Французский драматург Этьенн Жуй, который написал либретто для оперы Россини «Вильгельм Телль», презирал водевиль за его «чрезмерное увлечение каламбурами», хотя, наверное, это идеальное развлечение для тех, у кого язык хорошо подвешен, но хромает концентрация внимания. Одним словом, для таких, как Берти.
Наряду с чуть более высоколобыми opéras comiques[173] водевили были прекрасным средством скрасить вечерний досуг, песенки из этих незатейливых постановок можно было насвистывать себе под нос, прогуливаясь по бульвару после спектакля. И не следует забывать, что удовольствием для Берти был не только сам спектакль, но и мысль о том, что впереди ночь со звездой сцены или очаровательной зрительницей. Как выразился один французский обозреватель, Берти «понимал, что такое театр». Если ему не нравилась постановка, он мог просто прохаживаться по театральным коридорам, «не отвлекаясь на то, что происходило на сцене».
Берти был не одинок в этом – парижские модники не считали спектакли и оперы, рекламируемые на афишах, raison d'être[174] театра. Гастон Жоливе рассказывает, что «ранним вечером мужчины начинали подтягиваться к оперному театру на улице Лё Пелетье, откуда после репетиций выходили танцовщицы». И позже, во время спектакля, «многие пропускали второй акт, если у них была назначена встреча с любовницей». Только какая-нибудь гениальная постановка могла удержать внимание мужчин.
Мы уже видели Берти в действии с Гортензией Шнайдер в Théâtre des Variétés, и точно так же он выступал в других парижских театрах. Одним из его любимых был Théâtre du Gymnase[175] на бульваре Бон Нувель, который, к счастью для Берти, сделал разворот в выборе репертуара, чтобы вписаться в нравственную среду режима Наполеона III. Прежде известный своей назидательной драмой, театр переключился на популистские пьесы, сотканные, по словам одного критика, «из сомнительных ситуаций, распущенности и нарочитой наглости». Для Берти – то, что надо. И это был небольшой театр, со зрительскими ложами на уровне сцены. Берти даже не нужно было тащиться в гримерки – актрисы могли запрыгивать прямо к нему на колени.
Среди его вечерних пристанищ был и Théâtre du Vaudeville[176], который сменил место жительства в 1860-х годах, переехав на километр в сторону от place de La Bourse[177] в новое здание на boulevard des Capucines[178] возле Оперы[179]. Труппа «Водевиля» прославилась первой сценической постановкой романа Александра Дюма-младшего «Дама с камелиями», весьма актуальной сказкой о богатой кокотке, которая влюбляется в молодого буржуа и ради него отказывается от аморального образа жизни (и всех своих щедрых клиентов). Это искренняя история любви, но чтобы лишний раз напомнить аудитории, состоящей из представителей среднего класса, что женщине с запятнанной репутацией никогда не отмыться, бывшая кокотка Маргарита чахнет от туберкулеза, и ее кружевные платочки становятся все более окровавленными.
В середине 1860-х годов история могла стать очень актуальной, поскольку так совпало, что Маргаритой звали официальную любовницу Наполеона III, практикующую cocotte. В любом случае, премьера «Дамы с камелиями» в 1852 году имела оглушительный успех, и говорят, что это первый спектакль в истории Парижа, сыгранный более ста раз. Берти наверняка видел очередную версию постановки, тем более что позже роль Маргариты сыграла одна из его любовниц, Сара Бернар (о которой речь впереди).
Все, что происходило в парижских театрах, ярко описано отставным, но не раскаявшимся плейбоем, графом де Мони, в его мемуарах «Воспоминания о Второй империи». С нежностью и тоской он вспоминает разгульные вечера конца 1860-х годов в театре «Одеон», где регулярно выступала итальянская оперная труппа Les Italiens[180] и где часто появлялся Берти. Мони рассказывает, что в «Одеоне» были просторные, красиво обставленные актерские уборные, где можно было посидеть и пообщаться (в том смысле, что договориться о свидании с актрисами), и что иногда певицы спрыгивали со сцены и выбирали себе приглянувшегося ухажера из первых рядов.
По словам Мони, если состав исполнительниц был особенно хорош, первые ряды партера заранее бронировали en masse[181] члены мужских клубов, которые потом закидывали актрис предложениями поужинать после спектакля. Балерины были в числе любимых мишеней. Однажды, отмечает Мони, около полусотни членов жокей-клуба (один из нескольких клубов Парижа, членом которого был и Берти) «оккупировали первые семь рядов партера и заслоняли собой танцовщиц». По-видимому, молодые артистки балета нуждались в защите хищных самцов от других, еще более свирепых хищников.
Жокей-клуб был настолько влиятельным в мире парижского театра, что режиссеры оперы порой намеренно не ставили балетные сцены в первый акт – члены клуба были известны своими опозданиями на спектакли и не хотели пропустить феерическое зрелище девиц в коротких юбок. Поэтому в Париже Наполеона III считалось обязательным выводить полный состав танцовщиц только во втором акте.
Рассказывают, что одна опера провалилась, потому что режиссер бросил вызов жокей-клубу и поставил балетный номер в первый акт, чем спровоцировал бойкот со стороны сообщества плейбоев. Все это звучит несерьезно, но убежденность богатых парижских аристократов в том, что город принадлежит им и должен подстраиваться под их расписание, имела самые тяжелые последствия, когда в конце правления Наполеона III разразилась анархия.
Порой аристократы и вовсе позволяли себе вторгаться на сцену. Один из французских биографов Берти, Андре Моруа, описывает, как во время исполнения пьесы «Федора» – мелодрамы, написанной Викторьеном Сарду для Сары Бернар, – актриса позволяла своим поклонникам принимать участие в действии. «В конце акта [она] рыдала на смертном одре убитого жениха. Многие парижане с удовольствием играли эту молчаливую роль невидимки. Принц тоже дождался своей очереди». Кажется, все средства были хороши, лишь бы оживить чересчур серьезную пьесу.
Казалось, ничто не может помешать Берти провести вечер в любимом театре. Андре Моруа рассказывает, что «однажды в Париже он с друзьями уже собирался уходить в театр, когда пришло известие о смерти дальнего королевского родственника. Его друзья переглянулись, явно разочарованные тем, что вечер испорчен.
Один из них осмелился спросить: „Что будем делать?“
Принц задумался на мгновение и ответил: „Вставьте черные запонки, и идем в театр“».
Даже самая легкая опера или водевиль казались тяжеловесными в сравнении с развлечениями в других бастионах парижской ночной жизни – cafe-concerts[182]. Они появились в середине 1850-х годов как площадки, на которых классические актрисы декламировали монологи из пьес Расина или Корнеля. Но классика быстро растворилась в смешанном литературном репертуаре, который один французский критик описал как «короткие комические зарисовки, водевильные сценки, импрессии, отрывки из оперетт, а также популярные песенки – наивные, провокационные, эротические или откровенно похабные».
Ныне знаменитым кабаре, таким как «Мулен Руж» и «Фоли Бержер», еще только предстояло добиться признания; это случилось позже, после того как художники и поэты Монмартра сделали свои тусовки в северной части Парижа более светскими[183]. Но в наполеоновском Париже 1860-х café-concerts в «безопасных» районах вокруг Елисейских Полей, Оперы и Больших бульваров уже пользовались популярностью у полуночников в роскошных плащах, таких как Берти.
Среди них выделялись Café des Ambassadeurs («Кафе дез Амбассадор») и его брат-близнец Alcazar d’Eté («Альказар д’Эте»), модные ночные заведения, где молодых буржуа развлекали сомнительные певички и кокетливые танцовщицы. Эти два café-concerts расположились в одинаковых зданиях, напоминавших нечто среднее между охотничьим домиком и греческим храмом, в садах вдоль Елисейских Полей. Берти выделял «Амбассадор», удобно расположенный всего в двух шагах от его отеля. Картина Эдгара Дега «Кафешантан в „Амбассадор“» дает яркое представление об атмосфере, которой наслаждался здесь Берти. На фоне греческих колонн и зеленой листвы на сцене четыре женщины в ярких платьях с глубоким декольте. Одна из них, певица в алом, подалась вперед, соблазнительно подбоченившись и показывая на кого-то в зале – возможно, уже подобрав себе поклонника. Другая артистка, в нежно-голубом, сидит, поглядывая поверх веера, пытаясь установить зрительный контакт с тем, кто побогаче и не прочь продолжить знакомство. Дега показывает и публику крупным планом – мужчина с вислыми усами в шляпе-котелке, очевидно, пришел в сопровождении трех женщин, и по крайней мере две из них больше заинтересованы в нем, чем в шоу, явно напоминая ему, что он уже занят. Во всяком случае, на сегодняшний вечер.
В 1860-х годах Берти наверняка «познакомился поближе» со звездой Alcazar d'Eté, певицей Терезой. И если Берти «знакомился поближе» с парижской артисткой, то явно не для того, чтобы встретиться после шоу и обменяться рецептами boeuf bourguignon[184]. Тереза, чье настоящее имя было Эмма Балладой, славилась своими песенками, в которых непристойности сочетались с откровенной чепухой. Известные в те времена как tyroliennes[185]