Тогда приняли решение – рыть свой, подземный колодец. По воспоминаниям защитника каменоломен:
«...Колодец рыли четырнадцать дней. Его рыли в самом глубоком отсеке: здесь толщина потолка достигала свыше 25 метров, и гитлеровцы не могли подслушать шум. Землю (камень) резали лопатами, долбили кирками, рвали взрывчаткой и связками гранат, сантиметр за сантиметром... Наконец на двенадцатиметровой глубине блеснула живая вода».
Таких колодцев было потом отрыто несколько, один из них сохранился до сих пор.
Но силы подземного гарнизона таяли, многие гибли от истощения, давно уже были съедены все крысы и летучие мыши. Погиб и командир «слухачей» Белов.
У входа в Малые каменоломни немцы установили громкоговорители и вещали, обращаясь командиру подземного гарнизона:
– Господин Поважный, если вы выйдете из каменоломен без оружия, немецкое командование гарантирует вам жизнь и хорошее обращение.
Организованное сопротивление продолжалось до сентября, но отдельные группы бойцов продолжали борьбу ещё долго. Одним из последних попал в плен лейтенант Николай Ефремов. 5 октября 1942 года, после пятимесячного(!) пребывания в каменоломнях, он с несколькими товарищами был оглушен и полузасыпан взрывом, и немцы вытащили его потом из-под обломков.
Когда в апреле 1944 года наши войска освободили Керчь и спустились в каменоломни, то увидели тела погибших защитников. Их трупы покрывались осыпавшейся известью и мумифицировались, не разлагались.
Что там рассказывают про нетленные мощи святых старцев? Вот они, настоящие святые нашей Родины, оставшиеся нетленными в своей подземной крепости.
Сейчас в Аджимушкайских каменоломнях действует с 1966 года подземный музей обороны. В экспозиции, в числе прочего: подземный госпиталь, подземный колодец, трактор СТЗ, который приводил динамо, дававшую свет в подземелье.
В 1982 году случайно обнаружили, что подземный колодец был заминирован, нашими гранатами. Просто запалы сгнили, а потому и не сработали. Погибая, красноармейцы приготовили врагу последний сюрприз. Не хотели, чтоб немцам досталось самое дорогое, что у них осталось – вода.
(При написании очерка были использованы материалы из Интернета и печати).
Свой в доску Вася (Легенды Крыма)
Ноябрь-декабрь 1943 года, поселок Эльтиген на Керченском полуострове, десантный батальон 255 морской стрелковой бригады.
Знакомьтесь – наш ротный балагур Вася. Отчаянный мужик, настоящий краснофлотец. Да что там говорить – бедовый хлопец, с таким в разведку не страшно пойти, не боится ни бога ни черта, ни комендатуры. Как мы тогда в Анапе драпали от патруля после драки на рынке с зенитчиками – это было что-то! Но удрали, куда этим «сапогам» зелёным с моряками тягаться. Потом комендатурские пришли к нам в расположение, хотели опознать и арестовать – да только обломилось им, нас уже в эшелон грузили. И ушли они, несолоно хлебавши, Вася обложил их залихватским свистом. А уж потом, когда тронулись в путь, Вася достал из сидора здоровенный шмат сала:
– Держи, братва! Гужанемся от души.
– Откуда?
– Когда на рынке бежали от пехоты, схватил с прилавка у какой-то зазевавшейся бабы.
– Гы-гы-гы! Вот это по-нашему, по-флотски: не зевай, Фома, на то и ярмарка.
И только старшина наш, бывший колхозный бригадир, сказал вдруг:
– Это что ж, ребята, получается: мы своих грабим? Немцы грабили, и мы туда же.
– Но-но! – перебил его Вася. – Мы за них кровь проливаем, жизни, можно сказать, кладем, а им для нас – харчей жалко?
– Так попросил бы лучше, чем вот так, как вор.
– Да ладно тебе, старшина, – сказали ему ребята, – не рви сердце, живи и радуйся, что цел пока.
И все стали есть, кто-то достал из сидора пузырь с первачом, кто-то достал кисет и закурил. Знали, что нам предстоит десант на керченский берег, думать об этом не хотелось, хотелось насладиться отдыхом в эшелоне, быть может – в последний раз. А там – вечный покой, для многих. Потери в морских десантах очень большие, зачастую гибли все.
Жарко натопили буржуйку, многие сняли телогрейки. Перед отправкой на Тамань нас в пехоту переодели, моряки возражали, но подчинились, только тельняшки себе оставили и еще кое-что, по мелочи. Почти все сохранили в сидорах бескозырки, чтоб в атаку в них ходить. Пусть знают немцы – моряки идут в бой!
Вася снял сапоги и протянул ноги к печке.
– Эй, комендор, – сморщил нос минометчик, – ты свои «караси» когда-нибудь меняешь?
– Только на водку!
Бойцы в вагоне грохнули страшным раскатом хохота.
– Но у тебя же ноги воняют, – не унимался второй номер расчета.
– Так ведь из жопы растут!
Вагон содрогнулся от хохота ещё раз.
Ай да Вася, за словом в карман никогда не лезет. Свой в доску, наш мужик.
Как мы высаживались под Эльтигеном – это и через много лет даже вспоминать страшно. Ночью, в шторм, через минные поля форсировали пролив. В ста метрах от берега там проходит узкая песчаная отмель, поэтому прыгали с оружием и снаряжением прямо в воду. Но потом дно снова понижалось, а потому ещё сто метров – вплавь, многие утонули тогда. Только мотоботы с малой осадкой высадили десантников прямо на берег. Надо сказать, немцы прошляпили нас, прозевали нашу высадку, но потом открыли ураганный огонь из дотов и береговых батарей, осветили участок высадки прожекторами. И начались для нас сорок дней, сорок ночей эльтигенского десанта: до девяти атак в иные дни, немцы с румынами лезли на нас непрерывно, при поддержке артиллерии и танков. Моряки также непрерывно контратаковали, в штыки. В перерывах между боями Вася, как ни в чем не бывало, начинал трепаться:
– Вот мы им дали, вот мы им врезали! Они от страху чуть не обосрались, когда наши тельники и бески увидели. Трусы они все, как один! Пусть только сунутся ещё – мы им задницы-то надерём, засранцам.
Почему-то Васина болтовня уже не развлекала нас, а раздражала. Тем более раздражала, что все бойцы уже знали, на себе почувствовали: немцы – не трусы, сражаются храбро, умело и жестоко. Болтовня о «гнусных трусливых фашистах» годилась лишь для газет. А потом среди бойцов потихоньку начались странные разговоры: а почему-то Васю никто не видел в атаке. Хвастается он громко, как немцев на штык поддел, да только никто не видел этого.
Когда моряки рванули в очередной раз в контратаку, Вася, выскочив на нейтральную полосу на полях сельхозкомуны «Инициатива» (ныне село Челядиново), тут же шмыгнул в первую попавшуюся воронку.
На фронт он попал добровольцем. Так надо было, иначе срок ему корячился недетский, а второй раз он на кичу не хотел. Думал, пока попадет на фронт, война закончится. Война не спешила закончиваться, но ему ещё раз повезло, попал на флот, в береговую батарею, возле Туапсе. Но потом везение кончилось – немцы заняли Туапсе, а его в бригаду морской пехоты перевели, откосить не удалось. Двое с их батареи замостырили себе нагноение раны при неосторожном обращении с оружием в карауле – расстреляли их. Вместо госпиталя к Духонину отправили. Вася, сам собиравшийся сделать себе мостырку, после этого уже не рискнул. От десанта на Малую землю, под Новороссийском, он всё же отвертелся, снова повезло ему. И Туапсе наши освободили, но их бригаду стали готовить к новому десанту.
Первое, что он понял, высадившись в Эльтигене: на фронте – стреляют, могут даже убить. А это не входило в его расчёты, потому он и тихарился при каждой атаке где-нибудь в ямке. Но чтоб никто не заподозрил его, громко похвалялся: «Как мы им наваляли – мама не горюй!»
Но до чего же страшно было сидеть вот так одному в окопе и бояться, что тебя шлёпнут свои же, за трусость! До чего же паршиво сидеть, скрючившись, замирая сердцем, обливаясь липким потом и презирая себя, но не в силах вылезти из укрытия. Как противно дрожало тело и стучали зубы, до чего же тошно было от самого себя. Потом, когда стихнет бой, надо было осторожно выглянуть, выкинуть часть патронов, якобы расстрелянных в бою, и пару гранат, и незаметно присоединиться к своим. Как же он боялся своих товарищей, вернувшихся из атаки, больше, чем немцев. Уж лучше б враги в плен его взяли, что ли.
Моряки, возвращались по кукурузному полю в свои окопы, подбирая оружие и трофеи, и случайно вышли на воронку, откуда затравленным перепуганным зверьком смотрел на них Вася. Всех аж передёрнуло от омерзения к нему. Ничего не сказали, просто полоснули по нему из автомата, так и остался он навсегда в той воронке, скрюченный, с обезумевшими от страха глазами. Помнили его, но вслух не упоминали никогда, до того противно было и стыдно, что за своего считали, гордились им.
А мне тогда в том бою оторвало ступню на мине. Военврач прооперировал, зашил рану, и с тех пор я в атаки не ходил, лежал, безногий, на плащ-палатке в большом блиндаже-лазарете с другими раненными. Пока нам не сообщили приказ командования: сегодня ночью все, кто может держаться на ногах, должны прорываться на другой наш плацдарм, севернее Керчи.
– А как же мы? – спросил один из безногих.
– В приказе сказано: прорываться всем, кто держится на ногах. Про вас ничего не сказано, – ответил комиссар.
Наступила такая мертвая тишина, что стало слышно, как бьются волны прибоя о песчаный пляж Эльтигена. И медперсонал, стараясь не глядеть на нас, стал собирать имущество. Всего на плацдарме было несколько тысяч раненных.
Мы молчали, приказ есть приказ. Понятно, лучше хоть кому-то спастись, чем все погибнут на плацдарме.
Лишь недавно прооперированный лейтенант сказал негромко, морщась и держась за перевязанный живот:
– Братцы, будьте людьми – оружие и патронов нам оставьте. Дайте нам хоть умереть по-человечески.
Скоро к нам стали приходить бойцы, оставляли оружие, в основном трофейное: кто гранату, кто винтовку, кто обойму патронов, и, отворачивая виноватые глаза, прощались и уходили.
Когда немцы и румыны ворвались в окопы, которые они считали опустевшими, в них начали стрелять оставленные своими раненые бойцы: кто с носилок, кто лежа на бруствере, кто стоя на коленях или на одной ноге.