– Домики в летнем лагере, – прошептала она. Ее глаза горели.
Эш кивнул. Теперь он стоял перед нею, раздетый донага. Этот большой мужчина. Человек, которого она всегда любила и старалась не показывать этого.
– Когда он был зол, то насиловал меня там, в старых летних домиках. Принуждал меня, умасливал меня. Бил. А потом преподносил мне особые подарки. Новую лошадь. Мое первое ружье. Щенка. Он залезал мне в голову.
– Эш… – Она потянулась к нему, но он отступил назад.
– Само плохое, что у меня началась эрекция от его прикосновения. – Он помотал головой. – Бекка… ты была нужна мне. В то лето ты была нужна мне всем сердцем, душой и телом. Я постоянно боялся, что ты узнаешь, что тебе станет тошно и ты всем расскажешь обо мне. Я боялся, что ты не будешь видеть во мне… настоящего мужчину, и когда ты…
– Ладно, ладно. – Ребекка потянулась, взяла его за руки и привлекла к себе. Потом она закинула руки ему на плечи, прильнула щекой к его груди и просто обняла его. Крепко, очень крепко. Ей хотелось сказать: «Ш-шш, не думай об этом и больше ничего не говори». Но она знала, что должна слушать. Она была обязана узнать все об этих ужасных, жутких вещах.
Она отвела Эша к кровати и села рядом, держа его за руку. Он был таким мужественным, таким крепким и полным жизни. Все ее представления об этом мужчине, которого она знала еще мальчиком и подростком, все, что она думала об Эше Хогене, которого любила, оказалось ошибочным. Совсем не таким, как ей казалось.
Теперь его привычки и особенности вдруг встали на место, словно при обратном воспроизведении видеосъемки бьющегося зеркала. Миллионы осколков встали на место и превратились в зеркало, где она видела саму себя и все сделанные или сказанные ею вещи, которые ранили Эша, потому что она на самом деле не знала его. Она не понимала, каким он был.
Это объясняло его угрюмость в мальчишеском и подростковом возрасте. Это объясняло его потребность иногда уходить в лес и оставаться там целыми днями. И конечно, это объясняло, почему он не хотел показывать ей руины заброшенного летнего лагеря. Почему он так любил ее родителей и Бегущего Ветра. Почему он хранил у себя дома фотографии ее отца. Почему он спас точно такую же собаку, какая была у ее матери. Эш Хоген был мальчиком, искавшим настоящую семью.
Это придавало иной смысл его рассказу о том, как он попытался сбежать из дома, когда Бегущий Ветер нашел его в лесу.
Ребекка подумала об Олафе Хогене – мрачном великане, похожем на медведя гризли. Один взмах его могучей руки… Она содрогнулась при мысли об этом, и ее замутило.
– Он бил тебя?
Эш кивнул:
– Да, иногда он поколачивал меня. Но он знал, как причинять боль, не оставляя внешних следов, не закрытых одеждой, которые могли бы вызвать вопросы. В основном он предпочитал пользоваться психологическими инструментами. Заключение в четырех стенах. Наказание голодом, угрозы убить мое любимое животное и тому подобные вещи.
Она вспомнила слова Эша в тот день, когда он едва не застрелил ее в осиновой роще.
«Если ты пристрелишь моего пса, то я убью тебя».
Она посмотрела ему в глаза и кончиками пальцев осторожно прикоснулась к шраму.
– Это сделал он?
Эш кивнул.
Ребекка облизнула губы. Ее мысли разбегались во все стороны.
– Ты хочешь рассказать об этом, Эш? Подробности того, что он делал?
Он покачал головой и откашлялся:
– Не сейчас. И только не подробности. Возможно, никогда.
Ребекка кивнула и сжала его руку.
Отчасти Ребекка действительно хотела знать подробности, чтобы понимать, что ему пришлось пережить. Другая часть ее существа была не уверена, что она сможет вынести описание актов инцеста и насилия. Теперь она представляла, как ее враждебная реакция на его неуклюжие попытки сексуального заигрывания могла разбить его хрупкое ощущение мужественности и собственного достоинства.
Теперь она понимала, почему он трахнулся с Уитни в амбаре.
При воспоминании о резких словах, которые она бросала ему в лицо, у нее навернулись слезы на глаза.
Лишь теперь она начала понимать, какое отчаяние он должен был испытывать, когда поверил, что Уитни забеременела от него и что для него означала утрата денег, отложенных на колледж, – его способа ускользнуть от внимания отца.
– Мне так жаль, Эш, – прошептала Ребекка. – Мне жаль, что я не знала. Что я смотрела, но не видела. Что не смогла хоть как-то помочь тебе. И мне чудовищно жаль, что тебе пришлось вытерпеть. Я… я хотела бы знать это раньше. Хотела бы, чтобы мы с тобой могли вернуться назад во времени. – Она помедлила, когда ей в голову пришла новая мысль, и спросила: – А твоя мать знала?
Эш судорожно вздохнул:
– Думаю, да. Трудно было не заметить.
– И она никогда не заступалась за тебя?
Он тихо фыркнул:
– Нет. Даже когда я был маленьким и она видела, как отец уводил меня туда под предлогом каких-нибудь работ на ферме. Она знала… Черт ее побери, она знала.
– А Бегущий Ветер?
– Он догадывался. Думаю, это он наделил меня мужеством давать сдачи, похоронить прошлое глубоко внутри и двигаться вперед. Не сломаться окончательно. Он научил меня охотиться и читать следы. Он… я любил его.
– Приемный отец.
– Скорее наставник. Он научил меня быть мужчиной.
– Поэтому он попросил тебя оберегать Рикки?
Эш кивнул:
– И поэтому я не мог отказаться. Поэтому я дал клятву.
Они сидели в молчании, держась за руки, пока снег кружился снаружи и скапливался в углах окон. Эш был похож на дикого жеребца, недавно объезженного и вдруг присмиревшего в своем стойле. А сердце Ребекки разрывалось от глубокой и горестно-сладкой нежности к нему. От сострадания и раскаяния. И от боли за него. Она ощущала, как барьеры, которые она построила вокруг своих чувств к Эшу, рассыпаются в прах. Осталась только любовь, чистая и незамутненная.
– Я не рассказывал об этом ни единой душе, – тихо сказал Эш. – Даже и не собирался. Я не мог. Я… я запер это в подвале своей жизни, как будто этого никогда не было. Но потом… когда они стали обыскивать это место с собаками… – Он замолчал.
– А тот день, когда ты якобы упал с лошади?
– Я высадил Уитни и пришел в ярость, когда увидел там Тревора и понял, что они решили улизнуть вместе с моими сбережениями. Потом я вернулся домой, где отец уже ждал меня, расхаживая во дворе. Он побывал в городском банке, где болтливая кассирша мимоходом упомянула о том, что видела меня за день-другой до этого, когда я забирал все свои деньги наличными. Он хотел знать, почему и что я сделал с этими деньгами.
Он потер свое колено. Ребекка смотрела на мелкие шрамы, испещрявшие костяшки его пальцев, и мысленно возвращалась в прошлое.
– Я сказал отцу, что это мои деньги, отложенные на учебу в колледже, а поскольку он все равно не хотел, чтобы я уезжал, то должен радоваться моим расходам. Он ударил меня наотмашь и заехал по глазу. Тогда наступил переломный момент.
Эш снова откашлялся.
– В тот момент я достиг предела. Это была последняя капля. Думаю, Бегущий Ветер некоторым образом подготовил меня к такому событию. Я пригнул голову пониже и бросился на него. Мы дрались на кулаках, в грязи, повсюду была кровь. Я схватил лопату и, когда он свалился на землю, занес ее высоко над головой. Клянусь, я собирался убить его. Убить весь ужас, который он сотворил. Убить темноту, которую я носил в себе. Но… я замешкался. Он схватил меня за ногу, повалил, вырвал у меня лопату и замахнулся. Острый край взрезался мне в лицо.
Он провел языком по зубам.
– Я схватил толстую палку и ударил его по бедру, а когда он опустился на колено, изо всех сил врезал по спине. Сотрясение от удара прошло вверх по рукам и отдалось в черепе. Потом я оставил его валяться в крови и грязи. Точно не помню, что было дальше. Должно быть, я шел и шел не останавливаясь. Лишь бы подальше оттуда. И тогда ты нашла меня.
– Что случилось с твоим отцом?
– Он ушел. Дотащился до дома, собрал какое-то барахло и ушел в лес. Его не было три недели. Он не сообщил матери о своем уходе. Она в то время была в городе, ходила по магазинам. Когда она вернулась домой, его уже не было. Я думал, что он умер, и моя мать думала так же.
– Она не сообщила о его пропаже?
Эш покачал головой:
– Она видела мое лицо. Она знала, что мы подрались. Думаю, она подозревала, что я убил его. А если он жив и где-то прячется, то наше обращение в полицию не принесет ему ничего, кроме неприятностей. Потому что тогда власти узнают, что мой отец издевался надо мной, даже если они не узнают самого худшего. Тогда его спокойная жизнь закончится. – Он сделал глубокий вдох и с шумом выпустил воздух. – Поэтому моя мать еще глубже погрузилась в режим самосохранения и держала язык за зубами. Через три недели отец вернулся из леса, сильно хромая, но ничего не сказал, а просто приступил к своим делам на ранчо.
– Он выздоровел в лесу?
– Вроде того. Там была охотничья заимка, куда он иногда ходил. После этого он всегда сильно хромал, имел проблемы со спиной и с легкими.
– Я помню, как он хромал, когда я заканчивала школу, – задумчиво сказала Ребекка. – Ты тогда сказал нам, что трактор переехал ему ногу.
– Да. Так говорила наша милая семейка. Такое постыдное лицо мы представили городу. И если другие люди с годами могли что-то заподозрить, то они абсолютно не собирались помогать мне. С того дня отец больше никогда не разговаривал со мной. Любое общение происходило через маму. А через три года он умер. Возможно, я все-таки убил его.
Ребекка смотрела на Эша, и воспоминание о том, как он брел по дороге в грозу, было таким ярким, как будто это случилось вчера. Вид его лица, когда он повернулся к ней под дождем. Кровавый разрез, тянувшийся от глаза до рта. Кровь на его рубашке. Ободранные и окровавленные костяшки пальцев. Сейчас она видела все это в другом контексте.
– А… «Скорая помощь»? – тихо спросила Ребекка.
– Я просто не мог, Бекка. Я не мог допустить, чтобы