Дабасир подтолкнул его в дальний угол, где они уселись на небольших ковриках. Когда к ним с улыбкой подошел хозяин заведения Каускор, Дабасир обратился к нему в своей обычной манере:
– Эгей, жирная пустынная ящерица, неси-ка мне козью ногу, да посочнее, а еще побольше хлеба и овощей, потому что я очень голоден. Да, и не забудь про моего друга. Принеси ему кувшин охлажденной воды. День сегодня очень жаркий.
Таркад понурился. Неужто придется пить воду, глядя на то, как Дабасир уплетает козью ногу? Но он промолчал – слова не шли на язык.
Дабасир же, однако, не умолкал. Он с улыбкой помахал рукой в знак приветствия посетителям харчевни, со всеми он был знаком, и продолжил:
– От путников, что вернулись из Урфы[12], я услышал об одном богатом человеке, который велел вырезать из камня плитку, такую тонкую, что через нее было видно насквозь. Он вставил ее в окно, чтобы защитить свой дом от дождя. Она желтого цвета, и этот путник, которому разрешили через нее взглянуть, говорит, что все вокруг показалось ему диковинным и непривычным. Что ты скажешь на это, Таркад? Может ли случиться так, чтобы мир вокруг поменял цвет?
– Всякое бывает, – пробормотал юноша, которого больше занимала жирная козья нога на блюде перед Дабасиром.
– А я вот даже не сомневаюсь, потому что сам видел подобное. История, которую я хочу тебе рассказать, как раз повествует о том, как мне удалось увидеть мир в его истинном цвете.
– Эгей, Дабасир будет рассказывать историю, – зашептались соседи и стали пододвигать свои коврики поближе. Остальные посетители прекратили жевать и тоже сгрудились полукругом. Хруст костей сводил Таркада с ума, запахи били в нос, а он один сидел без еды. Дабасир не поделился с ним козлятиной, не предложил и корки хлеба, поднятой с пола.
– История, которую я хочу рассказать, – начал Дабасир, прожевав кусок мяса, – произошла со мною в молодости. Она о том, как я стал торговцем верблюдами. Знает ли кто-нибудь из вас, что я был рабом в Сирии?
По залу пронесся гул удивления, что доставило Дабасиру видимое удовольствие.
– Едва оперившимся юнцом, – продолжал он, вновь откусив большой кусок от козьей ноги, – я обучался у своего отца изготовлению седел. Я трудился в отцовской мастерской и самостоятельно содержал себя и жену. Будучи молодым и неумелым, я зарабатывал не слишком много, но этого хватало на скромный образ жизни. Конечно, многое меня привлекало, но я не мог этого себе позволить. Однако вскоре выяснилось, что лавочники охотно дают мне в долг, когда у меня недоставало средств расплатиться. По молодости и неопытности я не подозревал, что человек, который тратит больше, чем зарабатывает, сеет ветер, из которого непременно произрастет буря всевозможных напастей и унижений. Мало-помалу я начал потакать своим прихотям, рядился в дорогую одежду и покупал украшения жене, не считаясь с расходами. С долгами я расплачивался, как мог, и некоторое время мне все сходило с рук. Но затем стало понятно, что моих заработков не хватает на то, чтобы жить по-прежнему и одновременно оплачивать долги. Заимодавцы начали преследовать меня и требовать, чтобы я возместил им расходы на свои дорогие покупки. Жизнь моя сделалась совершенно невыносимой. Я занимал у друзей, но расплатиться мне уже не удавалось, а дела шли все хуже и хуже. Моя жена возвратилась в дом своего отца, а я решил уехать из Вавилона в другой город, где перед молодым человеком откроется больше возможностей.
Два года подряд я вел нелегкую и неприбыльную жизнь проводника караванов. Дальше связался с шайкой разбойников, что рыскали по пустыне в поисках беззащитных караванов. Такие поступки были недостойны сына моего отца, но я смотрел на мир словно сквозь цветной камешек и не понимал, как низко пал.
Наш первый налет на караван был успешным. Мы захватили богатую добычу – золото, шелка и другие ценные товары. Все добро отвезли в поселение Гинир и всё там прогуляли.
Второй набег оказался не столь удачным. Едва мы захватили караван, как на нас напало местное племя, вождю которого купцы платили за охрану. Одного из двух наших предводителей убили, а всех остальных отвезли в Дамаск, где нас раздели догола и продали в рабство.
Меня купил за две серебряные монеты вождь племени из сирийской пустыни. Коротко подстриженный, в одной только набедренной повязке, я ничем не отличался внешне от других рабов. Будучи беспечным юнцом, я счел происходящее забавным приключением, но однажды мой хозяин поставил меня перед четырьмя своими женами и сказал, что я сгожусь им в качестве евнуха.
Только тогда я осознал безнадежность своего положения. Это пустынное племя было диким и воинственным. Я полностью находился в их власти, не располагал оружием и не имел ни малейшей возможности бежать.
В общем, в тот миг я по-настоящему перепугался, а эти четыре женщины меня словно и не замечали. Было непонятно, могу ли я рассчитывать на какое-либо сочувствие с их стороны. Главная из них, Сира, была старше остальных. Когда она, случалось, все же смотрела на меня, ее лицо ничего не выражало, и я отворачивался: от нее-то сочувствия ждать бесполезно. Следующая жена была высокомерной красавицей. Она скользила по мне взглядом с таким безразличием, словно я был земляным червяком. Две самые молоденькие заливисто смеялись, как если бы все это было шуткой.
Казалось, минула целая вечность, пока я стоял в ожидании приговора. А женщины как будто не могли решить, кому из них отвечать мужу. Наконец Сира произнесла холодно:
– Евнухов у нас с лихвой, а вот погонщиков верблюдов мало, да и те, что есть, никуда не годятся. Мне бы навестить больную мать, а поблизости нет никого, кому я могла бы доверить верблюда. Спроси этого раба, умеет ли он обращаться с верблюдами.
– Что ты знаешь о верблюдах? – спросил меня хозяин.
Я не стал артачиться:
– Могу заставить их становиться на колени, могу навьючивать, могу водить на большие расстояния без следа усталости. Если нужно, могу чинить упряжь.
– Боек на язык, – заметил хозяин. – Если хочешь, Сира, бери его себе погонщиком.
Так я поступил в распоряжение Сиры и в тот же день повел верблюда в долгий путь к месту жительства ее больной матери. Воспользовавшись случаем, я поблагодарил Сиру за вмешательство в мою судьбу: мол, по рождению я не раб, а сын свободного человека, уважаемого мастера из Вавилона. Я многое ей поведал тогда, но меня в ответ будто окатили ведром холодной воды:
– Как ты можешь называть себя сыном свободного человека, если твои слабости довели тебя до такого состояния? Если в сердце человека живет раб, то он и станет рабом, кем бы ни родился, ведь вода всегда стекает в низину. Будь ты свободен в своем сердце, то добился бы уважения и почета дома, невзирая на все превратности судьбы.
Больше года я был рабом и жил вместе с рабами, но так и не сделался с ними заодно.
Однажды Сира спросила меня:
– Почему ты сидишь один в своей палатке, когда остальные рабы на досуге ищут общества друг друга?
– Я все думаю над тем, что ты сказала мне, – ответил я. – Во мне нет раба. Я не могу присоединиться к ним, потому и сижу один.
– Меня тоже обрекли на одиночество, – вдруг сказала она. – Мое приданое было велико, потому-то муж и женился на мне. Но он не желал меня, а каждая женщина хочет, чтобы ее желали. Из-за этого и из-за того, что я не рожала и у меня нет ни сына, ни дочери, я вынуждена сидеть всегда одна. Будь я мужчиной, то предпочла бы смерть рабству, но обычаи нашего племени превращают женщин в рабынь.
– А что ты теперь скажешь обо мне? – спросил я. – Кто я, свободный или невольник?
– Ты хочешь расплатиться со своими долгами в Вавилоне? – в свою очередь спросила она.
– Да, хотел бы, но я не вижу возможности это сделать.
– Минуло столько лет, а ты даже не попытался, – значит, в тебе по-прежнему сердце раба. Мужчина должен уважать себя – а как можно себя уважать, если ты не возвращаешь долги?
– Но что я могу сделать? Я же в Сирии, и я раб.
– Так оставайся рабом в Сирии, слабак.
– Я не слабак, – с горячностью возразил я.
– Тогда докажи.
– Как?
– Разве твой великий царь не побеждает врагов любыми способами и при любой возможности? Твои враги – это твои долги. Они прогнали тебя из Вавилона. Они слишком сильны для тебя. Сразись с ними, как мужчина, и одолей, тогда ты добьешься уважения среди земляков.
Я много думал над этими несправедливыми обвинениями и мысленно произносил речи в свою защиту, доказывая, что в сердце я не раб, но вслух не отваживался снова заговорить с Сирой. А спустя три дня ее служанка позвала меня к своей госпоже.
– Моя мать снова заболела, – сказала та. – Оседлай двух лучших верблюдов из стада моего мужа. Привяжи бурдюки с водой и седельные сумки с едой для дальнего пути. Служанка все тебе даст.
Я навьючил верблюдов, удивляясь тому, сколько еды наготовила служанка; на самом-то деле мать моей хозяйки жила всего в дневном переходе от нас. Служанка села на второго верблюда, а я повел верблюда госпожи. Когда мы добрались до дома ее матери, было уже темно. Сира отпустила служанку и спросила меня:
– Дабасир, в тебе, говоришь, бьется сердце свободного человека?
– Верно, – ответил я.
– Что ж, бери и доказывай. Твой хозяин выпил много вина, а его слуги ленивы. Вот тебе верблюды, беги. В сумке одежда твоего хозяина, чтобы ты смог изменить свой облик. Я скажу, что ты украл верблюдов и сбежал, пока я навещала больную мать.
– Ты – истинная царица, – промолвил я. – Если бы все зависело от меня, я сделал бы тебя счастливой.
– Какое счастье может ожидать беглую жену в дальнем краю среди чужих людей? – ответила она. – Ступай, и да хранят тебя боги пустыни, потому что путь долгий, а в пустыне нет ни еды, ни воды.
Меня не понадобилось долго уговаривать. Я искренне поблагодарил Сиру и скрылся в ночи. Эти края были мне неведомы, я лишь смутно догадывался, в какой стороне лежит Вавилон, но смело двинулся через пустыню к далеким холмам. На одном верблюде я ехал верхом, а второго вел в поводу. Мы двигались всю ночь и весь следующий день, меня подгоняла мысль о печальной судьбе, что ожидает раба, укравшего имущество хозяина и попытавшегося сбежать.