Главная проблема в степном Крыму – вода. Точнее, её отсутствие. Знаете, что такое крымская степь? Это высохшая до твердокаменного состояния, выжженная беспощадным крымским солнцем земля цвета застиранных выцветших солдатских штанов, светлое хаки.
По этой степи ветер гоняет кусты перекати-поле, по-местному – курай. И полное отсутствие речек, а озёра – только солёные. Местные жители перегораживали дамбами овраги – балки, и собирали в них дождевую воду. Только там и можно было набрать воды для питья и в радиатор машины, воды жёсткой, солоноватой, дающей большое количество накипи. Водила гнал свою трехтонку в Керчь, облизывая сухим языком пересохший рот. Он старался дышать через нос – так организм теряет меньше влаги. И вот, где-то после Ивановки, его настигли два Юнкерса. Как говорится: вспомни дерьмо – вот и оно! Слёту они выпустили очереди по его грузовику и полетели дальше, к переправам Керченского пролива.
Шофёр тут же повернул баранку вправо, а сам, выключив зажигание, выскочил из фанерной кабины влево, в невысокую, колючую и выжженную беспощадным крымским солнцем траву.
Последние дни были каким-то непрерывным кошмаром Крымского фронта. 10 мая 1942 года немцы на шлюпках, тёмной ночью, обошли наши позиции и высадились в тылу 44-й армии, за посёлком Приморское, под Феодосией. И одновременно ударили с фронта. Наши войска, построенные в один эшелон, не имеющие даже окопов («спасибо» зато представителю Ставки Л. Мехлису, запретившему строить оборонительные укрепления «для поднятия наступательного духа»), в панике бежали с Ак-Монайских позиций. Надо сказать, фронтовая разведка заранее смогла точно установить день начала немецкого наступления, но подготовка к обороне рассматривалась тогда как измена. Потом Крымский фронт пытался закрепиться в середине полуострова, на остатках старинного Турецкого вала, но и там не успели построить оборону. И немцы, почти не имевшие танков, не имея численного перевеса в войсках и артиллерии, продолжали громить войска Крымского фронта. Неизвестно, чего тут больше: немецкого военного искусства, или нашего разгильдяйства.
Немецкие самолёты полетели себе дальше, к Керченской переправе, а водитель выбрался из сухих зарослей чертополоха и вытащил колючки из одежды и ладоней. Жёстка и колюча крымская трава, босиком по ней не пробежишься, замучаешься потом занозы выковыривать. Он снял с пояса флягу, сделал пару экономных глотков воды, долго полоскав рот перед тем, как проглотить её. Потом забрался в раскаленную солнцем кабину, завел двигатель и поехал дальше щуря глаза от ослепительно яркого крымского солнца. За холмом на дорогу выскочил лейтенант в грязной пропотевшей гимнастёрке, бежал видно, и сходу начал палить из ТТ:
– Стой! Стой, стрелять буду!
– Что такое? – спросил шофёр, притормозив.
Лейтенант вскочил на подножку к водителю.
– Возьми раненых до Керчи, у меня их восемь, все тяжёлые.
– Не могу, машина штаба полка с документами, не имею права подвозить.
– Возьми, сказал, а то пристрелю!
А что, и пристрелит, запросто.
– Ладно, поехали к твоим раненным.
Забрали в кузов раненных, бойцов, лейтенант садиться в кабину не стал, так и поехал, стоя на подножке со стороны водителя, чтобы успеть соскочить при авианалёте.
В Керчи шофёр спросил у девчонки-регулировщицы:
– Где тут военная комендатура?
– Езжайте в центр, к Митридату. Там возле военного порта, в здании бывшей таможни, и находится комендатура. Кстати, в том же здании и госпиталь, можете раненых сдать.
Доехали туда, сгрузили раненых, только не в госпиталь, а прямо на буксиры, стоящие у Генуэзского мола военной базы. Причальную стенку оцепили энкэвэдэшники из заградотряда с автоматами наперевес, пропуская матросов, несущих носилки с ранеными через цепь, и отпихивая остальных. Они выполняли строгий приказ командующего Крымским фронтом Д. Т. Козлова: «На тот берег – ни одного здорового, только раненых!» После выгрузки раненых шофёр, вместе ставшим вдруг никому ненужным лейтенантом, явились в комендатуру за дальнейшими распоряжениями. Там они получили такой приказ:
– Направляться на север Керчи, в посёлок Аджимушкай. Там создаётся полк обороны Аджимушкайских каменоломен. Поступите в распоряжение полковника Ягунова. Машину с документами – сжечь!
Оборона наших войск на Турецком валу 13 мая была прорвана, а 14 мая передовые части немецкой 170-й пехотной дивизии генерала Зандера ворвались на западную и южную окраины Керчи, у посёлка Камыш-Бурун. На господствующей над городом горе Митридат немцы установили артиллерийские батареи и расстреливали причалы с нашими войсками, пытающимися переправиться через пролив. А немецкие самолёты расстреливали суда и плавсредства в водах Керченского пролива. 15 мая немцы полностью овладели Керчью и дальнобойной артиллерией расстреливали все переправы через пролив севернее Керчи. Эвакуация превратилась в бойню.
– Тебя как зовут? – простецки спросил лейтенант шофёра, вдруг забыв о субординации и своём офицерском чине.
– Слава.
– Меня Женя, Грищенко, – лейтенант протянул руку. – Откуда ты, Слава?
– С Рязани.
– А я местный, керченский. Закончил медтехникум, работал в медсанчасти металлургического завода Войкова. Так вот что, Слава, в Аджимушкай, в скалу нам лезть не к чему.
– Куда?
– В скалу, так керчане катакомбы называют. Во-первых, под обстрелом, по дорогам забитым войсками и беженцами мы не доберёмся...
– Да и горючее у меня на нуле, – добавил шофёр.
– Во-во, и я о том же. А во-вторых – в скале нас ждёт погибель. Там темно, и нет ни воды, ни пищи. Уж поверь мне, я пацаном эти скалы вдоволь излазил, и аджимушкайские, и старокарантинские.
– Так что ж теперь нам – пропадать?
– Ну, это мы ещё будем сильно поглядеть. Запомни, Слава, керченский пацан Женька Грищенко не из того теста, чтобы просто так, за рупь-за двадцать сгинуть. Я и сам не пропаду, и тебе не дам, усёк? Тебе же вот что предлагаю: разговорчики о гибели прекратить, как вредные и пораженческие. Машину гони на самый конец мола-волнолома. Там мы разломаем деревянный кузов и из его бортов сколотим плот. Из досок сделаем вёсла и будем грести к кубанскому берегу.
– А сможем? Догрести?
– Наверняка нет, течение сильное. Но южнее поперёк пролива стоит песчаная коса Тузла, или, как у нас её зовут, Средняя Коса. Если хотя бы на неё нас вынесет – считай спасены. От неё идёт узкая отмель к Таманскому берегу, можно пешком дойти, хотя воды по горло. В некоторых местах глубина до двух метров будет, придётся проплыть маленько.
– Я плавать не умею, – возразил водила.
– А доски у нас на что? И вообще, Славка, не нравится мне твоё настроение, с таким на фронте пропадёшь. Чтобы не случилось – никогда не дрейфь, держи хвост пистолетом. Если будешь делать всё, как скажу – останешься живым. Понял?
– А ты меня, не агитируй, не агитируй, лейтенант! Чай, не на собрании, и на фронте я поболе твоего буду. Ещё ты меня учить будешь, необстрелок зеленый.– Огрызнулся водитель.
Лейтенант хотел одернуть бойца, но, запнувшись, промолчал. Дисциплина в отступающих частях разгромленного Крымского фронта разваливалась прямо на глазах.
А водитель добавил:
– Кстати, кузов ломать на доски вовсе необязательно. Можно открутить стремянки, крепящие его к раме, потом скинуть кузов воду, вот и плот готовый будет. А из досок заднего борта можно весла сделать, будем грести ими к кубанскому берегу.
– Ну… тебе виднее, конечно. Давай, действуй.
Причал к тому времени уже опустел. Буксиры и сейнеры ушли, и народ, военный и штатский, потянулся на север, к переправе у посёлка Еникале, напротив косы Чушка, там эвакуация ещё продолжалась, другая переправа действовала у Керченской крепости. Въехав на край волнолома, шофёр достал с машины инструменты и они с лейтенантом начали быстро откручивать стремянки кузова. Из крайних домов уже слышались залихватские переливы гармошки и частушки:
– Калина-малина,
хер большой у Сталина,
больше чем у Рыкова
и у Петра Великого!
– Празднуют, сволочи, приход немцев. Быстро же они Багеровский ров забыли.
– Что это такое? – спросил шофёр.
– В первую оккупацию, в ноябре 41 года, немцы собрали семь тысяч жителей Керчи и расстреляли их у противотанкового рва в посёлке Багерово.
(Документы по Багеровскому рву звучали в обвинительном акте на Нюрнбергском процессе. – Автор.)
Когда уже начало смеркаться, они оттолкнулись от берега и стали усиленно грести на восток.
А вдогонку им неслось:
Эх, яблочко,
Ты замечательно!
Красной Армии писец —
Окончательный...
Удалившись от берега, увидели, что весь пролив усеян чёрными точками: лодки, баркасы, плоты, просто пловцы, все гребли в сторону Тамани. И над ними – расстреливающие их на бреющем немецкие самолёты. На их счастье, немцы кружили севернее их, у основной переправы.
Войска Крымского фронта, отражая атаки немцев, до 20 мая переправлялись через Керченский пролив на таманский берег. Удалось эвакуировать 120 тысяч человек, из них свыше 23 тысяч раненых. Фронт потерял свыше 150 тыс. человек, 4646 орудий и минометов, 496 танков, 417 самолетов, 10,4 тыс. автомашин и многое другое. В Аджимушкайские каменоломни ушли около 15 тысяч бойцов и несколько тысяч человек гражданского населения. Бои подземного гарнизона продолжались до 31 октября – 170 суток.
В середине пролива быстрое течение понесло их к югу, в Чёрное море. Шофёр с лейтенантом гребли изо всех сил, чтобы течение вынесло их на Среднюю Косу. Но, в конце концов, их вынесло на сети, выставленные рыбаками, и там они безнадёжно застряли. Они пробовали кричать, призывая помощь, но над Керченским проливом тогда стоял сплошной крик тонущих людей, никто уже не обращал на это внимание, да и судёнышки с лодками шли переполненные. Вдруг из темноты показался буксир, тянущий к ним переполненную баржу. Около них буксир сбавил ход и боцман с баржи крикнул шофёру: