"Где ты раньше, сука, был с подобными рассуждениями", – злобно подумал старшой. – "Раньше надо было об этом думать, уже б война закончилась. Немцев ему жалко, а сколько наших ребят погибло? А сколько наших городов и сёл вы сожгли!"
А немец продолжал:
– Так вот, я принял решение капитулировать. Сейчас здесь, под моим началом, штаб пехотного полка и один батальон, мы готовы немедленно сдаться вашим, если вы поможете нам без помех перейти линию фронта. К сожалению, два других моих батальона на флангах, и если захочу тоже повести их за собой, то потеряю время, кто-нибудь может успеть сообщить об этом в фельджандармерию.
– А в вашем штабе никто не успеет сообщить туда же? – ухмыльнулся старшой.
– Нет, – без иронии ответил оберст. – Мой телефонист уже успел нарушить проводную связь, а мой заместитель со стороны партии (полковник неприязненно скривился) полчаса назад, когда мне доложили о вашем задержании, был убит шальной пулей.
А сейчас я могу предоставить вам свою рацию, – он кивнул очкастому гауптману и тот протянул гарнитуру старшому, – чтобы вы связались со своими и согласовали наш переход и капитуляцию.
Это было зрелище! Стоило посмотреть на нейтральную полосу полчаса спустя. Впереди шли три наших разведчика, в полный рост, не пригибаясь, открыто, громко разговаривая. За ними в полном составе шёл пехотный батальон вермахта, с оружием, со штабом и знаменем полка. Последними перешли линию фронта солдаты из боевого охранения.
За этот случай старшой разведгруппы получил потом орден Славы 1-й степени, став полным кавалером орденов Славы. Звали его Трухин Сергей Кириллович, это мой двоюродный дед.
А демобилизоваться ему тогда так и не пришлось, впереди у него была ещё бои в Маньчжурии в августе того же сорок пятого.
Смерть шпионам!
Рассказывал мне один военмор такую историю. Многие, интересующиеся военной историей, хорошо знают о рейде диверсионных отрядов Скорцени по тылам союзников в 1944 году. Не столько эти отряды нанесли действительного прямого вреда своими действиями, сколько внесли панику, хаос и полную дезорганизацию в тылу и прифронтовой полосе союзников. Всех охватила шпиономания, в каждом встречном видели немецкого диверсанта, свирепствовала военная полиция, арестовывали всех подряд, включая генералов. Никакие документы доблестных Эм-Пи не убеждали: «Знаем мы, как в абвере умеют документы подделывать!»
У американских патрулей был свой метод выявления вражеской агентуры.
Например, просили назвать столицу штата Алабама. Или имя капитана известной бейсбольной команды. А еще просили спеть американский гимн.
– Не помню! – Обычно отвечал задержанный, который, попав в лапы американской военной полиции, автоматически переходил в разряд подозреваемых.
– Давай, сынок, сколько помнишь, смелее, – говорил сержант военной полиции, закинув ноги на стол.
Если задержанный полностью сумел пропеть весь гимн без единой ошибки, то сержант говорил своим солдатам:
– А ну-ка, ребятки, отведите его в овраг и пристрелите этого нацистского агента.
Панический вопль:
– За что!!!???
– Видишь ли, сынок, я еще не видел ни одного американца, который бы помнил его наизусть. Неплохо тебя подготовили!
Меч самурая
29 августа 1945 года. У побережья Японии.
Закончилась Вторая мировая война. Союзники заключили с японцами соглашение о прекращении огня. В соответствии с инструкциями, полученными из Главного Морского штаба японских ВМС, командир подводной лодки I-400 приказал лодке всплыть и следовать в надводном положении к берегам Японии с тем, чтобы сдаться первому встречному американскому кораблю.
Первым оказался эсминец "Blue" из охранения авианосной оперативной группы. Командир эсминца вместе с призовой командой на шлюпке прибыл на японскую подлодку и принял капитуляцию от ее командира.
Нелегко далось это командиру японской подлодки. Моральный кодекс самурая – бусидо – склонял его совершить ритуальное вспарывание живота – сепуку, которое американцы, эти круглоглазые варвары, почему-то называли харакири. Но долг предписывал ему прежде всего подчиняться императору, Ведь как говорит бусидо: смерть легка, как пух, но долг тяжел как гора. С застывшим лицом смотрел потомок древнего рода самураев как его матросы спустили японский флаг, после чего с традиционным японским полупоклоном вручил американскому командиру эсминца свой фамильный самурайский меч катана. В знак капитуляции. Ничего нет тяжелее для самурая, но долг велит ему повиноваться императору.
Отбуксировать подлодку на базу в Куре должна была американская плавбаза подлодок, вызванная командиром эсминца по радио. Прибывший командир плавбазы, узнав про самурайский меч – вещь старинная и цены немалой, сам захотел его иметь. И потому, будучи старше по званию, чем командир эсминца, выразился в том смысле, что эта капитуляция – недействительна. Короче – халтура, а не капитуляция. Давай по новой капитулировать, уже ему.
Вся эта перебранка происходила прямо на ходовом мостике японской лодки. Как выпускник Этадзимы, японской военно-морской академии, самурай отлично знал английский язык, но ни одним движением лицевого мускула не выразил, что он при этом подумал про американцев. Лишь перевел это для своих матросов. Японцы заржали и кинулись обратно поднимать японский флаг. Меч вернули японскому командиру и процедуру со спуском флага и вручением меча повторили. Чтобы никто не вздумал оспаривать действительность капитуляции, по приказу командира плавбазы процедуру фотографировали.
... И японец с ритуальным полупоклоном, не дрогнув лицом, вручил меч командиру плавбазы. А за его спиной японцы спускали флаг. Правда, их лица были не слишком серьезны для такого драматического момента.
Но командир эсминца времени даром не терял и сообщил о происшествии командиру оперативного авианосного соединения, адмиралу, связавшись с ним по радио.
Адмирал срочно прилетел в район столь судьбоносных для всего американского флота событий на летающей лодке "Каталина".
Как старший по званию, он отменил предыдущую капитуляцию, признав ее недействительной. И потребовал ее повторить. Для фиксирования этого события адмиральская свита изготовила кинокамеру.
Когда об этом сообщили японскому командиру, он воспринял это философски, а его матросы – нет. Горечь капитуляции уступила бурному веселью. Японский флаг водворили на место, меч вновь отдали потомку самураев. По знаку адмирала, процедура началась вновь. Японские матросы – нет, не спустились – они свалились с трапа ходовой рубки подлодки на палубу и, захлебываясь и корчась от смеха, начали спускать флаг, который выскакивал у них из рук. Ситуация больше напоминала не капитуляцию врагу, а балаган. После чего японский командир (не дрогнув ни единым мускулом!) опять же с ритуальным поклоном, вручил меч американскому адмиралу. Американец с достоинством удалился, унося с собой меч противника.
Но командир плавбазы тоже времени не терял. Он сообщил о происходящем по радио не кому-нибудь, а командующему Тихоокеанским флотом Нимицу, и тот...
Но тут очевидца всех этих событий, американского вице-адмирала Шермана, срочно вызвали в штаб. И как пишет Шерман: "Которому из офицеров достался меч командира японской подводной лодки, мне неизвестно".
Захваченная I-400 входит в базу, август 1945 года.
Горячее сердце, чистые руки
Встречаются два школьных друга через десять лет после выпуска:
– Привет, ты где работаешь?
– Я на заводе, инженером. А ты?
– А я в КГБ.
– Чем там занимаешься?
– Людьми, недовольными советской властью.
– А что, есть довольные?
– Есть. Но ими занимается ОБХСС.
Чека не дремлет
Лето 1982 года. Загородное шоссе около Московской кольцевой автодороги (МКАД).
История эта не о военных, о чекистах. Но они тоже служивые, тоже погоны носят, и следовательно многие военные маразмы и заморочки им свойственны тоже, в какой-то мере.
Это случилось в последний год жизни Брежнева. В понедельник утром полковник всесильного и всемогущего Комитета Государственной Бесполезности (шутка самих чекистов) ехал со своей дачи к себе на работу на Лубянку на своей личной "Волге" ГАЗ-24. Неподалеку от пересечения с МКАД его остановил инспектор ГАИ за превышение скорости. Полковник не стал доставать свою ксиву со страшной аббревиатурой КГБ, потому как был засекречен до неузнаваемости и светиться без крайней нужды ему было нельзя. К тому же, отношения милиции и гебистов тогда обострились до такой степени, что чекисты предпочитали при конфликтах с ментами вообще не светить документами, стараясь договариваться «по-хорошему».
Поэтому между полковником и гаишником состоялся такой диалог:
– Ну что, нарушаем, превышаем? – сурово спросил инспектор.
– Да вот, торопился, опаздывал, – виновато ответил владелец "Волги", профессионально законспирировавшись под простого завмага.
– Правила все равно надо соблюдать, – резонно заметил инспектор.
И добавил:
– Ну что ж, за превышение скорости вам положена просечка в талоне предупреждений.
Полковник сразу заволновался:
– Ой, не надо, а? Может не надо просечку? Командир, может, договоримся? Может штраф можно заплатить? Вы скажите сколько, я сразу заплачу.
Инспектор с полминуты держал паузу с задумчивым видом.
– Ну что ж, – сказал он наконец, – я вижу, вы водитель дисциплинированный, нарушать больше не будете...
И он еще немного подержал паузу, как настоящий актёр. Чем лучше актёр, тем дольше пауза.
– Значит, – еще пауза, – давайте с вами так договоримся. Вон у дороги стоит кафе, идемте туда. Вы мне ставите две рюмки коньяка и мы квиты.
– Да нет проблем, командир, хоть три рюмки!
И они пошли в кафе. "Товарищ в штатском" заплатил, гаишник выпил коньяк и отдал документы ему: – Все, я вас не видел, вы меня не знаете.