Я была сдержанна, я грубила; мы общались все реже и реже. Этот порочный круг начался задолго до той ночи, когда меня изнасиловали.
Я надеялась, что у него все хорошо. Мне было интересно, как ему играется в бейсбол после того, как он уехал из Ньютона, завел ли он там дружбу с кем-нибудь – с тренером или с замечательным игроком в своей команде. Находил ли он свое занятие полезным, обещающим и радостным, и не боялся ли он того времени, когда это закончится. Я надеялась, что он знает, что его сестра думает о нем, надеялась, что он ищет смысл и красоту, о которой мы, очень счастливые, мечтали в безопасной тиши нашей лужайки. Мне очень хотелось это узнать.
Я позвоню ему из Канады.
Я взяла свое эссе и пошла на встречу с моим любимым мужчиной в кафе, все еще не отошедшая от потрясения. Я широко улыбалась. Он сразу отложил то, что до этого читал. Наконец он читал то, что написала я. Мнение Дэша было необходимо и имело большое значение. Я ему верила. Я хотела, мне было нужно, чтобы ему понравилось.
Я даже не могла смотреть на него, пока его глаза скользили по строчкам моего произведения. Оно было о том, как я пересекала Высокую Сьерру. На всякий случай я пропустила Аспен Мэдоу, деревянный указатель и ранчо на Тропе Мьюра с доброй Бонни, написав вместо этого так, как будто шла совсем одна: я надеялась опубликовать это эссе в «Зер энд Бэк Мэгазин» в Колорадо и не хотела, чтобы, прочитав его, люди стали отправляться в Высокую Сьерру неподготовленными, веря, что им также помогут на ранчо.
Когда Дэш закончил читать, он объявил, что ему стало легче: «Это невероятно. Дикий Ребенок. Ты чертовская писательница».
Я почувствовала пьянящий трепет. Он разглядел во мне гения.
Он назвал меня писателем; я, черт возьми, была писателем. Он увидел во мне то, что я хотела, и другие тоже увидят. У меня от радости голова шла кругом.
Я вышла наружу, чтобы Дэш не слышал, и позвонила домой в Ньютон по спутниковому телефону. Я рассказала, что встретила мужчину, который собирается поехать со мной в Колорадо.
Дэш об этом никогда не говорил, так что технически это была ложь, но я знала, что так и будет. Мы были дрейфующим островом. Мы могли отправиться в любое место, у нас не было ни работы, ни уз, ни ответственности, ни друзей, но у нас были деньги. У нас совсем не было плана, но я чувствовала только радость.
Родители ответили мне. Отец сказал: «Довольно дикое место, чтобы кого-то встретить». Я могла представить, как смеются его глаза.
Мама сказала: «Ты как будто влюбилась».
Когда мы выходили из города, дождь лил стеной, размягчая тропу. Мир светился серым светом. Мы с Дэшем перекрикивали ливень; он спросил: «Что дальше?», а я ответила: «Думаю вернуться в школу». Он сказал, что мы должны попасть в Канаду до снега: «А затем ты напишешь книгу».
Я хотела расцеловать его. Небо было как белый дым с пятнами черных верхушек деревьев. Нас заливало, но я была настолько счастлива, что не могла говорить. Тропа представляла собой поток грязи, мы шлепали по ней. Вкусно пахли хвойные деревья – смолой и оструганным деревом.
Затем Дэш спросил мое настоящее имя. Я наполовину солгала и сказала: «Деб», но затем добавила настоящее.
Я тоже спросила его имя. Он сказал, что его зовут Джастин Матис, и мне понравилось, как звучит его имя.
В тот день мы встретили на тропе незнакомца, и когда он спросил, чем я занимаюсь, Дэш ответил за меня: «Она – великий писатель».
Было поразительно – он использовал те же слова, что и отец, когда хотел поддержать меня, называя меня тем, кем я хотела стать. Он так просто заявил о том, что мой отец увидел много лет назад: что я была талантлива. Я мечтала, чтобы папа хотел взращивать во мне этот талант так же, как он хотел сделать великим Джейкоба.
Сквозь оглушительный ливень я прошептала: «Я не уверена». Моих сомнений не было слышно.
Ливень стих и превратился в моросящий дождь, а затем остался лишь туман.
Дэш сказал, что я много могу заработать писательским трудом. Его дикая вера в меня казалась сумасшедшей.
По ночам в палатке я писала. Дневные мысли срастались вместе; я не могла уснуть. Я шагала, ночью писала, не делая перерыва. Мои амбиции повстречали талант и упорство, и он все это видел во мне; они сообщались и бушевали; любой другой мужчина не сделал бы и намека на их признание. С Дэшем мне не нужен был остальной слепой мир: лишь этот бесконечный лес.
Мне больше не нужно было снимать с себя кожуру или прятаться. Для Дэша мое бесцветное и эфемерное, жившее внутри, было отчетливо видно, как мушки, которые он рисовал у меня на щеке.
Мы могли говорить обо всем так, как я редко говорила о чем-нибудь. О наших самых безрассудных мечтах, наших надеждах. О нашем будущем.
Он сказал, что мне надо поехать в Нью-Йорк. Он сказал, этот город не так недоступен, как о нем говорят. Все продуктовые магазины выбрасывают еще съедобные сыр и хлеб; он будет собирать продукты для нас. Он будет нас кормить. «Это стоит делать для тебя».
Он сказал, что будет читать все, написанное мною.
Я поняла, что во время этого путешествия узнала секрет, который буду применять всю жизнь после того, как закончу ТТХ: выбирайте людей, которые не будут вынуждать вас постоянно говорить «нет». Выбирайте друзей, которым вы искренне хотите говорить «да». Присутствие Дэша, его возраст, его опыт – его забота обо мне – открыли так много возможностей. При нем мне не нужно было делать то, что от меня ждали. Я могла делать то, что меня радовало.
Я не поменяла свою склонность к подчинению; я нашла кого-то, кто может повернуть ее в безопасное русло и защитить меня. Я видела, что Дэш вел меня туда, куда стоит идти, ближе к такой себе, какой я хотела быть.
Мы начали планировать жизнь вместе. Я видела, что Дэш – это тот человек, благодаря которому я быстрее стану тем, кем хотела быть – писателем. С его любовью я чувствовала себя защищенной. Он дал мне почувствовать, что мы были в одной команде и будем всегда.
Когда я хотела есть, он устанавливал свою печку на камне и готовил для меня киноа, или макароны, или что-нибудь с мясом. Лучшую пищу он отдавал мне. Тогда мне все время хотелось есть.
Когда я плакала (бывало иногда), он прижимал меня к себе. Он целовал меня в голову и шею и не останавливался, пока я не прекращала.
Я хотела быть с этим мужчиной, которого любила, и хотела идти с ним к чему-то новому и радостному: куда-нибудь очень далеко, в глубину дикой природы или в крупный город, в мир художников, такой, как Манхэттен. Не в пригороды. Не где-то посередине – никаких компромиссов. Благодаря ему я чувствовала, что мы живем в слепых зонах общества – дикари против Человека – и заботимся друг о друге.
Мы называли себя Сумеречным племенем, потому что часто продолжали идти в темноте после заката солнца. Наша любовь становилась все сильнее. Я становилась счастливее.
Мы вместе решили, что мне нужно новое имя. «Как писательский псевдоним, – сказал Дэш. – Надо подобрать тебе что-нибудь получше, чем Дебби Паркер». Он был прав. Я поняла это, когда он произнес эти слова. Я поняла, что уже несколько месяцев чувствую, что мне нужно новое имя, но еще не осознала, что это нужно сделать. Дебби – это имя девушки, которой я была, начав это путешествие по лесу. Оно отражало сущность девушки, какой я была в прошлом.
Живя жизнью Дикого Ребенка, я больше не могла быть Дебби Паркер – это имя дали мне при рождении, и оно служило моим определением, пока я сама не смогу определить себя.
Дэш представлял меня каждому новому человеку: «Она – великий писатель. Мы можем показать вам ее рассказы. Это лучшие вещи, которые я читал». Он в это верил.
Люди, конечно, относились скептически. Я была молода и выглядела не так, как, в их представлении, должны выглядеть писатели. Но Дэш давал им посмотреть мою работу, чтобы они могли по достоинству оценить меня. Он считал меня совершенно уникальной. Он считал меня независимой, самостоятельной девушкой – такой, какой я хотела быть. Он хотел читать мои новые сочинения, знать все обо мне и целиком понимать меня.
Он передавал мне уверенность в ценности моей работы.
Быть может, я влюбилась в эту уверенность, которую он мне передавал, в ту горячность, с которой он признавал меня. Отражаясь в его глазах, я представляла, какой красивой я скоро буду. Его глаза светились невообразимой теплотой.
Казалось, он верит в меня как никто другой, кого я любила.
Мне было интересно, была ли моя восторженность и благодарность связана с ним, или они выросли из меня самой.
Однажды ночью я увидела в руках Дэша очки. Я никогда не видела, чтобы он их надевал, но он все время носил их с собой.
«Тебе нужны очки?» – спросила я, решив узнать причину их появления.
Он нацепил их, сощурился и объяснил, что у него почти идеальное зрение: «Я взял их на тропу, чтобы видеть звезды».
Через неделю после Пэквуда я, наконец, попыталась ответить на вопрос Дэша о матери – кем она была, – а была она в действительности глубинной причиной моего путешествия. Мысль о том, что он не знает, какой я была, стала невыносимее опасений. Я нашла своего человека, и хотела, чтобы он меня любил; я должна поведать ему свои тайны. Мне нужно, чтобы он знал, кем я была.
Я раскрыла рот и на этот раз рассказала, как моя мама одевала меня до 16 лет, потому что не верила, что я не опоздаю в школу без ее помощи. Он лишь сказал: «Поразительно, ты носишь трусы». Я засмеялась, а он раскрыл свои теплые объятия, впустил меня внутрь, а потом сомкнул руки вокруг меня.
Мы шли вдоль величественных кряжей штата Вашингтон над полосой леса: горы, долины альпийских цветов, вновь горы. Красота, в какую мы попали, была безгранична. Я ощущала силу и энергию; мы шли быстро. Я остановилась, чтобы запечатлеть ягодное поле в горах; я хотела его запомнить.
Дэш обернулся; он напрягся, его суровый вид напоминал точильный камень. «Меньше остановок, – крикнул он мне, – больше движения». Он был напряжен. Он не смотрел на меня.