Мама рассмеялась, глядя в окно, как обидчик сына, обмотав шею красным шарфом, играет в футбол. Затем поцеловала Сёму в лоб и ушла к себе.
Ровно через неделю мама снова по непонятной причине стала задерживаться, однако это была не единственная странность. Пропал тот самый мальчик, с которым Сёма подрался.
Время шло, соседского мальчишку всё не находили, мама продолжала возвращаться среди ночи, а мальчик – слышать непонятные шумы из ее комнаты. Когда это несколько раз повторилось, Семён решил подглядеть. Он вышел из детской, потихоньку прокрался к маминой спальне, откуда доносились шорохи, и прислушался. Боязливо сжав дверную ручку, он приоткрыл дверь. В комнате было темно, странные всхлипы и шуршания продолжались, а в узкой полоске света на полу Семён заметил красную волнистую нить, словно только что вытянутую из распущенной вязаной вещи.
Набравшись смелости, Семён шагнул в спальню, нагнулся и потянул за нить. Она не сразу поддалась, как будто что-то ее удерживало. Он проследил взглядом, куда она ведет, и замер от ужаса. Это был тот самый красный шарф мальчишки, который обзывал его маму Паучихой. А сам хозяин шарфа безжизненно висел в клубке паутины, словно выжатый и приклеенный к стене.
– Помогите, – прохрипел кто-то слева от Сёмы. Обернувшись, он увидел мужчину, обмотанного паутиной и приклеенного к стене так же, как и мальчик в красном шарфе. А потом заметил другого мужчину, и еще одного, и еще…
А возле сдавленно хрипящего бедолаги стояла мама и ковырялась в его шее спицей…
Семён тут же рванул из комнаты, но в коридоре, споткнувшись, упал. Мама вышла следом за ним, и теперь в свете лампы было видно, что вся ее одежда в крови.
– Иди в кровать, мой сладенький, – оскалив зубы, промурлыкала мама, подходя к сыну. Когда она оказалась совсем близко, Сёма решился взглянуть на ее ноги и чуть приподнял юбку. Под подолом скрывались самые настоящие огромные паучьи лапы. Мальчик закричал от ужаса.
– Не всем везет с родителями, – произнесла мама, и ее руки тоже превратились в паучьи лапы, а на лице появилось еще три пары глаз. – Твой отец всегда говорил, что я монстр. Ха-ха-ха! И ты станешь таким же, как мама… но для этого ты должен съесть меня, как делают пауки!
– Нет! Я не хочу быть пауком! – закричал ее сын.
– У тебя нет выбора.
Она схватила мальчика, начала плести паутину и обматывать его, чтобы тот не смог выбраться, а затем утащила в свою темную спальню.
Что было дальше, никто не знает, только спустя много лет в соседнем дворе появился странный мужчина, который часто носил связанные собственноручно шарфы.
Сергей ВолжскийТюлевый апогон
Вита коллекционировала рыбок.
А Марк бабочек собирал.
«Хобби – право взрослого на частичку детства», – говорил Ролан Быков.
«Хобби помогает побороть стресс», – сказал один кореец.
«Не доверяй тому, у кого нет хобби», – призывал еще кто-то.
Выходит, Марк заслуживает доверия? Но парни в сети разные попадаются. Так думала Вита, с опаской принимая из его рук букет чайных роз. Не то, что Марк вручил их, вызвало опасения, а то, что явился без приглашения.
– Как ты адрес узнал?
– Я ж заказывал тебе доставку ужина через приложение, – напомнил с суровой улыбкой Марк.
Собирать бабочек. До чего милое занятие для умеренно брутального и относительно воспитанного брюнета с почти благородной щетиной и легким провинциальным эхом на языке.
– Необычное у тебя хобби, – заметила Вита.
– Некоторые собирают марки или бабушек своих убивают.
В ответ на ее беспомощную улыбку Марк пояснил:
– Чарльз Буковски.
День побурел. От солнца остался лишь красный мазок. Тени льнули к окну. На гладильной доске грозно ворчал утюг.
– Хочешь посмотреть моих рыбок? – предложила Вита. – У меня есть скалярия, данио-рерио, лялиус и обыкновенный сомик. Еще хочу достать тюлевого апогона. И надо зарыбить аквариум.
Но Марк не проявил интереса. Взяв Виту за плечи, крепко, по-мужски, он притянул ее к себе.
– Вообще, я тоже собирался достать новый экземпляр.
– Бабочку?
– Да. Ночную. Я их и собираю. Думаю сегодня пополнить коллекцию. Тобою.
Вот, значит, как? Выходит, те, у кого есть хобби, не всегда заслуживают доверия. Перед Витой стоял коллекционер женских тел.
– Они хотя бы живы? – боязливо спросила она, отступая к гладильной доске.
– Ну а что им сдела…
Глухой возглас Марка сменился шипением. Потревоженный утюг вновь заворчал. Не слишком изящно, подумала Вита, разглядывая окровавленную металлическую подошву, с которой обвенчалось лицо Марка. Запахло горелым. Вита нанесла новый удар. И еще. И еще. Но вовремя остановилась. Запускать в аквариум дохлую рыбку не было смысла.
Войдя в спальню, где хранилась ее коллекция, Вита Скалярова оглядела аквариумы. Ее отец, от которого остался обглоданный скелет, напоминал затонувший корабль. Конечности согнулись в сгнивших суставах, в пустых глазницах резвились рыбки. Подсветка придавала черепу отца изумрудный оттенок. Отец – частичка детства Виты. Он думал, что имеет на нее особое право. Виту он любил регулярно, болезненно, грубо, а ей было всего двенадцать. Однажды Вита поместила отца в аквариум – боролась со стрессом.
И появилась скалярия.
Мама, порубленная на части – иначе не помещалась в узкий аквариум, – издали походила на обыкновенного сомика, позеленевшая, истонченная и поросшая мхом. Ее волосы осклизли и слиплись, как водоросли. Правда, аквариумные рыбки, с мамой соседствовавшие, одна за другой всплывали вверх брюхом. Яд из нее сочился даже после смерти.
Даня и Ляля, друзья детства, покоились вместе – в большом аквариуме, надежно скрепленные проволокой. Их оголенные разложением лица окрасило несмываемое водой изумление.
«Не доверяй тому, у кого есть хобби».
Вита остановила взгляд на последнем – пустующем – аквариуме.
Весенний день заржавел. В окно лился запах сирени и детский смех.
Вита содрала с Марка кожу на груди, животе и на бедрах, стараясь воспроизвести темные полосы на чешуе рыбки. Взяв топорик, Вита отсекла Марку ноги по колено. А то рыбке будет тесновато. Затем отделила и кисти рук, иначе не сойдет за оттопыренные плавники. Вита аккуратно приклеила конечности Марка к стенкам аквариума – так эффектнее смотрится. Как будто Витрувианского человека скрестили с глубоководным. Вита залюбовалась.
Марк умер, разинув пустой рот, – Вита заблаговременно вырезала парню язык. Шлепание окровавленными губами до сих пор ласкало слух. Кровь на щеках Марка сделала окрас убедительнее. Ни дать ни взять – рыбка, выброшенная на сушу.
– Бедняжка! – Вита изрыгнула дребезжащий смешок.
Девушки в сети разные попадаются. Некоторые бабушек своих убивают. Или собирают марки.
А другие делают из людей рыб.
Тюлевый апогон получился на славу.
Вита помедлила, слушая детский смех и вдыхая густой аромат сирени.
Прежде чем пустила воду в затрупленный ею аквариум.
Мара ГаагУдержать и помнить
Помню, когда я увидела тебя, сразу подумала: тебе бы я отдала свое сердце. Прямо в руки, вытащила бы из реберной клетки и – вот, держи! Осторожнее. Оно скользкое. Сможешь?
Но ты так улыбался и так тепло смотрел на меня, что я не осмелилась спросить это вслух. Мы шли по улице, пили кофе, потом чай – уже дома, на моей кухне. Ты продолжал улыбаться, а у меня все таяло внутри. Я все смотрела на твои длинные пальцы, сжимающие чашку – мою старую чашку, с отколотым краем и истершимся цветочным узором по краю. Я исподтишка наблюдала, как ты подносишь ее к губам, и думала: хочу, чтобы ты кричал мое имя. Какая пошлая, но обжигающая фантазия! Не припомню, чтобы раньше со мной такое случалось. Мы ведь только познакомились. Я боялась, что ты допьешь чай и уйдешь, но ты остался. Помог вымыть посуду и расставить на полке. Будто невзначай коснулся меня плечом. Я слышала твое дыхание, такое частое и взволнованное. Может, все-таки позволить тебе уйти? Растянуть это восхитительное ожидание. Этот момент неопределенности. Горячо-холодно. Я холодная. Ты горячий. И наоборот.
Но потом ты разбил мою чашку. Ту самую, со сколом на ободке. Протирал вафельным полотенцем, так медленно, бережно. Это меня загипнотизировало. А потом – бах! Осколки разлетелись по кухне. Как жаль, подумала я и расстроилась. Все-таки это была моя любимая чашка. Хоть и старая. Я хранила ее, чтобы помнить. Всегда важно оставлять что-то, чтобы удержать хорошие воспоминания. В этой чашке были как раз такие.
Настроение испортилось. Но тут ты прижал меня к себе, поцеловал, начал извиняться. И я поняла, что не хочу ждать. Я хочу новое воспоминание. Пусть все случится сейчас, прямо здесь, посреди осколков.
Ты действительно кричал мое имя, и это было восхитительно. Кричал его так громко, как я хотела. Это будет прекрасное воспоминание. Я сохраню каждый момент, каждое прикосновение, каждый вдох и выдох. Твои теплые, согревающие глаза. Застывший в крике рот. Свет от лампы падает так, что режет профиль пополам. Что-то в этом есть – разделить твое безглазое лицо на две половинки. По отдельности они будут смотреться лучше.
Потом я расставлю банки с трофеями на полке и стану любоваться деталями. Теми, что помогут не забывать тебя как можно дольше. Жаль, в банку нельзя спрятать дыхание. Или биение сердца. Или такое милое виноватое выражение лица. Зато о нем напомнит порез от осколка чашки на твоем безымянном пальце. Эту банку я поставлю в центре и буду часто на нее смотреть. Твои руки очень нежные. И такие красивые под стеклом. Слишком красивые, чтобы быть сильными. Боюсь, ими ты не смог бы удержать мое сердце.
Дмитрий КостюкевичСцены
– Какой фильм? – спросила Катя.
– «Реальные эпизоды». Арт-хаус.
О фестивале авторского кино Марк узнал всего двадцать минут назад. Забежал в кинотеатр, выбрал ближайший сеанс в VIP-зале. В кассе его попросили заполнить странную анкету: перечислить фобии. Он честно вписал: запертые двери, голуби, слизь.