ехали практически без тормозов. Для того, чтобы этого не случалось, на воздушных баллонах МАЗа, ресиверах, стояли специальные краны для слива конденсата, который полагалось ежедневно продувать. И это предохраняло тормозную систему от замерзания… при морозах до минус двадцати-тридцати. При сильных морозах тормозной кран все равно примерзал из-за мельчайших капелек влаги, не осевших на дне ресиверов.
Остановились, лейтёха открыл бутыль и протянул её мне:
– На, тока немного.
– Само собой, – и я присосался к бутыли, делая глотки.
Вот только не надо возмущаться "Не верю!", уважаемые читатели. Я и сейчас могу на спор выпить чистый спирт из горлышка, а уж тогда, в стройбате – тем более. К тому же на морозе спирт легче пьётся.
Начмед вырвал у меня бутыль, едва не обломав мне зубы.
– Хватит, увлёкся! Ты ж сказал, только рот ополощешь.
– Так что же, по-вашему, я спирт выплёвывать должен? И как у вас язык повернулся, товарищ лейтенант, такое кощунство произнесть. Да для вас, вижу, вообще ничего святого нет: спирт – и на землю!
И мы поехали дальше. От спирта стало совсем жарко, язык у меня развязался и я ещё долго нёс начмеду всякую чепуху:
– Подумаешь – сорокаградусный мороз – что я первый год на Севере, что ли. Нас сношают – мы крепчаем! К тому ж я родом из Сибири, так что не надо меня, та-арщ лейтенант, Родиной пугать.
Он же скис совсем, похоже – подходил к точке замерзания.
А мне было хорошо – по фигу мороз, зато какая суровая красота вокруг! Низко над горизонтом простужено светило хмурое солнце, вдоль дороги – сугробы, за ними заснеженные высоченные деревья. Сопки, покрытые льдом озёра, низкое серо-свинцовое небо.
Раньше я жил в Крыму (из Сибири меня увезли ребёнком) среди степей, вживую леса почти не видел, только читал о нем. И слово «лес» для меня однозначно сочеталось со словом «русский». Влияние одноимённого романа Леонова. Но здешняя суровая природа никак не навевала мысли об Иване-царевиче и трёх богатырях. Больше чудились суровые, немногословные герои финского эпоса «Калевала». Вобщем, всё здесь было какое-то чуждое, нерусское, я чувствовал себя здесь чужим, непрошенным оккупантом.
Наконец, приехали на Хапу. Начмед, как сидел, скрючившись, так потом вылез и скрюченный поплёлся в санчасть. Сосулька ходячая. А я, подняв кабину, слил воду и только потом заглушил мотор.
Всё! Больше я не шофёр до самого дембеля, провались ты – железяка чертова. Больше не буду я до потери пульса гонять по лежнёвке и зимникам, а ночью трахаться с ремонтом вместо сна. Пусть теперь салабоны корячатся с тобой. Дедушка Саша будет на лесоповале "прохлаждаться", помощником вальщика. Ночью всяко валить лес не заставят.
Надо бы ещё зайти в столовую, может, пожрать дадут. В окошке раздачи мне плеснули жидких щей. Я подошёл к хлеборезке, которой заведовал Цыпа.
– Привет, – говорю, – Дай, пожалуйста, хлеба, я только с Софпорога приехал.
Последовал вполне закономерный и типичный для армии ответ:
– А меня не ебёт! Я все порции на роту выдал, надо с ротой было приходить.
– Но я же только что приехал с командировки.
– А меня не ебёт! Надо было в Софпороге обедать.
Бесполезно. Я не стал спорить и пошёл к своей миске на столе. Ладно, похлебаю баланду впустую.
И тут сзади:
– Эй!
Обернулся.
– На!
И он швырнул мне небрежно на прилавок раздаточного окна два куска черняжки с таким видом, словно полцарства бросил к мои ногам.
– Так уж и быть – бери, задавись, доходяга. И помни, блин, мою доброту.
Мне в душу словно горькой желчи плеснули! Ну да ладно, голод не тётка. Но запомню. Вообще я не злопамятный. Просто злой, и память хорошая.
– Спасибо, Цыпа, – говорю надтреснувшим голосом, – не забуду.
И не забыли ему солдаты! На дембель набили таки хлеборезу морду за подобные дела.
После ужина меня увидел наш старшина.
– Привет! Ты привёз насос для котельной?
– Ну.
– Хрен гну! Надо было сразу же мне доложить, уже бы ставить начали. В казармах холоднее, чем на улице! Беги в котельную, предупреди кочегаров, а я пойду в гараж, насчёт насоса распоряжусь.
Интересно, если котельная не работает неделю, чего там кочегары делают? Но старшина сказал, что к ним идти туда.
В котельной, разумеется, никого не было. Я на всякий случай осторожно, чтобы не обморозить лёгкие, крикнул:
– Эй, мазуты, есть кто живой?
Вдруг послышались странные звуки, словно кто-то отдраивал рубочный люк подводной лодки. Наконец, дверь топки отворилась, и я с изумлением услышал оттуда голос кочегара:
– Чего надо?
А-бал-деть! Огнеупорная обмуровка котла остывала медленно, долго сохраняя тепло, и как только температура внутри топки стала сносной, кочегары положили доски на колосники и спали внутри, согреваясь. А до этого они спали на этом же котле сверху.
– Я насос вам новый привёз, сейчас его сюда притащат. Так что готовьтесь.
– Ладно, поняли.
Я повернулся к дверям.
– Эй! – раздалось из котла, – А топку кто за тебя закрывать будет? Тепло-то выходит!
– А самим-то что – не судьба закрыть?
– Дык, изнутри дверца плотно не закрывается, только снаружи.
Я вернулся и со скрежетом затворил железную дверцу топки. Наследники Лазо, блин.
Вы бы ещё огонь там развели и на замок изнутри закрылись.
Преступление и наказание
1981 год. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.
Пролог
Итак, вернулся я с госпиталя. Лежал там с лёгким сотрясением мозга после драки. Лукаш, что ударил меня тогда сзади по затылку, посматривал на меня с лёгким опасением. Не меня лично он боялся, а то, что его могут посадить за это дело. Сколько бы блатные не травили – что тюрьма им дом родной, но на кичу никому неохота. Но не стал я его закладывать, прикинулся что у меня потеря памяти, амнезия. Лукаш воспрял духом. И в тот же день, в столовой, заорал на меня:
– Без команды к приёму пищи не приступать! Чо, не поэл, баклан?
И гордо этак повёл своей правой рукой с повязкой дежурного по роте. Формально он был, конечно, прав, но дело не в этом. Тем самым он дал мне понять: "Ничего ты мне не сделаешь. Отметелил я тебя физически, теперь и морально тебя буду иметь! А настучать на меня забоишься".
Ну уж нет. Пусть побили меня тогда в умывальнике, но наезжать на себя всё равно не дам. Крут ты, конечно, Лукаш. Но знаю за тобой слабое место. И я сказал Лукашу, кивнув на его красную повязку на рукаве:
– Сотрудничаешь с администрацией? Типа, "совет профилактики правопорядка"? А я-то думал, ты упорный вор, в законе, в отрицаловке. Боюсь, когда уйдёшь на дембель, твои кенты по зоне не поймут тебя, если узнают, что ты ссучился в армии. Твои же земляки новгородские раззвонят на воле.
1. Преступление
Ох, если б знал тогда, к каким последствиям приведёт эта моя фраза, то заткнулся бы и молчал в тряпочку. Нет, для меня лично последствий не было, но для дисциплины в роте...
Лукаш до службы имел две судимости – условную и срок в малолетке. В роте он поначалу был вроде как лидер отрицаловки. Т. е. клал с прибором на дисциплину, субординацию, распорядок и т. д. В стройбате такие вещи вполне канают, если на производстве работаешь нормально. Стройбат вообще дисциплиной не отличается, да и порядки близки к зоне.
Но к моменту описанных событий он получил лычки младшего сержанта и вроде как "встал на путь исправления". Начал покрикивать на остальных на подъёме и построении, да и работать стал лучше. А если в стройбате солдат хорошо работает – то к нему вообще почти нет претензий. Всякие там отдание чести, команды "смирно-вольно", "разрешите обратиться" и прочий армейский долбоевизм в нашем военно-строительном отряде отсутствовали как класс. Да, надо сказать, что работал Лукаш трактористом на трелёвочном ТДТ-55. Тракторист трелёвочника на лесоповале – одна из центральных фигур на производстве, не менее важная, чем вальщик. Нелегко завалить 41 кубометр за смену (лес у нас был мелкий потому и нормы небольшие). Попробуй держать бензопилу целый день в руках, вжимая её в ствол, запаришься! Руки вальщика – стальные клещи, в рукопожатии запросто кости ладони ломают. Некоторые вальщики и по сто кубов давали. Но попробуй вытрелевать эти сорок или сто кубов! Если трактор, в отличие от бензопилы, постоянно ломается, ходовой трос и чокера рвутся, трактор тонет в занесённых снегом ручьях и болотцах, да и не в силах иной раз вытащить пачку хлыстов по волоку на эстакаду – штабель вытрелеванных и обрубленных хлыстов. А часто трелевать и по крутому склону приходилось. Потому именно трактористы, наряду с вальщиками, обычно руководили бригадами. А выработка бригады засчитывается именно по вытрелеванному и отгруженному лесу, а не по заваленному.
Такие дела. Эх, да что там долго объяснять, поработайте сами полгода на лесоповале и всё поймёте, ничего сложного, привыкнете.
Так вот, после той моей реплики Лукаш, Саня его звали, тёзка он мой, забил на дисциплину. Решил доказать всем, что он – "путёвый", авторитетный, что не ссучился, что в "законе", дескать. Ну, авторитет в законе вообще не пошёл бы служить, даже в стройбат. Знаю, зачем отсидевшие служить идут, и даже в комсомол там вступают. После армии получат новый паспорт – и привет, никакой судимости, чистенькие мы. Ну и правильно, вобщем, жизнь вся впереди, зачем пачкать документы, раз уж биографию не исправишь.
Так вот, Саня забил на дисциплину. Хорошо хоть, не на работу, а то точно новый срок схлопотал бы.
Он не вставал на подъёме, он ходил в столовую без строя, демонстративно не снимал шапку в ленинской комнате, что в советские времена было страшным кощунством. Он валялся на кровати, пока все стояли в строю на вечерней поверке и хамил командирам. Несколько раз его сажали на губу, но ему это – как с гуся вода. "Не страшнее, чем на зоне!" – говорил он корешам, поглядывая в мою сторону. Словно хотел доказать мне: "Видал – я в отрицаловке, не ссучился!"
Ох, что я натворил! Ну, блин, почему не подумал тогда о последствиях.
И вот, как-то вечером стоим на вечерней проверке. Прапорщик Федя зачитывал наши фамилии, а мы лениво отвечали:
– Я!
Доброжелатели иногда добавляли:
– Головка от хуя!
Были и варианты:
– Пупкин?
– В армию забрали!
– Сидоров?
– Военный строитель-рядовой Сидоров пал смертью храбрых в боях с баланами (брёвнами)!
– Петров?
– Чокеровался (повесился)!
Так вот, со смехуёчками, и шла вечерняя поверка. Лукаш в это время валялся на своей койке поверх одеяла, в валенках и телогрейке (в казарме было нежарко), на свою фамилию даже не отвечал, западло. За него отвечал один из чокеровщиков его бригады.
По окончании поверки Федя, приложив руку к козырьку, отправился в канцелярию докладывать, что "Вечерняя поверка в пятой роте произведена. Лиц, незаконно отсутствующих нет".
И тут Саня цинично и нагло заржал:
– Федя, ну ты и дебил, бля! Я ебу и плачу...
Поймите, я не одобряю его действия, просто честно описываю обстановку в нашем стройбате. Из песни слов не выкинешь.
Федя обернулся, побагровел, а потом кинулся в канцелярию, уже бегом. Оттуда через минуту выскочили сразу три командира: Федя, наш ротный и замполит с верёвкой в руках. Он любил при стычках с военными строителями, особенно с пьяными, сразу связывать их. Не буду долго расписывать, что было потом, но, короче, раскидал Лукаш всех троих и со словами: "Заебётесь вы меня связывать!" лёг спать. Да, забыл сказать, он был крепко поддавший в то вечер. Водки купить у нас в лесу, да ещё в приграничной зоне, было негде, но водители лесовозов приторговывали ей. Продавали солдатам по цене десять рублей бутылка, при стоимости в магазине 4-12.
2. Наказание
Похмелье было тяжким. С утра Саня вспомнил, что он натворил с вечера. Ё-моё, это ж губой не отделаешься, могут в дисбат посадить. А это не губа, игрушки кончились.
Сразу после подъёма его вызвали в канцелярию. Там сидела вчерашняя троица командиров, что хотела давеча связать его. И ему торжественно объявили пять суток ареста. При этом замполит добавил, что на губе ему обеспечен ДП. Доппаёк то есть, в смысле – на губе ещё несколько суток добавят. И после завтрака Саня стал собираться на губу: тёплые суконные портянки, потом валенки, шинель поверх телогрейки, тёплые рукавицы, поверх них – брезентовые, рабочие. Морозы на улице под тридцать-сорок, а на губе почти не топят, одна тоненькая дюймовая труба с отоплением на всю камеру, на ней часто портянки сушат. А то и стекло в зарешечённой форточке часто выбито, губари нарочно не вставляют, чтоб служба мёдом не казалась.
И вот, после завтрака, ротный подъехал на ЗИЛ-130 к казарме, где построились на работу военные строители, и громко скомандовал:
– Лукашёв, в машину!
Перед этим замполит созвонился с губой, узнавал – есть ли места на губе для посадки. А то могут и обратно завернуть, как это было со мной летом, за полгода до того. Впрочем, отвлёкся.
Примерно в тридцати километрах от Хапы, ближе к поселку Тунгозеро, им навстречу попался уазик с начальником леспромкомбината полковником Х...-м. Выглядел он как Настоящий Полковник: весом в полтора центнера, кулаки как огромные гири, голос его напоминал рёв паровоза, а голенища его сапог были разрезаны, иначе их было не надеть на ноги. Его водитель Ласин рассказывал, что когда в уазике сидит Х..., то машина даже не подпрыгивает на кочках.
Полковник махнул рукой, чтобы ЗИЛ остановился. Из ЗИЛа выскочил ротный и подбежал к полковнику с докладом:
– Та-рщ п-лк-вн-к, везу арестованного на гауптвахту!
– Кого, – спросил только полковник, глядя на ротного мутным взглядом.
– Военный строитель Лукашов.
– Ты чо, блядь, глухой! Я тебя, мудак, спрашиваю: КОГО везёшь?
– Тракторист он, – сообразил, наконец, ротный, чего от него хотят.
Полковник сначала побагровел, а потом заревел, как буксир в тумане:
– Что-о-о!!!??? Саботаж!!! Да я тебя... сопляка... в дерьмо сотру!!! Комбинат план не выполняет! А он... тракториста... отрывать от производства... расстреляю тебя, мерзавца! Страна требует героев... а пиздда рожает дураков... таких как ты! Ах ты... продукт аборта... А ну, сюда этого военного строителя!
Из кузова вылез Лукаш и подошёл. Приосанясь, насколько это возможно при его комплекции, полковник выдал своё командирское решение:
– В лес его! Пусть честным трудом искупает свою вину.
И Саню на том же ЗИЛе отвезли на делянку, прямо к его трактору.
Послесловие.
И Саня служил дальше. Только снова переметнулся к "ссученным". Он стал заместителем командира взвода – «замком», сержантом. Такое положение давало ему массу привилегий. На дисциплину можно забить уже официально – командиру положено. Можно безнаказанно выпивать, а главное – это давало ему почти неограниченную власть над солдатами. Теперь уж можно было вволю орать на них, бить, измываться. Под предлогом укрепления дисциплины. Работал он, правда, отлично, потому претензий к нему быть не могло.
И вот как-то летом 81-го, через полгода после этого случая, случилось ЧП. Мы стояли тогда на вахте возле дороги на Калевалу, лес валили. Как-то вечером они вчетвером свалили на МАЗе в самоволку, в посёлок Кепа. Замполит догнал их на летучке ЗИЛ-157, потребовал вернуться. Замполита они отметелили, скинули в подсад (кювет), и поехали дальше уже на двух машинах.
Саня получил тогда четыре года. Те, кто был с ним, тоже сели.
Как говорится, награда нашла героя.