«И когда же ты опустела? – задумался он. – Кто вынимает из тебя содержимое? А еще тот ужасный цветок, одуванчик! Он-то и подвел подо всем черту, разве нет? «Какой позор! Вы ни в кого не влюблены». А что в этом такого?
Если уж на то пошло, разве нет стены между ним и Милдред? Буквальной стены, и не одной, а целых трех? Пока трех? И таких дорогих! Все эти дядюшки, тетушки, кузены и кузины, племянники и племянницы, они просто живут в этих стенах, болтливая стая древесных павианов, которые не говорят ничего, ничего, ничего, но зато говорят громко, громко, громко! С самого первого дня он прозвал их «родственниками». «Как сегодня поживает дядюшка Луис?» – «Кто?» – «А тетушка Мод?» На самом деле, он чаще всего представлял себе Милдред в образе маленькой девочки в лесу, лишенном деревьев (как странно!), или даже маленькой девочки, затерявшейся на горном плато, где деревья когда-то были (память об их стволах и кронах еще чувствовалась вокруг): именно так воспринималась она, когда сидела посреди своей телевизионной гостиной. «Гостиная». Вот уж точное подобрали словечко! Когда бы он ни зашел туда, Милдред всегда вела разговоры с «гостями» на стенах:
«Надо что-то делать!»
«Да, надо что-то делать!»
«Так что же мы стоим и говорим?»
«Давайте сделаем это!»
«Я так взбешен, что хочется плеваться!»
О чем все это? Милдред не могла объяснить. Кто был взбешен и из-за кого? Милдред не вполне понимала. Что именно они собирались делать? «Да ладно тебе, – говорила Милдред, – оставайся здесь и жди, сам все увидишь».
Он оставался и ждал.
Со стен на него обрушивалась страшная гроза звуков. Музыка бомбардировала его с такой силой, что, казалось, кости выдирались из сухожилий; он чувствовал, как вибрируют челюсти, как болтаются в глазницах глаза. Он был готовым пациентом для больницы, диагноз: сотрясение мозга. Когда все стихало, он чувствовал себя как человек, которого сбросили со скалы, потом раскрутили в центрифуге, потом выплюнули в водопад, а водопад этот несся, несся, несся в пустоту, пустоту, пустоту и никогда – не – достигал – дна – никогда – так – и – не – достигал – дна – никогда – никогда – так – и – не – достигал – так – и – не – так – достигал – дна… и ты падал так стремительно, что не успевал дотянуться до стен… вообще… ни до чего… не успевал… дотянуться.
Гроза стихала. Музыке приходил конец.
– Вот, – говорила Милдред.
Это и впрямь было замечательно. Пока играла музыка, что-то успевало произойти. Пусть люди на стенах почти не сдвигались со своих мест, пусть они ни до чего не могли договориться, все равно возникало ощущение, будто кто-то запустил стиральную машину или всосал тебя гигантским пылесосом. Ты буквально тонул в музыке, захлебывался в чистой какофонии звуков. Монтаг выскакивал из гостиной в поту и на грани коллапса. За его спиной Милдред поудобнее устраивалась в кресле, и голоса продолжали:
«Ну, теперь все будет в порядке», – говорила «тетушка».
«О, не будь столь самоуверенна», – откликался «кузен».
«Не сердись!»
«Кто сердится?»
«Ты!»
«Я?»
«Ты сошел с ума!»
«Почему это я сошел с ума?»
«Потому что!»
– Все это очень хорошо! – кричал Монтаг. – Но с чего им сходить с ума? И кто они, эти люди? Кто вот этот мужчина и кто эта женщина? Они что, муж и жена? Или в разводе? Или обручены? Что с ними происходит? Великий Боже, ничто ни с чем не увязывается!
– Они… – поясняла Милдред, – ну, они… в общем, они поссорились. Они часто ссорятся, это факт. Ты бы сам послушал. Мне кажется, они женаты. Да, точно женаты. Так что?
А если это были не три стены плюс четвертая, которая скоро появится, и тогда исполнятся все мечты, тогда это был открытый автомобиль, и Милдред гнала через весь город со скоростью сто миль в час, и он орал на нее, а она орала в ответ, и оба пытались расслышать, что ему или ей говорят, но слышали только рев мотора.
«Ну хотя бы сбрось до минимума!» – вопил он. «Что?» – кричала она. «Сбавь до пятидесяти пяти, до минимума!» – орал он. «До чего?» – визжала она. «Скорость!» – вопил он. Она давила на педаль и доводила скорость до ста пяти миль в час, и встречный ветер вышибал из Монтага дух.
Когда они выходили из машины, в ушах у жены опять появлялись «ракушки».
Тишина. Только легкие дуновения ветра.
– Милдред. – Он пошевелился на кровати.
Протянув руку, Монтаг выдернул из ее уха крохотное музыкальное насекомое.
– Милдред. Милдред!
– Да? – Тихий голос в ответ.
Ему казалось, он превратился в одно из тех созданий, что втиснуты электроникой в щели цвето-звуковых стен; он говорил, но речь его не проникала сквозь хрустальный барьер. Оставалось только жестикулировать – в надежде, что жена обернется и увидит его. Но коснуться друг друга сквозь стекло они не могли.
– Милдред, ты знаешь ту девушку, о которой я тебе рассказывал?
– Какую девушку? – Она почти уже спала.
– Девушку из соседнего дома.
– Какую девушку из соседнего дома?
– Ну ты знаешь, школьницу. Кларисса, так ее зовут.
– О, да, – ответила жена.
– Я уже несколько дней ее не вижу. Четверо суток, если быть точным. Ты ее не встречала?
– Нет.
– Я давно хотел поговорить с тобой о ней. Довольно странная девушка.
– О да, я знаю, о ком ты.
– Я так и думал.
– Ее… – начала Милдред в темноте комнаты.
– Что – «ее»? – спросил Монтаг.
– Я хотела сказать тебе… Забыла. Совсем забыла.
– Так скажи сейчас. В чем дело?
– Я думаю, ее больше нет.
– Нет?
– Вся семья переехала куда-то. Но ее совсем нет. Я думаю, она умерла.
– Вряд ли мы говорим об одной и той же девушке.
– Нет. Именно та самая. Макклеллан. Макклеллан. Ее сбила машина. Четыре дня назад. Я не уверена, но кажется, она умерла. Так или иначе, ее семья отсюда уехала. Не знаю. Но думаю, она умерла.
– Ты же сказала, что не уверена в этом!
– Да, не уверена. Нет, почти уверена.
– Почему ты мне раньше не сказала?
– Забыла.
– Всего четыре дня назад!
– Я совсем забыла об этом.
– Четыре дня назад, – тихо сказал он, лежа в кровати.
Они оба лежали во мраке комнаты совершенно недвижно, никто из них даже не пошевелился.
– Спокойной ночи, – сказала она.
Он услышал тихий шорох. Это двигалась ее рука. Она коснулась электрического наперстка, и он пополз по подушке, как крадущийся богомол. Вот он снова у нее в ухе, снова жужжит.
Он прислушался – жена что-то тихо напевала, затаив дыхание.
За окном шевельнулась тень, поднялся и стих осенний ветер. Однако Монтаг услышал что-то еще в этой тишине. Словно кто-то дохнул на окно снаружи. Словно промелькнул легкий завиток зеленоватого фосфоресцирующего дыма, словно одинокий большой лист, подгоняемый октябрьским ветром, пролетел над газоном и скрылся.
«Гончая, – подумал Монтаг. – Сегодня ночью ее выпустили на волю. Она где-то там. Если я открою окно…»
Но он не открыл окна.
Утром он почувствовал озноб и жар.
– Ты что, болен? – спросила Милдред.
Он сомкнул веки, удерживая жар внутри.
– Да.
– Но вчера вечером ты был в полном порядке.
– Нет, я не был в порядке. – Он слышал, как в гостиной орут «родственники».
Милдред стояла над кроватью, с любопытством разглядывая его. Он чувствовал ее присутствие, он видел ее, не открывая глаз, ее волосы, пережженные химикатами в хрупкую солому, ее глаза с не видимой, но угадываемой далеко-далеко за зрачками катарактой, ее накрашенные надутые губы, худую от диеты фигуру, похожую на богомола, белое, как соленое сало, тело. Он и не помнил ее другой.
– Не принесешь аспирина и воды?
– Тебе пора вставать, – сказала она. – Уже полдень. Ты проснулся на пять часов позднее обычного.
– Ты не выключишь гостиную? – попросил он.
– Это моя семья.
– Выключи ее ради больного человека.
– Я сделаю потише.
Она вышла, ничего в гостиной не сделала и вернулась.
– Так лучше?
– Спасибо.
– Это моя любимая программа, – сказала она.
– Как там с аспирином?
– Ты никогда раньше не болел. – Она снова вышла.
– А сейчас заболел. Я не пойду вечером на работу. Позвони за меня Битти.
– Ты был такой забавный вчера вечером. – Она вернулась, напевая что-то про себя.
– Где аспирин? – Он взглянул на стакан с водой, который она ему подала.
– Ох. – Она снова направилась в ванную. – Вчера что-нибудь случилось?
– Пожар, вот и все.
– Я прелестно провела вечер, – сказала она уже из ванной.
– Чем развлекалась?
– Гостиной.
– Что передавали?
– Программы.
– Какие?
– Лучшие из лучших.
– Кто играл?
– Ну, ты их знаешь, вся компания.
– Да-да, вся компания, вся компания, вся компания… – Он прижал пальцы к глазам, пытаясь утишить боль, и внезапно от запаха керосина его вырвало.
Милдред вошла, напевая.
– Зачем ты это сделал? – удивилась она.
Монтаг в ужасе уставился на пол.
– Мы сожгли старую женщину вместе с ее книгами.
– Все-таки хорошо, что ковер отстирывается.
Она принесла тряпку и стала убирать.
– Вчера вечером я была у Элен.
– Разве нельзя было смотреть программу в своей гостиной?
– Конечно, можно, но и в гости пойти приятно.
Она ушла в гостиную. Монтаг услышал, как она поет там.
– Милдред? – позвал он.
Она вернулась, напевая и слегка прищелкивая пальцами.
– Ты не хочешь спросить меня, что было вчера вечером?
– И что было вчера вечером?
– Мы сожгли тысячу книг. Мы сожгли женщину.
– Ну и?..
Гостиная разрывалась от звука.
– Мы сожгли книги Данте, и Свифта, и Марка Аврелия.
– Кажется, он был европейцем.
– Да, что-то в этом роде.
– И радикалом.
– Я его никогда не читал.
– Точно, радикалом. – Милдред стала возиться с телефоном. – Ты ведь не хочешь, чтобы я звонила Капитану Битти, правда?
– Как это не хочу? Ты должна позвонить!