Мне не приходило в голову, что прямо за мной кто-то идет. Мысль о стоянке вместе с незнакомцем напугала меня. Я лежала незащищенная в ночи, в пустыне не было никого, кого я могла бы позвать, чтобы защитить меня. Я быстро выключила свой головной фонарь и беззвучно залезла в спальный мешок, надеясь, что с тропы меня никто не заметит. Я молила бога, чтобы это был не мужчина.
Тень человеческой фигуры приближалась. Она склонялась вперед, опираясь на палки для ходьбы. Человек шагал так, как будто у него были сломаны ребра.
Это был хромой человек.
Фонарь на его голове ослепил меня даже через оливковую сетку моей палатки. Он остановился. Он не прошел мимо меня. Он не собирался идти дальше. Я останусь с ним наедине. Этот человек был как змея в темноте: опасная зеленая змея мохаве, а может быть – безобидная. Я не могла сразу определить.
Одна и напуганная, я хотела поговорить с мамой. Я хотела позвонить ей и сказать, что у меня все нормально. Я нашла свой сотовый телефон. В нем было две кнопки из четырех для вызова – я нажала МАМА. Цифровой набор не прошел. Сигнал был недостаточно сильным. Я снова нажала кнопку, но связи не было. Это была уже четвертая ночь на тропе, и каждую ночь, кроме прошлой, я пыталась дозвониться до нее, однако до сих пор мне не удавалось это сделать. Я беспокоилась, что мама не могла спать по ночам, зная только, что ее ребенок был в пустыне. Спутниковый телефон, который она послала мне, находился в двух днях пути в Уорнер Спрингс. Я свернулась калачиком в палатке. Я представила ее в Ньютоне, пытающуюся заснуть.
Я провела эту ночь, затаив дыхание, с напрягшейся шеей, и молилась в эту ночную темноту, чтобы у меня хватило сил оказать сопротивление, если кто-то расстегнет молнию палатки.
Я приготовилась собрать все силы, чтобы бороться за свою жизнь.
Я намеревалась встать рано, но все спала и спала. Я проснулась поздним утром, когда солнце уже светило ярко, и было жарко, выбралась наружу и увидела ботинки ночного человека возле моей палатки. Он расположился на стоянке в двух футах от меня.
Я покинула его и пошла по полю кустистой оленьей травы, оставлявшей бледные линии на моих лодыжках и коленях, миновала змеевидный кактус – причудливое высокое растение, похожее на дерево Джошуа, но более тонкое. После этой долгой ночи причины, по которым я покинула парней, показались глупыми. Я считала, что мне нужно было привести в порядок себя, прежде чем иметь дело с другими, но при этом путешествие в одиночку уже не казалось мне лучшим решением. Теперь я не старалась идти слишком быстро, потому что хотела, чтобы Ледяная Шапка догнал меня. Он бы отпугнул этого и других мужчин на тропе. Я не хотела вновь делать стоянку наедине с этим незнакомым мужчиной.
На повороте тропы я вырвала страницу из ежедневника и написала: Ледяная Шапка и Эдисон, пожалуйста, догоните меня, чтобы я могла наслаждаться вашим обществом! – Дикий Ребенок (Записку заберите). Рядом со своим именем я нарисовала сердце. Это мое имя, мой выбор. Я оставила записку прямо на дороге, придавив тремя камнями с неровными краями размером с кулак.
Я прошла через низкие горы Сан-Фелипе – одну из многих затерянных горных гряд, которые можно увидеть при полете над страной и потом уже не вспоминать о них. Наверху таких гор только ребенок может представить, что находится на вершине мира. Горы тянутся на десять миль, а затем становятся ниже. Они не впитывают воду; дождь стекает по их поверхности, проникает в самые глубокие складки, образует реки с крутым руслом, которые ищут выход и испаряются. Каждый сильный поток углубляет сток и вымывает породу.
Тропа Тихоокеанского хребта отмечена так же, как маршрут для конных путешественников – теоретически, лошади могут преодолеть весь маршрут, – поэтому крутизна тропы не может превышать десяти градусов. Плавные подъемы, плавные спуски. Сыпучая сухая земля проникала через сетку моих кроссовок, и мне приходилось все время вытряхивать обувь, которая заполнялась, словно волшебный кувшин. К носкам прилипали колючие шарики размером с горошину. Семена автостопщиков. На отметке 88,3 мили я вступила на горный хребет; оттуда я видела гору Орифламм на юго-западе и остроконечные горы на севере. Везде одинаковые. Тропа шла по хребту, несмотря на то, что такой маршрут не был эффективным. Хребет изгибался в виде буквы S, тропа на большой высоте шла на восток, на запад, снова на восток. Ферокактусы пурпуровые обрамляли тропу, они походили на колючие дыни, скопления пурпурно-зеленых шаров. Горы Грейпвайн представляют собой пыль на скалах. Страшные эхинокактусы, как дикобразы, покрытые длинными иглами, выпустили нежные мягкие пурпурные цветы; это было самое яркое и красивое место на сто миль вокруг.
Я сорвала один цветок и почувствовала себя ужасно. Я несла его 17 миль в потной ладони. Когда я выбросила его на пыльную землю после пяти часов перехода на север, цветом и формой он стал похож на ската. Чей-то крик внезапно прервал мое одиночество.
«Это девка, – услышала я. – Это она!» Конечно, это был Эдисон, а с ним – Ледяная Шапка. Мои парни появились, как горные козлы, на вершине травянистого бугра и бросились ко мне, как будто я очень их ждала. Когда они задыхаясь бежали вниз, чтобы догнать меня, рюкзаки бились об их спины. Их появление естественно вписывалось в окружающий пейзаж, они окружили меня в сухом поле, и я внезапно почувствовала себя в безопасности.
«Мы беспокоились о тебе», – сказал Ледяная Шапка. Его швейцарско-немецкий акцент показался удивительно чужим.
«А я о тебе», – сказала я, подтрунивая над ним.
Лицо Эдисона было влажно-грязным и блестело. Грязное. Счастливое.
«Теперь я рад, – сказал Ледяная Шапка. – Хороший день. Да».
Я тоже была рада. Мне не придется в эту ночь делить стоянку с тем человеком из ночи – или с куда более плохим незнакомым мужчиной.
Мы втроем пошли на север, опять вместе, и мне хотелось быть с ними, всегда идти с ними на север.
«Очень скучал по мне?» – спросила я Ледяную Шапку. Я ущипнула его за руку. Лицо мое горело.
«О, только посмотрите. Опасная девушка, – сказал Эдисон. – Какой ужас».
Я ударила по его рюкзаку и засмеялась.
«Мы скучали по тебе очень сильно, потому что мы тебя любим, и мы плакали и успокаивали друг друга, чтобы заснуть», – сказал Эдисон. Он шел впереди; я видела только его спину, но почувствовала в его голосе насмешку.
«Пошли вы, оба, – сказала я, – и спасибо».
Ледяная Шапка смотрел на меня, его глаза смеялись. Я чувствовала его взгляд на щеке, но не посмотрела ему в глаза.
Мы прошли еще шесть миль и оказались в песчаном каньоне на участке с высохшей травой, обширном, как африканская саванна. Круглые горы покрывала бурая трава, которая как полотнище трепетала на порывистом ветру. Время от времени я оборачивалась назад, ища взглядом хромающего мужчину, немного надеясь, что я замечу его в море травы, а он увидит меня с двумя молодыми уверенными мужчинами, сникнет и придет в замешательство. Скопления пыльных камней были разбросаны по горам с бурой травой, солнечный цвет окрашивал все поле в золотистый цвет; оно стало похоже на сказочное соломенное поле. В порыве большой радости я не подумала, что хромой мужчина мог не знать, что спал этой ночью по соседству с девушкой. На моем месте вполне мог быть другой мужчина. Для него я была лишь другим безликим путником, который раньше него сделал стоянку. На самом деле мое присутствие, возможно, дало ему почувствовать себя в большей безопасности.
Равнина казалась чужой, африканской. Здесь могли обитать львы, прячущиеся группами за белой скалой. В этой открытой степи было легко потеряться, если свернуть с тропы. Пройдя примерно три мили, мы увидели гору Игл Рок, поднимающуюся над горизонтом подобно живой птице. Мы остановились на отдых в ее тени.
Ледяная Шапка опять сказал, что волновался за меня.
Эдисон снова сказал, что я его раздражаю, как «пятое колесо». «Еще от тебя странно пахнет, – сказал он. – Как будто кровью».
«Кровью?» – спросила я. Я была напугана. Я больше не ощущала последствий изнасилования, ужасных кровавых семян. Но после замечания Эдисона я внезапно почувствовала себя виноватой, как будто лгала своей новой семье. Похоже, что, в конце концов, следовало рассказать им об изнасиловании. Внезапно я захотела поделиться секретом, который носила с собой, чтобы они могли помочь мне справиться. Я верила, что они помогут. Я надеялась, что они позаботятся обо мне и примут меня – скажут мне: «Черт с ними! Черт с ними со всеми!», и мы втроем будем диким племенем в центре пустыни, воинами, идущими вместе, сплотившимися в борьбе со всем миром. С ними я чувствовала себя спокойнее. Я думала, что хочу оставаться с ними всегда.
Затем, прежде чем я осознала, что мои слова могут обнажить мою душу, я сказала двум своим соплеменникам: «Я не я была. Я была изнасилована в колледже».
Эдисон бросил камень в пустоту. «Многие девчонки так говорят», – сказал мне Эдисон.
Слезы брызнули мне на ноги и стекали в пыльную почву. Мои уши горели. Эдисон говорил, но я не хотела слушать. Я старалась не слушать. Он был слишком близко ко мне, мое колено – в дюйме от его. Я не отодвигалась. Он рассказывал историю. Он говорил, что нужно научить меня, как устроен мир. «Все просто, – сказал он. – Слушай и запоминай».
Он рассказывал о своем городе и его проблемах. «Если вы белые, чертовы ниггеры говорят, что вы их все время насилуете». Это постоянно случалось в его городе в штате Теннесси. Он говорил, что они врали из-за денег, чтобы привлечь внимание, что им стыдно за «чертовых отвратительных людей» и все такое, и что они хотели верить, что могут себя уважать. Потому что изнасилование лучше, чем твой собственный долбаный выбор.
«Им следует знать, что никто не хочет иметь дело с их черными задницами».
У меня с языка было готово сорваться слово «невежда», которое я хотела бросить в него, но я почувствовала, что мой пересохший рот не способен выговорить его.