В то же время соперничество Франции с Пруссией в корне изменило судьбу Люксембурга. Чтобы досадить пруссакам, в марте 1867 года Наполеон предложил выкупить герцогство Люксембург у его хозяина, короля Голландии. Люксембург был сильно укрепленной буферной зоной между Францией и ее воинственным германским соседом, так что это было равносильно тому, чтобы приобрести готовую линию Мажино. Хитроумный план Наполеона удался вдвойне – во-первых, его предложение, стоившее Франции пять миллионов гульденов, было принято, и, во-вторых, он здорово разозлил Бисмарка, канцлера Пруссии. Разозлил настолько, что Бисмарк приказал королю Голландии не продавать Люксембург французам. Учитывая то, что в то время почти все европейские нации были связаны друг с другом противоречивыми договорами, голландский король сослался на соглашение с Пруссией, по которому он должен был получить одобрение Бисмарка на продажу Люксембурга, и – неожиданно для всех – сделка с Францией была сорвана. Наполеон не попался на удочку и попытался силой завладеть Люксембургом, и это обернулось для него окончательным унижением.
Наполеон был подавлен, и не потому, что уже мысленно представлял себе, как будет наслаждаться очарованием Люксембурга без необходимости предъявлять паспорт; гораздо больше он переживал из-за реакции французов – националистов до мозга костей, – которые не простили ему эту публичную пощечину. Даже помпезная «Экспо-1867» не могла полностью отвлечь от этих печальных событий его патриотически настроенных граждан.
Несмотря на внешние признаки уверенности в себе, Наполеон ш все отчетливее сознавал, что нельзя удержать régime[207] только балами и парадами, и принял некоторые меры, чтобы успокоить своих граждан. В январе 1870 года он убедил умеренного республиканца, Эмиля Оливье, стать chef du gouvernement (премьер-министром). Оливье смягчил цензуру в прессе, убрал непопулярных политиков и сместил Османа, который по-прежнему залихватски сносил бедные парижские кварталы, обогащая спекулянтов недвижимостью. Оливье так стремился скомпрометировать этого человека, что даже послал армию на подавление забастовки на заводе металлоконструкций в Лё Крезо в Центральной Франции, в результате чего погибли шестеро рабочих.
Если подумать, на протяжении почти всей истории Второй империи республиканские и революционные идеи витали в воздухе, даже если их глушили пьянящие ароматы духов и вин наполеоновского двора.
Эмиль Золя отражает эту атмосферу политической нестабильности и уязвленной национальной гордости в своем романе «Нана». Пока Вторая империя катится к закату, Нана – олицетворение своего времени – задает тон. После встречи с Берти она меняет любовников как перчатки, унижая мужчин, разрушая их судьбы, доводя одних до самоубийства, а других – до криминала. В мае 1869 году она попадает на скачки в Лонгшам, новый ипподром в западной части Парижа. Здесь присутствуют Наполеон и Евгения, но все взгляды прикованы к Нана, которая окружена собственным двором поклонников, и дамы из высшего общества едва скрывают свою зависть.
Берти сидит в императорской ложе, и Нана разглядывает его в бинокль. Она находит, что он пополнел и обрюзг за те полтора года, что они не виделись. Нана отпускает язвительные замечания по адресу придворных прихлебателей.
«К тому же, знаете ли, эти люди меня больше не поражают!.. – говорит она своим друзьям. – Я слишком хорошо их знаю… Нет к ним моего уважения, конец уважению! Внизу ли грязь, вверху ли, грязью она и останется…» Про Берти она высказывается тоже не слишком лестно: «Взять хотя бы его. Даром что принц, та же сволочь». Похоже, что начала рушиться англо-французская дружба, которая крепла со времен Крымской войны и первого визита юного Берти в Париж.
В заезде участвует и кобыла по кличке Нана, аутсайдер, принадлежащая одному из ее любовников. Однако фаворитом считается английская лошадь, и друзьям Нана невыносима мысль о ее возможной победе. «Это будет возмутительно, если выиграет англичанин!» – огорченно воскликнул Филипп, охваченный патриотическим пылом. Мучительное беспокойство овладело задыхавшейся в тесноте толпой. Снова поражение!
Но в финале захватывающего заезда побеждает французский аутсайдер, и Нана слышит, как весь ипподром ликует, выкрикивая ее имя: «Да здравствует Нана! Да здравствует Франция! Долой Англию!»
Если бы нечто подобное произошло на самом деле, бедный Берти, наверное, почувствовал бы, как рушится мир грез. Неужели французские возлюбленные отвернулись от него? Неужели они настолько непостоянны?
В случае Наполеона III ответ был громким «oui»[208]. Он слетел с властного Олимпа так же внезапно и стремительно, как это произошло в недавнем прошлом с куда более жесткими диктаторами вроде Николае Чаушеску в Румынии и Муаммара Каддафи в Ливии.
И очередной спор между правящими европейскими династиями положил конец затянувшемуся празднику правления Наполеона III. Когда в июне 1870 года королева Испании Изабелла отреклась от престола, испанское правительство предложило трон немцу, Леопольду из рода Гоген-цоллернов, католику, женатому на португальской принцессе. Наполеон выразил недовольство смыкающимся вокруг него кольцом немцев, и Леопольд отказался от предложения, но французский император закусил удила и потребовал официального письменного отречения, подтвержденного прусским королем, заявив, что отказ будет трактоваться как casus belli.[209] Канцлер Пруссии Бисмарк встал в позу, несмотря на (или, что более вероятно, в ответ на) угрозы Франции, и 19 июля 1870 года, вместо того чтобы устраивать пикник в Фонтенбло, Наполеон объявил войну. Сам он считал, что военный конфликт обречен на провал, но был вынужден пойти на этот шаг, поскольку французский народ и его политики жаждали прусской крови.
Вскоре стало очевидно, что французские офицеры слишком долго щеголяли в парадной форме, соблазняя дам, а тяжелая промышленность бросила все силы на производство поездов и прогулочных яхт, напрочь забыв о вооружении. Собрав армию, вдвое превосходящую силы противника, под командованием неопытных офицеров, уступающую в боевой мощи новейшей прусской артиллерии, Наполеон натянул походные сапоги и поплелся на восток, объявив, что готов принять «смерть на поле боя».
Первого сентября, после нескольких безрезультатных сражений, больше напоминающих стычки, войска Наполеона были окончательно разбиты при Седане, близ Меца. Когда Наполеон попытался начать мирные переговоры лично с Вильгельмом I[210] – в конце концов, кайзер был одним из его почетных гостей на выставке 1867 года, – Бисмарк предотвратил встречу и тянул время до полной капитуляции. Наполеон был взят в плен вместе с 92 000 своих солдат, и его власти пришел конец. 4 сентября была провозглашена Третья республика.
Вероятно, из всех европейских монархов самое сильное облегчение испытала королева Виктория. Годом ранее она писала к Берти, когда тот был в Париже с Александрой, жалуясь на «роскошества, расточительность и легкомыслие» Наполеона и добавляя: «… это напоминает мне аристократию перед Французской революцией». Поистине ясновидящая королева.
Теперь, когда Франция скатилась (или вознеслась, как вам больше нравится) к республиканизму, Виктория вернулась к своей излюбленной теме в письме к старшей дочери Вики, заявив, что Берти «был увлечен этим ужасным Парижем… легкомысленным и безнравственным двором», который отличался «полным отсутствием серьезности и принципов во всем», и эта «гнилость… должна была осыпаться и рухнуть»[211]. Похоже, королева имела в виду то, что во Франции было очень весело, когда они с Альбертом наслаждались гостеприимством Наполеона и Евгении в 1855 году, но все оказалось не таким безобидным, когда она ощутила французское влияние на своего сына, будущего короля.
Берти воспринял поражение Франции как личную беду. Когда Наполеон был взят в плен при Седане и Евгении пришлось бежать от парижской толпы, в чем ей помог ее американский дантист, Берти написал удивительно проницательное письмо своему другу Чарльзу Уинн-Каррингтону.
«Я боюсь, что в Париже начнется страшная резня, если мир не будет заключен, – предсказывал Берти, добавляя, что «революция будет окончательным и неизбежным результатом. Это печальная и совсем ненужная затея. Франция еще долго не оправится от такого шока и унижения».
Сочувствуя своим «бездомным» французским друзьям, Берти, конечно, переживал и за себя. Если бы Франция погрузилась в насильственную революционную бездну, о вечеринках с шампанским пришлось бы забыть. И английский принц уже не смог бы прогуливаться по бульварам, попыхивая сигарой и пожимая руки восхищенным прохожим. В опереттах стали бы высмеиваться богатеи и императорские прихвостни, а не прусские герцогини, как раньше. И cocottes переметнулись бы от солидных английских джентльменов к пламенным революционерам. Quel désastre![212]
Но даже Берти не мог предвидеть, насколько «печальной» станет эта страница в истории Франции.
Глава 7В разлуке с любовью всей жизни…
«Вашему Высочеству следует вернуться и жить здесь, чтобы сделать монархию более популярной».
«О, нет! Вы слишком быстро расправляетесь со своими королями».
Много шуму наделала история о том, как Берти попался на адюльтере с английской аристократкой. Как-то летом некий сэр Чарльз Мордаунт вернулся домой в свой загородный особняк и застал свою жену, Гарриет, демонстрирующей навыки управления экипажем, запряженным двумя белыми пони. Единственным зрителем этого действа был принц Уэльский, который стоял на пороге дома, словно был его хозяином. На самом деле молодые люди не совершали ничего противозаконного, но было очевидно, что Гарриет «развлекала» Берти, оставаясь с ним наедине, и все понимали, что это означало. Ситуация была очень неловкой, потому что английские мужья, как правило, проявляли достаточно такта, чтобы уступить дорогу принцу, когда тот выходил на «охоту». Желая избежать любого намека на конфронтацию, Берти быстро простился и оставил семейную пару выяснять отношения. Что сэр Чарльз и сделал, сняв упряжь с белых пони, которых подарил Гарриет на день рождения, вывел лошадок на лужайку перед домом и застрелил их прямо на глазах у жены. Посыл был ясен – в викторианской Англии случались времена, когда мужская гордость становилась даже более важным атрибутом, чем аккуратный газон.