Гончую!
В агонии Монтаг издал последний крик, один-единственный, словно все это было уже чересчур для одного человека.
Силуэт взорвался, и нет его. Глаза исчезли. Кучи листьев взметнулись и осыпались сухим дождем.
Монтаг был один в диком безмолвии.
Олень. Он ощутил тяжелую мускусную струю – словно запах духов, смешанный с кровью и камедным паром звериного дыхания, а еще кардамон, еще мох и амброзия, вот чем пахла эта необъятная ночь, где деревья бежали на Монтага и расступались, бежали и расступались, в ритме крови, пульсировавшей на дне его глаз.
На земле лежал, наверное, миллиард листьев; он шел по ним вброд, шел вброд по этой сухой реке, пахнувшей горячими бутончиками гвоздики и теплой пылью. А прочие запахи! От земли пахло так, будто взрезали сырую картофелину, и запах был тоже сырой, прохладный и белый, оттого что большую часть ночи светила луна. И еще был запах маринада из свежеоткрытой бутылки, и запах петрушки, выложенной на столе. И тонкий желтый запах горчицы из баночки. И запах гвоздики из соседского сада. Он опустил руку и почувствовал, как к ней потянулся стебелек травы – словно ребенок погладил его ладонь. Теперь его пальцы пахли лакрицей.
Он остановился и долго дышал, и чем больше вбирал в себя запахов этого края, тем больше наполнялся подробностями земли, расстилавшейся вокруг. Он уже не был пуст. Подробностей было более чем достаточно, чтобы наполнить его до краев. Теперь их всегда будет более чем достаточно.
Он брел, спотыкаясь, по мелководью листьев.
Вдруг посреди этой чужести – нечто знакомое.
Нога ударилась о какой-то предмет, отозвавшийся глухим звоном. Он пошарил рукой по земле – ярд в одну сторону, ярд в другую. Железнодорожная колея.
Колея, которая выходила из города и, ржавея по пути, пересекала всю страну, шла через леса и рощи, ныне совсем обезлюдевшие, бежала все дальше и дальше вдоль берега реки.
Это была тропа, которая вела Монтага к цели, куда бы он ни направлялся. Колея была единственной знакомой здесь вещью, волшебным талисманом, который, возможно, будет вести его какое-то время, талисманом, которого можно коснуться рукой, который можно ощущать под ногами, пока он будет пробираться сквозь заросли ежевики, брести озерами запахов, ощупи и касаний, среди шепота и веяния листьев.
Он зашагал по колее.
И очень удивился, поняв, что вдруг абсолютно уверился в одном факте, доказать который не было никакой возможности.
Когда-то, уже довольно давно, тем же путем, которым шел он сейчас, прошла Кларисса.
Весь замерзший, Монтаг осторожно продвигался по колее, его ноги были исколоты колючками и исхлестаны крапивой, он четко представлял себе, что все его тело, лицо, глаза и рот забиты темнотой, а уши забиты звуками, и вот спустя полчаса он увидел впереди огонь.
Огонь исчез, затем возник снова, словно подмигнул чей-то глаз. Монтаг остановился, боясь, что одним своим выдохом может загасить этот огонь. Но тот остался на прежнем месте, и Монтаг стал осторожно приближаться, стараясь ничем себя не выдать, хотя до огня было еще далеко. Прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем он подошел к нему почти вплотную, тогда Монтаг остановился и, оставаясь в укрытии, начал рассматривать его. Легкое трепетание, белый и красный цвета… – это был странный огонь, поскольку теперь он означал для Монтага нечто совсем иное, не то, что раньше.
Он ничего не жег. Он согревал.
Монтаг увидел множество ладоней, протянутых к его теплу, ладоней без рук, ибо руки были скрыты темнотой. Над ладонями – неподвижные лица, все движение на них было от игры и мерцания пламени. Монтаг не подозревал, что огонь может так хорошо смотреться. За всю жизнь ему и в голову не приходило, что огонь может не только брать, но и давать. Даже запах его был иным.
Он не знал, сколько он так простоял, в нем сидело глупое и в то же время очень приятное ощущение: он воображал себя зверем, который вышел из леса, привлеченный светом костра. Он был тварью с пушистым хвостом и живыми, быстрыми глазами, он был тварью, покрытой шерстью, с вытянутой мордой, копытами и рогами, он был тварью, кровь которой, если бы пролилась на землю, пахла бы осенью. Он стоял так долго-долго, вслушиваясь в теплое потрескивание пламени.
Огонь собрал вокруг себя большую тишину, и тишина была в лицах мужчин, и еще там скопилось само время, и этого времени было достаточно, чтобы сидеть под деревьями у заржавленной колеи и смотреть на мир, и поворачивать его так и эдак глазами, словно он был куском стали, помещенным в самый центр этого костра, и мужчины придавали ему форму. Не только огонь был здесь иным. Иной была и тишина. Монтаг еще ближе придвинулся к этой особой тишине, озабоченной делами всего мира.
Затем раздались голоса, они начали переговариваться, и Монтаг не мог разобрать ни слова из того, о чем голоса вели речь; звук нарастал и стихал, и голоса тоже поворачивали мир так и эдак, рассматривая его со всех сторон; голоса все понимали и о земле, и о деревьях, и о городе, лежавшем у реки на другом конце колеи. Голоса говорили обо всем, и Монтаг понял, что не было ничего, о чем они не могли бы говорить, он вывел это из самого ритма разговора, из его течения, из любопытства и удивления, плескавшихся в голосах людей.
А затем один из мужчин поднял глаза и увидел Монтага – в первый, а может быть, в седьмой раз, – и чей-то голос сказал, обращаясь к нему:
– Ладно, можете выходить!
Монтаг отступил в тень.
– Все в порядке, – сказал голос. – Вы здесь желанный гость.
Монтаг медленно подошел к костру и пятерым сидевшим вокруг него старым мужчинам, одетым в темно-синие джинсы и джинсовые куртки и темно-синие рубашки. Он не знал, что им сказать.
– Садитесь, – сказал человек, который, по-видимому, был вожаком этой маленькой группы. – Хотите кофе?
Монтаг наблюдал, как темная дымящаяся смесь льется в складную жестяную кружку, которую ему немедленно подали. Он осторожно отхлебнул и почувствовал, что люди у костра с любопытством разглядывают его. Кофе обжигал губы, но это было хорошо. Окружавшие его лица были бородатыми, однако сами бороды – чистыми и опрятными, и руки тоже чистыми. Все встали, как бы приветствуя гостя, и снова сели.
Монтаг отхлебывал из кружки.
– Спасибо, – сказал он. – Большое спасибо.
– Добро пожаловать, Монтаг. Меня зовут Грейнджер. – Мужчина протянул ему бутылочку с бесцветной жидкостью. – Выпейте и это тоже. Это изменит химический состав пота. Через полчаса вы будете пахнуть сразу как два совершенно посторонних человека. Коль скоро по вашему следу идет Гончая, лучше всего осушить бутылочку до дна.
Монтаг выпил горькую жидкость.
– Вы будете вонять, как рыжая рысь, но это нормально, – добавил Грейнджер.
– Вам известно мое имя, – сказал Монтаг.
Грейнджер кивнул на портативный батарейный телевизор, стоявший возле костра:
– Мы следили за погоней. И догадались, что в конце концов вы свернете на юг и пойдете вдоль реки. Когда мы услышали, как вы ломитесь сквозь лес, словно пьяный лось, то не спрятались, как мы это обычно делаем. Мы поняли, что вы в реке, камеры на вертолетах повернули к городу. А там сейчас весьма занятно. Погоня продолжается. Впрочем, уже в другом направлении.
– В другом направлении?
– Давайте посмотрим.
Грейнджер щелкнул выключателем портативного телевизора.
Картинка была сущим кошмаром – концентрированный ужас, вихрь красок, стремительный полет, – и здесь, в лесу, этот кошмар можно было легко передавать из рук в руки. Голос кричал:
– Погоня продолжается в северной части города! Полицейские вертолеты слетаются к Восемьдесят седьмой авеню и парку «Вязовая роща»!
Грейнджер кивнул:
– Это все подделка. У реки вы сбили их со следа. Но признать это они не могут. Они понимают, что нельзя так долго удерживать внимание аудитории. У шоу должна быть резкая концовка – раз, и все! Если бы они начали обыскивать всю эту чертову реку, то и к утру не управились бы. Вот они и выискивают козла отпущения, чтобы завершить все шоу каким-нибудь прибабахом. Смотрите, смотрите. Не пройдет и пяти минут, как Монтаг будет пойман.
– Но каким образом…
– Смотрите.
Камера в брюхе вертолета, парящая над городом, метнулась и показала пустую улицу.
– Видите? – шепнул Грейнджер. – Сейчас в самом конце улицы покажется жертва, это и будете вы. Видите, как наезжает камера? Выстраивает картинку. Наращивает напряжение. Общий план. В эти секунды какой-нибудь бедняга уже вышел на прогулку. Какой-нибудь чудак. Редкость в наше время. Не думайте, что полиция не знает привычек таких вот чудил, людей, которые любят гулять на рассвете черт знает почему или же по причине бессонницы. Во всяком случае полиция месяцами, годами следит за ними, составляет карты, графики. Никогда ведь не знаешь, когда такого рода информация может понадобиться. А сегодня, получается, она как раз и к месту! Позволяет сохранить лицо. О боже, вы только взгляните!
Мужчины, сидевшие у костра, подались вперед.
На экране из-за угла дома вывернул человек. И тут же в картинку ворвалась Механическая Гончая. Прожекторы вертолетов ударили вниз лучами – десяток сверкающих столбов выстроились вокруг человека, заключив его в клетку.
Голос закричал:
– Это Монтаг! Погоня закончена.
Безвинный человек с дымящейся сигаретой в руке остановился в полнейшем недоумении. Он уставился на Гончую, не представляя себе, что это такое. Возможно, он никогда не представлял ничего подобного. Он взглянул на небо, в сторону воющих сирен. Камера нырнула вниз. Гончая взвилась в воздух, ритм ее движения и чувство времени были невероятно прекрасны. Выскочила игла. На мгновение она зависла в воздухе перед их глазами, словно бы давая широкой аудитории возможность оценить всю картину: животный ужас на лице жертвы, пустую улицу, стального зверя, подобного пуле, несущейся к мишени.
– Монтаг, не двигайтесь! – сказал голос с неба.
И камера обрушилась на жертву, и Гончая сделала то же самое. Обе настигли ее синхронно. Гончая и камера вцепились в жертву мощной, удушающей паучьей хваткой. Человек завизжал. Он завизжал. Он завизжал!