— Знаешь что? Дети не должны рождаться случайно. Право иметь ребенка надо выстрадать, надо за него молиться, надо, чтобы тебя признал достойным Совет Родительских Цензоров, чтобы твою душу испытали с помощью новейшей электромагнитной душеграммы.
— В этом случае, — тихо сказала Эйлин, — у нас бы не было Гей.
— Я понимаю. Но это единственный правдивый аргумент против всего, что мы натворили, а теперь она нам за это покажет.
— Джоэль, ты действительно считаешь ее… неуравновешенной… в психологическом отношении?
— Я считаю, что она самая упрямая, самая здоровая и уравновешенная ведьмочка во всей округе, и проблема выживания касается только нас.
Эйлин почувствовала себя такой усталой, как будто она сыграла в хоккейном матче, но это была восхитительная усталость. Она лежала с полузакрытыми глазами, слушая слова Джоэля.
— Я не смогу часто видеться с вами, пока не сдам экзамены, но я завалю вас букетами цветов, страстными телеграммами и открытками. Лучше открытками, так дешевле.
— М-м, — промурлыкала сонно Эйлин.
Тут она вспомнила, что пообещала позвонить матери. Она не собирается повторять ту же ошибку дважды.
— Ты действительно должна? — рассерженно спросил Джоэль.
— Я обещала. Она волнуется из-за Гей.
— Ей пора перестать.
— Ты очень несправедлив, — холодно сказала Эйлин, вставая с софы.
— А когда она была ко мне справедливой? Во всяком случае, скоро мы будем вне ее покровительства. Как только я сдам экзамены, мы поедем на юг.
Эйлин внезапно почувствовала дрожь. — А как же моя работа?
— Посмотрим. А где ты работаешь? Ты ведь еще не сказала мне.
— Сейчас я готовлюсь стать декоратором внутренних помещений. Я изучила коммерческий французский и теперь веду всю переписку на французском языке, — с гордостью сказала Эйлин. — Я продолжаю посещать курсы, и скоро меня, наверно, возьмут в качестве ассистента.
— Ты умная малышка. Но то же самое ты сможешь делать и в Лондоне, — беззаботно сказал Джоэль, а для Эйлин это прозвучало так, как будто он считал ненужными все ее усилия и усердную работу. — Французский понадобится в Африке, — добавил Джоэль. Мы могли бы поехать в Гвинею.
— А я совсем лишена права голоса? (Совместные решения? Какой абсурд!)
— Ты же говорила, что любишь путешествовать.
— Это было много лет назад.
О Боже, они снова начинают ссориться. Она разочарованно посмотрела на Джоэля, лежащего на софе. Он на самом деле хочет в Африку! Тут Эйлин почувствовала угрызения совести.
— В Гвинее, наверно, интересно, — осторожно сказала она, — но мне бы хотелось вначале это обсудить.
— Ты — моя храбрая исследовательница. Иди посиди еще.
— Нет, я должна позвонить матери.
— Тогда мне тоже придется позвонить моей, и остаток вечера мы проведем в плохом настроении.
— Какие они, твои родители? — спросила Эйлин, воображая, какую фантазию она услышит на этот раз.
— Они, — начал Джоэль, осторожно произнося каждый слог, как будто повторял урок, — очень уважаемые столпы еврейской общины. Мой отец — врач, работящий, честно делающий свое дело, а моя мать обожает его, а также и меня.
Так все стало на свои места. Фантазия Джоэля насчет хайлендских крестьян, шпионов и оперных певцов были защитной реакцией на снобизм мелких буржуа, как и его стремление путешествовать и искать приключения. Неудивительно, что будучи так любим собственной матерью, он горько переживал критическое неодобрение Форрестов. Эйлин почувствовала, что, наконец, начинает понимать его.
— Они что-нибудь знают обо мне?
— Нет, ни звука не слетело с моих губ. Я не привык трепать имя женщины даже в респектабельных клубах Голдерз Грин.
— Они будут возражать?
— Моя мать придет в бешенство из-за того, что я лишил ее возможности быть бабушкой в течение трех лет, а отец выставит на стол мерзкое сладкое вино и выразит надежду, что в следующий раз это будет мальчик.
— О! — воскликнула Эйлин. Теперь, когда его родители стали для нее реальными людьми, она почувствовала некоторую нервозность. — Мне они понравятся? — робко спросила она.
— Вероятно, они поставят тебя к стенке, — весело ответил Джоэль, — а потом твои поставят меня.
— О! — снова сказала Эйлин.
— Не обижайся, крошка. Никого нельзя заставить любить другого человека в приказном порядке. Ведь ты выходишь замуж за меня?
— Я должна позвонить, — повторила Эйлин. Она надела плащ и вышла на освещенную светом звезд дорогу. Хлопья снега еще сверкали на склоне холма, но деревья уже стояли черные и голые. Она медленно спустилась с холма и подошла к телефонной будке, думая о том, что ее воображаемый хрустальный шар счастья дал трещину. Ей не хотелось, чтобы их личные дела стали общественным достоянием. И все же Эйлин считала своим долгом сказать матери правду. Любое умолчание будет воспринято как оскорбление.
Она вошла в отсыревшую будку и назвала оператору номер своей матери.
— Мама, это Эйлин. Как вы?
— Привет, милая. Как Гей?
— Прекрасно. Здесь шел снег.
— Как Гей ведет себя?
— Более или менее, — усмехнувшись, сказала Эйлин.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Так, я просто шучу, — торопливо ответила Эйлин. — Она замечательная.
— Я очень рада. И у тебя все в порядке? У вас не слишком сыро? Ты не забываешь проветривать постель Гей? Я положила достаточно теплой одежды?
— Да, да, конечно. Мама, здесь Джоэль.
— Что?
— Я сказала, что здесь Джоэль.
— Ах, дорогая, разве это разумно? — Эйлин безошибочно услышала в ее голосе разочарование.
— Он хотел увидеть Гей, и я сказала, что он может навестить ее, если хочет. Ведь все же он ее отец.
— Не поздно ли вспоминать об этом?
Эйлин сделала глубокий вдох.
— Мама, я думаю, что все будет хорошо.
Она не смогла удержаться от торжествующих ноток в голосе.
— Ты хочешь сказать…
— Да, мы собираемся пожениться.
На несколько секунд воцарилось молчание, и мать произнесла с самым большим выражением тепла и восторга, на какое была способна — Эйлин понимала, чего ей это стоило:
— Дорогая, это великолепно. Но ты уверена?
— Мы разговаривали несколько часов, — объяснила Эйлин, оказывается, мы многого друг в друге не поняли. И, — тактично добавила она, — Гей обожает его. Он чудесно относится к ней.
Возникла долгая пауза. Потом мать сказала:
— С нетерпением ждем вас обоих. Передай Джоэлю наши наилучшие пожелания.
— Он тоже передает их вам, — солгала Эйлин. — Пока. Передай привет папе.
— Когда ты вернешься?
— Завтра днем. Но встречать нас не надо. Джоэль возьмет такси.
Эйлин быстро пошла назад к коттеджу.
— Мать передаст тебе наилучшие пожелания, — сказала она Джоэлю.
— Это героизм или лицемерие?
— Не будь таким противным.
— Хорошо. Наверно, это героизм. Я никогда не считал ее очень человечной.
— И все же, она такая, — вызывающе ответила Эйлин.
— Успокойся, цыпленок.
— Если бы ты знал, какой замечательной она была…
— Я знаю. Если бы она не была столь замечательной, ты бы ответила на мои телефонные звонки.
— Не надо так говорить.
— Извини. Во всяком случае, я смогу доказать свою благодарность ей, сняв бремя с ее шеи. Вообрази, что мы снимем с нее заботу по воспитанию Гей — это мало назвать героизмом.
— Но… — начала Эйлин и замолчала. Было бы предательством по отношению к матери рассказывать Джоэлю о ее страстной любви к Гей и выслушивать остроты о преданных бабушках.
— Она пишет книгу, это главная причина, почему она сидит дома. Но после окончания лета она снова вернется к преподаванию. Эйлин почувствовала себя в столь необычном положении, защищая собственную мать. И еще больше ей захотелось защитить ее на следующий день, когда они приехали домой, и она увидела, как засветилось лицо матери при виде Гей. Она вспыхнула, глаза ее засияли, и полным восторга голосом она позвала:
— Гей, ах, милая Гей, иди сюда и поцелуй бабулю.
Эйлин обрадовалась, что Джоэль, нагруженный сумками и чемоданами, немного отстал и не видел того, с какой жадностью она припала к внучке. Он не хотел заходить, но Эйлин настояла на этом, боясь, как бы не возникла новая ссора с родителями. Эйлин тепло ответила на поцелуй матери.
— Милая, я так рада за тебя, — сказал мать. Потом она пожала руку Джоэлю — «Поздравляю вас».
Джоэль пробормотал в ответ нечто невразумительное, и они пошли в гостиную поздороваться с отцом Эйлин. Она ощущала какую-то робость и смущение, как будто отсутствовала несколько месяцев, а не три дня. Только она начала снимать с Гей верхнюю одежду, как Гей закричала:
— Пусть бабуля!
Эйлин и Джоэль переглянулись. Теперь их трое, и Гей может «выступать» перед каждым из них.
— Голубушка, ты прекрасно выглядишь, — сказал отец.
— Я вдоволь наглоталась свежего воздуха. — Она хотела добавить: «И Джоэля», но вместо этого покраснела.
— Я думаю, нам следует это отметить, — сказал ее отец. Он пошел на кухню и вернулся с бутылкой шампанского.
— Ах, папочка, замечательно!
— Прекрасно! — отозвался Джоэль.
Он явно чувствовал себя не в своей тарелке; стоя перед камином, он гладил ковер ногой, как норовистая лошадь, и лихорадочно теребил края карманов. Если бы он вел себя более естественно!
— Хочу сока, — протянула Гей, когда всем раздали бокалы.
— Давайте дадим ей капельку, — предложила Эйлин.
— А почему бы и нет? Выпей папиного сока, Гей.
Эйлин заметила, как мать вздрогнула при слове «папиного», а затем она бодрым голосом произнесла:
— За вас обоих. Надеюсь, что вы будете очень счастливы вместе.
— Правильно! — согласился отец Эйлин.
— Постараемся, — промямлил Джоэль.
— Какая гадость, — пожаловалась Гей, с отвращением кривя личико.
— Я дам ей апельсинового сока, — сказала мать Эйлин.
— Мама, давай я.
— Сиди спокойно, сегодня твой праздник.
Эйлин мечтала о том, чтобы все поскорее закончилось. Она хотела, чтобы Джоэль перестал выглядеть, как побитая собака, и снова стал самим собой, жизнерадостным и веселым; чтобы ее мать была обычной добродушной бабушкой; хотела не испытывать стеснения от многого недосказанного.