на Дарлин платье, а с себя снова спустил и брюки, и трусы.
— Хи-хи-хи-хи-хи-хи.
Дарлин даже лицо руками закрыла, когда Чолли весьма неудачно начал симулировать те движения, которые вполне успешно совершал до появления белых мужчин. Но сейчас он был в состоянии только притворяться. Ему было нужно как-то заставить тех двоих поверить, что он занимается с Дарлин сексом по-настоящему. Фонарик светил ему прямо в задницу, высвечивая на ней кружок, чем-то похожий на луну.
— Хи-хи-хи-хи… Быстрей, негр, быстрей! Ей же от тебя удовольствия ни на грош. Хи-хи-хи-хи.
Чолли стал двигаться быстрее, то и дело поглядывая на Дарлин. Сейчас он ее попросту ненавидел. Ненавидел так сильно, что даже хотел бы сделать все как можно грубее — пусть бы ей стало очень больно. Ему казалось, что свет проклятого карманного фонарика просочился ему куда-то внутрь, превратив сладкий виноградный сок в горькую вонючую желчь. Дарлин по-прежнему закрывала руками лицо, и под луной в свете карманного фонарика ее пальцы казались Чолли похожими на когти детеныша какого-то крупного хищника.
— Хи-хи-хи-хи…
Где-то вдруг завыли, залаяли собаки.
— О, вот и они! Точно! Узнаю старушку Хани!
— Угу, — откликнулся второй с нелепой керосиновой лампой. — Ладно, пошли.
Тот, с фонариком, отвел, наконец, луч света с задницы Чолли и свистнул, подзывая, видимо, «старушку Хани».
— Погоди, — сказал ему второй, — негр-то ведь еще не кончил.
— Ничего, в другой раз кончит. Удачи тебе, малек черномазый.