Однако беседа все равно получается очень интересной, а мое начинание пришлось ему по вкусу.
– Пройти десять тысяч ли лучше, чем прочесть десять тысяч книг, – считает он, и эта фраза столь лаконична и верна, что я не удивлен, когда узнаю, что это старинная китайская поговорка.
Уже более сорока лет мастер Янь уединенно живет в этом монастыре. И хаос последних лет, когда у руля стоял Великий Кормчий, и когда пришел к власти его преемник-реформатор Дэн Сяопин, и экономический подъем, охвативший всю страну, – все это прошло мимо него. Здесь, наверху, он молился, ухаживал за фигурками святых и усердно упражнялся в каллиграфии.
Чем дольше мы разговариваем, тем больше я восхищаюсь: этот старик совсем не похож на остальных даосистов, которых мне пришлось знавать раньше. Так, монахи и священники в знаменитых горных монастырях Удана на юге страны носят роскошные цветные одежды и упражняются в боевых искусствах. Однако, пока я был там, меня не оставляло ощущение, что они чрезмерно усердствуют, упражняясь в том, чтобы казаться таинственными и недоступными.
Мастер Янь совсем не такой. Он сидит напротив меня в старой военной парке и пытается с помощью листка бумаги объяснить мне Дао и Книгу Перемен, и каждый раз, когда мы не понимаем друг друга, он благодушно улыбается и поглаживает бороду.
Когда я деликатно осведомляюсь у него, нельзя ли мне сделать пару фотографий, он с радостью кивает и тотчас приглашает меня прогуляться по монастырю. Мне разрешают сфотографировать не только его, но и Раку Пяти Святых и даже его личную келью. Последняя понравилась мне более всего: она представляет собой высеченную в горе пещеру, какие часто попадаются в этих краях с лессовым грунтом. Изнутри она обклеена газетной бумагой, обстановка ее строгая и аскетичная, у стены стоит сундук, до краев наполненный фигурками святых, родословными и жертвенными дарами, а рядом лежит подушечка для колен.
Пока я устанавливаю штатив, мастер Янь возится с розеткой, и через пару секунд сундук превращается в сияющий хаос из красных, зеленых и желтых лампочек. Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ.
Мы еще немного пьем чай, болтаем о том о сем, но вскоре я вынужден распрощаться. Я слишком много отдыхал в последнее время, а город Юньчэн все еще очень далеко. Мне надо поторопиться, если я хочу успеть туда к Празднику весны.
Стоя у ворот, я туго затягиваю ремни своего рюкзака и со вздохом отмечаю, что он снова стал тяжелее. Мастер Янь подарил мне миниатюрное издание «Дао дэ цзин», маленький амулет в форме указывающей руки, которая в случае опасности подскажет мне правильное направление, а также баночку чайных листьев из монастырского сада.
Приеду ли я сюда снова, когда заведу жену и детей, спрашивает он на прощание. Я говорю «да». Я действительно надеюсь на это.
Я иду по горной дороге, которую мне подсказали жители деревни. Здесь, наверху, воздух свеж и чист, не то что внизу на равнине. Тихие аллеи ведут меня по горной местности, изрезанной ущельями и полями, я глубоко дышу в такт шагам. Как-то я прилег под деревом на полчаса, а когда проснулся, то подумал, что сон все еще длится. Вокруг стоит абсолютная тишина. Хищная птица неподвижно парит в небесах.
Под вечер я прихожу в Синьши и ужасаюсь: деревня чернее ночи! Это поселение угольных рабочих. Оно расположено у входа в рудник таким образом, что над главной улицей проходит фуникулер, доставляющий черные глыбы к равнине. Если не присматриваться, то можно принять движущиеся ковши за туристические кабинки, из которых все время крошится вниз что-то черное.
Я захожу в первую попавшуюся гостиницу и спрашиваю, сколько стоит комната.
– Шестьдесят юаней, – говорит регистратор. Это значит – шесть евро.
Недешево. Моему мысленному взору представляется хорошо отапливаемый сьют с душем и туалетом. Однако, когда мне показывают номер, он почему-то оказывается затхлым и холодным, а у двери одиноко притулился ночной горшок. Душа нет.
– Двадцать юаней, – говорю я регистратору и показываю своей улыбкой, что мы оба знаем, как смешно звучит его цена.
– Шестьдесят, – отвечает он хладнокровно, перебирая какие-то бумажки на столе.
– О’кей. Двадцать пять.
– Шестьдесят.
– Тридцать?
– Шестьдесят.
Я начинаю заводиться.
– Да что это такое? Неужели нельзя пойти навстречу друг другу?
Он отрывает взгляд от своих бумажек.
– Очень жаль, но эта цена окончательная. Она не подлежит торгу.
– Но это же смешно, вы и сами отлично это знаете! Мне пойти поискать другую гостиницу?
На его лице появляется насмешливая улыбка:
– Здесь нет других гостиниц. Впрочем, вас никто не уговаривает остаться.
Дальше происходит то, чего я совсем не хотел. Во мне вскипел гнев – клокочущий, хлопающий дверьми венгерский гнев.
Через час я угрюмо сижу перед тарелкой равиоли в закусочной и спрашиваю себя, как это могло случиться? Официантка села напротив и с любопытством разглядывает меня. Я единственный гость.
– Что-то не так? – участливо спрашивает она.
– Нет, все нормально. – Я замолкаю, но она не спускает с меня пристальных глаз. И я продолжаю:
– Я не знаю, где сегодня переночевать.
– Что, в гостинице нет свободных мест?
– Не совсем так. Я там… поссорился с людьми.
Ее глаза расширились:
– Из-за чего?
– Слишком дорого. Шестьдесят юаней за маленькую конуру без душа.
– И что? Я думала, у иностранцев есть деньги.
– Дело совсем не в этом. Я просто не хочу, чтобы меня оставляли в дураках.
– И сейчас тебе негде переночевать?
– Да.
В самом главном администратор прав: здесь есть только одна гостиница. И она принадлежит ему.
– Знаешь что, – задушевно говорит девушка, – просто вернись обратно и возьми эту дурацкую комнату. Тогда ты сможешь отдохнуть, а наутро мир будет выглядеть не таким уж плохим.
– Что?! Потерять лицо?! – Я возмущенно топаю ногой под столом. – Никогда!
Она смеется:
– Вот уж не знала, что иностранцы так озабочены тем, чтобы не потерять свое лицо.
Я пожимаю плечами. Не дождавшись иного ответа, она завершает свою мысль:
– У нас есть пословица: «Кто до смерти будет печься о своем достоинстве, тому будет трудно жить». Ты понимаешь, о чем я?
Я неуверенно киваю. Это мудро и хорошо, но сейчас никакие умные поговорки не спасут меня от холода. Я мрачно кручу в руках телефон. Никаких новых сообщений.
У изобретательной девушки есть еще одна идея.
– А что, если поехать в следующую деревню и там снять комнату?
– Но я путешествую пешком, – вздыхаю я, – о других транспортных средствах не может быть и речи.
– О, – отвечает она, но ее ответ звучит не очень уважительно. Потом она говорит, что ей нужно сделать телефонный звонок, и отходит за дверь.
Я продолжаю мрачно есть: одна равиоли, еще одна и еще. Глоток чая. Равиоли, равиоли, еще равиоли…
ЕСЛИ БЫ Я ТАК НЕ РАЗБУШЕВАЛСЯ!
Дверь открывается. Официантка улыбается:
– Я только что позвонила дедушке. Ты можешь переночевать у него.
В берлоге у дедушки Лю
Я сижу в гостиной у дедушки Лю и сгораю от стыда.
– Это Ляйке из Германии! – официантка втолкнула меня в дверь, к своим удивленным дедушке и бабушке. Добавив: «Не бойтесь, он понимает по-китайски!», она снова исчезла в темноте.
Пожилые люди смотрят на меня с сомнением, в их глазах, полагаю, я что-то вроде призрака, невесть откуда материализовавшегося у них дома. Из соседней комнаты опасливо выглядывают два ребенка и желтая собака.
– Привет! – Мой глаз невольно дернулся.
Бабушка первой обрела дар речи.
– Привет, Ляйке из Германии, – говорит она четко и громко и подталкивает локтем в ребро мужа.
Мне указали, куда я могу сесть. На столе появился чай с кексами. Потом она попросила меня рассказать, как я у них оказался. Я мямлю что-то о путешествии, о скверном характере и о неудаче в гостинице, при этом стараюсь сделать так, чтобы все звучало как можно естественнее. Закончив, я вопросительно поднимаю глаза на бабушку. Кажется, она здесь главная.
Она важно кивает:
– Ты можешь остаться здесь. Все в порядке.
– Я бы не хотел быть вам обузой…
– Ерунда. – Она отмахивается рукой.
– У вас здесь очень красивая…. Пещера. – Я с восхищением оглядываюсь. Отштукатуренная до блеска комната действительно очень уютна: телевизор, кровать, стол, аляповато-милый календарь с изображением острова – все, что надо, здесь есть. Можно позабыть о том, что мы находимся в горе несколькими метрами ниже уровня земли.
На бабушкином лице расцветает гордая улыбка:
– Мы все это сами построили. Очень хорошо: зимой жарко, летом холодно.
– И так чисто! Как вам это удается?
Ее улыбка становится шире, она польщена и кивает головой. Дети между тем немного осмелели.
– Скажи, дядя Ляйке, – спрашивает нараспев девочка, – у тебя есть с собой фотографии из Пекина?
Есть ли они у меня! Мгновение спустя ноутбук и фото Пекина уже на столе.
– Пекин! – Она взвизгивает от радости, когда на экране появляется фотография. – Я там уже была!
– Правда?
– Ну конечно! – она смотрит на меня так, будто я задал глупый вопрос.
– А когда ты была там?
– Летом, в прошлом году.
Значит, ей тогда было примерно семь или восемь лет. Она сияет:
– Пекин классный! Там так чисто!
Чисто?! На память приходит мой первый день в Китае и непроглядный пекинский смог. Когда я спрашиваю маленькую девочку, что именно она хочет сказать словом «чистый», она удивляется моей неосведомленности:
– В Пекине можно целый день носить белое платье, знаешь ли! А здесь оно становится черным через пару часов.
После того как бабушка и дети легли спать в соседней комнате, мы с дедушкой Лю еще некоторое время сидим в гостиной и пьем чай. Он сильный человек, который не любит много говорить. Свои непослушные волосы он зачесывает набок, правое веко у него немного приспущено. Раньше он работал шахтером, как и большинство мужчин в этой деревне. Сейчас он заботится о внуках, а деньги в семью приносит его сын. Потом мы перешли к теме Культурной революции.