ее не выберет.
— Пойдем за ними, а потом погуляем, — сказал Джейк.
Двое ребят медленно направились к крыльцу. Чолли не знал, как начать разговор. Джейк уселся на шаткие перила, зацепившись ногами за подпорки, и смотрел в пространство так, словно его ничего на свете не интересовало. Он ждал, когда они его оценят, и в свою очередь сдержанно оценивал их.
Девочки притворились, что никого не замечают, и продолжали болтать. Вскоре их разговор стал более язвительным, легкие поддразнивания превратились в довольно циничные колкости. Джейк только этого и ждал — девчонки на него отреагировали. Они почувствовали флюиды его мужественности и боролись за внимание.
Джейк соскочил с перил и подошел к девушке по имени Сьюки, самой острой на язык.
— Не хочешь показать мне окрестности? — он даже не улыбнулся.
Чолли задержал дыхание, ожидая, что Сьюки пошлет Джейка. Она это умела, и все знали, какой у нее бойкий язычок. К его величайшему удивлению, она с готовностью согласилась и даже опустила ресницы. Набравшись смелости, Чолли повернулся к Дарлин и сказал: «Пойдем тоже. Мы собираемся к оврагу». Он ждал, что она скривится и скажет «нет», или «зачем», или что-то в этом роде. По отношению к ней он чувствовал в основном страх — Чолли было страшно, что он ей не понравится, и при этом он боялся обратного.
Подтвердилось его второе опасение. Она улыбнулась и прыгнула к нему через три ступеньки. В ее глазах стояло сочувствие, и Чолли вспомнил, что теперь он сирота.
— Если хочешь, — сказала она, — только не долго. Мама говорила, что мы рано уйдем, а сейчас уже темнеет.
Вчетвером они отправились на прогулку. Некоторые ребята тоже подошли к крыльцу и были готовы начать свой частично враждебный, частично равнодушный и в какой-то степени отчаянный брачный танец. Сьюки, Джейк, Дарлин и Чолли прошли задними дворами и вышли к полю. Они пробежали по нему и оказались у высохшего русла реки, окруженного вырастающей зеленью. Целью их похода был виноградник, где рос дикий мускатный виноград. Он был еще слишком молодым и жестким, а потому несладким, но они все равно начали его есть. В те минуты никому из них не хотелось легкой добычи виноградного сока. Им хотелось не созревших плодов, а молодых — жестких, сокрытых в кожуре и только обещающих сладость, что возникнет в них позже. Наконец, они насытились и начали развлекаться, кидаясь виноградом в девочек. Их худые мальчишеские кулаки выделывали в воздухе G-образные фигуры. Погоня увлекла Чолли и Дарлин далеко от оврага, и когда они остановились, чтобы перевести дух, Джейка и Сьюки уже не было видно. Белое платье Дарлин оказалось испачкано соком. Ее большой синий бант развязался, и ветерок трепал его у нее на голове. Они задыхались и потому опустились в покрытую пурпурными иглами траву, прямо у опушки соснового леса.
Чолли лег на спину, тяжело дыша. Во рту стоял вкус винограда, сосновые иглы шуршали в предвкушении дождя. Запах желанного ливня, сосны и виноград вскружили ему голову. Солнце зашло и утянуло за собой лучи света. Он повернул голову, чтобы посмотреть, где луна, и увидел за собой Дарлин. Она обняла ноги, соединив пальцы рук и положив голову на колени. Чолли видел ее штанишки и юные бедра.
— Нам надо возвращаться, — сказал он.
— Да, — она выпрямила ноги и начала завязывать бант. — Мама меня выпорет.
— Не выпорет.
— Она сказала, что выпорет, если я приду грязная.
— Ты не грязная.
— А ты посмотри, — она опустила руки и погладила то место на платье, где пятна винограда были заметнее всего.
Чолли пожалел ее — в этом была его вина. И тут он внезапно осознал, что тетя Джимми действительно умерла, поскольку даже не подумал о том, что могут выпороть и его. Его больше некому было пороть, кроме дяди О. В., а он тоже осиротел.
— Дай-ка мне, — сказал он. Он встал на колени лицом к ней и попытался завязать бант. Дарлин запустила руки под его открытую рубашку и погладила мокрую черную кожу. Когда он удивленно посмотрел на нее, она прекратила и засмеялась. Он улыбнулся и продолжал вязать бант. Она засунула руки обратно под рубашку.
— Погоди, — сказал он. — Дай мне завязать.
Она пощекотала его ребра кончиками пальцев. Он хихикнул и обхватил ребра руками. В эту секунду они оба оказались на вершине блаженства. Она шарила руками у него под одеждой. Он в свою очередь забрался к ней за шиворот, а потом и под платье. Когда его рука очутилась в ее штанишках, она вдруг перестала смеяться и настороженно взглянула на него. Чолли, испугавшись, уже был готов убрать руку, но она держала запястье так, что он не мог пошевелиться. Тогда он продолжил исследовать ее пальцами, а она поцеловала его в лицо и в рот. Чолли восхитили ее губы со вкусом винограда. Дарлин отпустила его голову, приподнялась и сняла трусы. После некоторого замешательства с пуговицами Чолли спустил свои штаны до колен. Их тела начинали обретать для него смысл, и все было не так сложно, как ему казалось раньше. Она немного стонала, но восторг, накапливающийся внутри, заставил его закрыть глаза и не обращать внимания на стоны, также как и на вздохи сосен у него над головой. И едва он почувствовал, что сейчас взорвется, Дарлин замерла и закричала. Он решил, что причинил ей боль, но когда посмотрел в ее лицо, то понял, что Дарлин смотрит на что-то за его плечом. Он отпрянул и обернулся.
Позади стояли двое белых. У одного в руке была спиртовая лампа, у другого — фонарик. Никакой ошибки быть не могло — это были белые, Чолли их чуял. Он вскочил, пытаясь одновременно удержаться на коленях, подняться на ноги и надеть штаны. У мужчин были ружья.
— Хи-хи-хи, — за смешками последовал долгий астматический кашель.
Другой осветил фонариком сперва Чолли, потом Дарлин.
— Давай, ниггер, продолжай, — сказал владелец фонарика.
— Сэр? — переспросил Чолли, пытаясь найти петлю для пуговицы.
— Я сказал, продолжай. И постарайся, ниггер, хорошенько постарайся.
Чолли некуда было прятать глаза. Они тайком скользили в поисках укрытия, пока тело его оставалось парализованным. Человек с фонариком опустил с плеча ружье, и Чолли услышал лязг металла. Он опустился на колени. Дарлин отвернулась от света лампы, глядя в окружающую темноту, глядя почти равнодушно, словно это не она принимала участие в разворачивающейся драме. С жестокостью, порожденной полной беспомощностью, он вздернул ей платье и спустил свои штаны и трусы.
— Хи-хи-хи-хи-и.
Когда Чолли начал изображать то, что проделывал с ней до этого, Дарлин закрыла лицо руками. Он не мог сделать все по-настоящему, мог только сыграть свою роль. Огонек фонаря освещал его зад.
— Хи-хи-хи-хи-и.
— Давай, негр, давай быстрее. Ты же ничего для нее не делаешь.
Чолли, двигаясь все быстрее, смотрел на Дарлин. Он ненавидел ее. Ему почти хотелось, чтобы у него получилось — тяжело, долго и больно, так он ее сейчас ненавидел. Луч фонарика прополз ему в кишки и превратил сладкий вкус винограда в гнилую вонючую желчь. Он смотрел на руки Дарлин, закрывающие лицо в свете луны и лампы. Они были похожи на детские.
— Хи-хи-хи-хи-и.
Залаяли собаки.
— Это они. Это они. Я знаю, что это старый Хони.
— Да, — ответил человек с лампой.
— Пошли, — фонарик отвернулся, и один их них засвистел Хони.
— Погоди, — сказала лампа. — Негр еще не кончил.
— Он кончит, когда придет время. Удачи, парень.
Они захрустели сосновыми иголками. Чолли слышал, как они свистят, а потом услышал и ответ собак — не вой, а радостный лай при встрече.
Чолли поднялся и молча застегнул брюки. Дарлин не двигалась. Чолли хотелось удавить ее, но вместо этого он коснулся ботинком ее ноги.
— Нам пора. Вставай.
С закрытыми глазами она пошарила вокруг в поисках нижнего белья, но не смогла его найти. Потом они вдвоем искали в лунном свете ее трусы. Когда она их обнаружила, ее движения были похожи на движения старой женщины. Они пошли прочь из леса, к дороге. Он — впереди, она плелась где-то сзади. Начался дождь. «Хорошо, — подумал Чолли, — это объяснит нашу одежду».
Когда они вернулись домой, там все еще было человек десять-двенадцать гостей. Джек ушел, Сьюки тоже. Некоторые подходили за добавкой: за картофельным пирогом и ребрышками. Все были поглощены вечерними воспоминаниями о снах, призраках и предчувствиях. Этот душный уют был наркотиком и навевал выдуманные воспоминания.
Возвращение Чолли и Дарлин не произвело особого впечатления.
— Вымокли, да?
Мать Дарлин не могла долго ругаться. Она слишком много съела и выпила. Ее ботинки стояли под стулом, а боковые застежки платья были расстегнуты.
— А ну-ка подойди сюда. Хоть я тебе говорила, чтобы ты…
Некоторые гости собрались ждать, пока не кончится дождь. Другие, те, кто приехал в фургонах, решили, что лучше пойдут. Чолли вошел в маленькую кладовку, которую ему приспособили под спальню. Трое ребятишек уже спали на его раскладушке. Он снял одежду, мокрую от дождя и сосен, и надел комбинезон. Он не знал, куда ему идти. В комнату тети Джимми заходить, само собой, нельзя, к тому же наверняка туда отправятся дядя О. В. со своей женой. Он взял с сундука одеяло, расстелил его на полу и лег. Кто-то заварил кофе, и перед тем, как уснуть, ему страшно захотелось выпить глоток.
Утром следующего дня всё отмывали и отчищали, приводили в порядок счета и распределяли добро, оставшееся от тети Джимми. Рты были похожи на опустившиеся полумесяцы, глаза прикрыты, шаги осторожны.
Чолли бесцельно слонялся по дому, выполняя время от времени какие-то поручения. Все тепло и внимание, которое он получил от взрослых в предыдущий день, сменилось раздражительностью, созвучной его настроению. Он мог думать только о фонаре, винограде и руках Дарлин. А когда он не думал о них, пустота в его голове была похожа на дырку от выдернутого зуба, напоминание о гнили, которая тут недавно была. Он боялся встретить Дарлин и не уходил далеко от дома, но здешняя атмосфера его угнетала. Все копались в вещах и обсуждали их состояние. Мрачный и раздражительный, он взращивал в себе ненависть к Дарлин. Он не думал о том, чтобы направить эту ненависть на охотников. Такая мысль разрушила бы его. Они были взрослыми белыми вооруженными людьми. А он был маленьким, черным и беспомощным. Его подсознание знало то, чего не знало сознание: ненависть к ним его уничтожит, сожжет как кусок сухого угля, оставив только пепел и вопросительный знак из таявшего дыма. Придет время, и он откроет в себе ненависть к белым, но не сейчас. Не в этом состоянии беспомощности, а тогда, когда злоба сможет найти долгожданный выход. А сейчас он ненавидел ту, которая создала эту ситуацию и видела его неудачу и беспомощность. Ту, которую он не смог защитить, пожалеть, укрыть от круглого, словно луна, луча фонарика. От «хи-хи-хи». Он вспоминал развязавшийся бант Дарлин, хлеставший ее по лицу, когда они молча возвращались домой в темноте под дождем. Растущее в нем отвращение заставило его содрогнуться. Ему не с кем было поговорить. Блю в те дни слишком часто бывал пьян. К тому же, Чолли сомневался, что он сможет поведать Блю о своем позоре. Ему пришлось бы немного соврать Блю, Блю-женоубийце. Казалось, что быть в одиночестве лучше, чем быть одному.