Я уже ползал на карачках по квартире – не от алкоголя, а от радикулита, – но Шинкареву позвонил. Не застал. Позвонил Мите Шагину и попросил, как получилось:
– Митя, ты был в Америке и гостил у Папы Мартина. Ты знаешь этикет. Представь себя Ринго Старром и помоги мне написать за него.
Митя помолчал, подышал в трубку и ответил:
– Нет, братишка! Я не могу представить себя Ринго Старром. А ты что – не был в Америке? Все ж были.
– А я не был.
– Что ж делать-то?
– В Америку я уже не успею. Скоро номер газеты выйдет про Джона Леннона и про нас.
Митя не помог. Делать было нечего. Был вечер. В Москве начиналась бойня вокруг Белого дома. Достали этим Домом! Постоянно его то защищают, то штурмуют. Я лежал на ковре возле бутылочки, закрыв глаза и представляя себя Ринго Старром. Он алкоголик и я алкоголик – это нас сближало. Он великий человек, но и меня знают тысячи людей. Это тоже сближало, но не очень…
Темнело. В полудреме я стал вспоминать Ринго. Вспоминал фотографии. Вспоминал все, что знал о нем. Я вспомнил те редкие песни, которые он пел на битловских дисках. И я, конечно, вспомнил про «Желтую подводную лодку». Мне не нужно было вспоминать мотив, который во мне живет всегда, но я стал разжимать губы и мычать слова, затем напрягать связки и петь все громче и громче, заглушая этот злой мир, в котором, кроме музыки, есть еще и пули. Пули эти летели по телеэкрану, светящемуся без звука в моей комнате. Я пел и пел, становясь Ринго:
Ви ол лив ин зе йеллоу сабмарин!
Йеллоу сабмарин!
Йеллоу сабмарин!
Все мы живем в желтой подводной лодке!
В этом и есть различие между нами – мы живем в желтой подводной лодке, а все вы живете в сумасшедшем доме. С этой мыслью я и заснул, а утром встал почти без боли в позвоночнике и, пока ощущение рингости во мне не прошло, написал:
«Я хотел бы поделиться с российским народом своим жизненным опытом. Я знал многих прекрасных рок-музыкантов и просто людей, преданных искусству, которых погубили алкоголь и наркотики. И я знаю многих, кто избавился от губительного пристрастия, кто продолжает жить, сочиняя и исполняя прекрасную музыку. У меня тоже были серьезные проблемы, и я решил их с помощью Бога и программы „Двенадцать шагов“. Я глубоко благодарен этой программе, а вам советую не доводить дело до той стадии, когда вам потребуется сторонняя помощь».
Помедлив мгновение, я рискнул, и у меня получилась подпись – «Ваш РИНГО СТАР».
После подписи я отправился за водкой, и спина заболела снова. Газетная же контора отправила мое письмо факсом в Нью-Йорк. Через день позвонил Зубков и сообщил, что письмо переведено и скоро он вылетает к Ринго. Я был счастлив, продолжая лежать на полу.
Но утром девятого октября я встал на карачки и поехал, несмотря на больную спину, к битломану Васину в офис Храма Джона Леннона. Там с утра раздавали водку, и никакая болезнь меня остановить не могла. Вечером же на концерте в СКК я поднялся на сцену, бросил в зал пачку первого номера рок-н-ролльной газеты, да и сам упал со сцены. Потом пели Шевчук – Бутусов – Кинчев. Потом меня из газеты выгнали. Первый номер оказался последним, и письмо Ринго не пригодилось…
Через пару лет один англичанин сказал мне:
– Вот книга. Ее передал Эрик. Он сказал – отдай кому-нибудь в России. Эрик Клэптон его зовут. Ты знаешь Эрика?
Как мне не знать Эрика! Четверть века назад я ходил с его пластинками в обнимку!
Англичанин протянул книгу, и я пролистнул ее. Книга включала химические автобиографии разных знаменитых людей – лордов, боксеров, рок-музыкантов… Написал о себе и Эрик Клэптон. Об алкоголизме, героине, о трезвости, о том, как срывался и допивался до вшей. Я закрыл книгу и посмотрел на обложку. В переводе книга называлась приблизительно так: «Протрезвей и закайфуй от трезвости». Предисловие к книге написал Ринго Старр. К тому времени я уже два года оставался трезвым. Вот мы и встретились, Рингушка!..
…История Транснационального Джинсового Конгресса – это талантливая пародия на породившее его время, это спектакль, сыгранный как музыкально-политическая импровизация, когда актеры, Маркс – Энгельс – Ленин, безотстраненно играют на своих судьбах, представляя историю уже не молодежного, а поэтому и достаточно истерического кайфа.
Собственно, на провале в Сестрорецке история не закончилась. По крайней мере для меня и Джорджа Гуницкого. Это просто заканчивается вторая часть «Кайфа вечного». Стоит вдуматься в название. Кайф – что-то короткое, стремительное, состояние Икара, летящего к Солнцу. Вечное – спокойствие вроде бы, черный космос без воздуха, пространство за Солнцем, близкое к смерти или к жизни в ином темпе. Несоединимые философски понятия оказались рядом по воле литературы и рок-н-ролла. И если соединились и стали реальностью книги – значит, и есть кайф вечный, вопреки философии. Что – философия?! Всего лишь стройные мысли невечных людей…
В конце октября меня пригласил за Атлантический океан Институт по проблемам алкоголизма. В нем работает медицинским директором Женя Зубков. Это он помнит песни «Петербурга», которые я забыл. Не зря, видно, я пел их двадцать пять лет назад.
За океаном я делал записи – ими вторую часть и закончу. О музыке и бессмертии читайте в третьей части.
Люди мыслят образами и частично словами. Людям пишущим приходится, в силу профессии, переводить образы и слова в предложения, писать их слева направо и строчка за строчкой, нарушая тем естественность и яркость впечатлений. Потери компенсируются мастерством и талантом, если таковые имеются, и, словно палехская шкатулка, в итоге предлагается читателю произведение искусства, в котором рассказывается о жизни слева направо и строчка за строчкой. Читателю предлагается игра – ничего дурного в ней нет, как и нет какой-либо связи с реальной жизнью образа и частично слова. В предлагаемых записках совсем мало нарочитого мастерства, в них автором практически не было сделано поправок, кроме совсем уж вопиющих грамматических ошибок. Автор посчитал, что подобная неразукрашенная проза (конечно же, слева направо и строчка за строчкой!) лучше сохраняет в себе первоначальные впечатления, а именно ими он и хочет поделиться с возможным читателем. Автор также понимает всю степень кокетства – ведь дневники пишутся для себя, а не публикуются за деньги, но, повторим, таковы издержки профессии.
Единственное, что сделал автор против желания, – придумал название своим запискам. Сделано это было в целях рекламы, а может, и саморекламы. Но это уже законы рынка, а не литературы…
Краснорожий финн-стюард прикатил тележку, а Бородатый Андрюша сказал:
– Джин энд тоник!
– Джин энд тоник ту, – сказал и я хоть и не так бодро, но с надеждой. Так повторялось несколько раз. До Нью-Йорка было лететь далеко, и мы протрезвели до того, что мистер Женя – медицинский директор – ничего не понял. Мы с ним обнимались и целовались.
Когда переезжаешь не помню какой мост и приближаешься к Манхэттену, то видишь огромную рекламу «Тошиба». Постепенно, по мере приближения, на тебя надвигается другая реклама, заслоняя и «Тошибу», и пол-Манхэттена. Это реклама водки «Столичная».
Четверых русских поселили в роскошном доме на берегу Чесапикского залива. Это имение Эшли Папы Мартина. Папа – всеамериканская знаменитость. Он был алкоголиком практикующим, а вот уже лет тридцать пять алкоголик выздоравливающий. Преданий, вообще-то, много всяких, мифов, былин. Чесапикский миф-былина гласит: в нашем доме встречался Джон Кеннеди с Мэрилин Монро. Я лежу на кровати и мне хочется думать, что на ней лежал Джон. Или Мэрилин. Или они лежали вместе. Вчера мы расписались в Билле о правах. Одно из прав гласит, что мы не имеем права курить в туалете и вступать в сексуальные контакты. Мы не можем этого делать, поскольку алкоголики. А Джон и Мэрилин могли, они алкоголиками не были. Нет, кажется, Мэрилин была.
Бородатый Андрюша квасил, не просыхая, но врачам заявил, будто десять дней в завязке. Когда его отправили в туалет написать в баночку, мы пошутили: «Сдаст на анализ сто граммов джина с тоником». Женя-Юджин, детектив из Москвы, показывал удостоверение об американском детективном образовании. На дипломе золотая печать. Он занимает соседнюю спальню с Алексисом из МИДа и храпит с ним на пару по ночам. У Жени-детектива давление 195/120.
После завтрака идем в курилку. Лысый южанин шепчет по секрету:
– Сегодня кофе настоящий. С кофеином. Ко Дню благодарения парни постарались.
Вот и взяли по стаканчику.
Завитая старушка что-то спрашивает, и я отвечаю на плохом английском, но это никого не беспокоит. Все слегка возбуждены – ко Дню благодарения в молельном доме покажут кино. У нас же в Белом доме – и кофе, и телевизор. И по закону о правах пациентов к нам никто не может заходить.
– О, я была в России! – говорит гватемальская красавица Мария (просто Мария?). – Двадцать лет назад. Около Блэк си. Оши? Очи!
– Сочи!!!
– Йес. В Киеве еще. В Москве. Как это… Говермент сидит?
– Кремль!!! – кричим мы. – Красная площадь!
– «Джим Бим» убил мою память.
– У них в Гватемале, – говорит Юджин-детектив, – вся жизнь на сексе. Они трахаются каждый день пять часов без остановки.
– Не может быть, – возмущаюсь я, потому что мне завидно.
Вечером выступает Ф-ска: первый раз попробовала вино лет в шесть-семь, угостила мать на праздник. Ощущение яркое. Отец алкоголик, но так не считает. В хай-скул выпивала по выходным и в более взрослой компании. В колледже пила каждый день. Скрытно. Вышла замуж. Трое детей. Сложности с мужем. Могли не разговаривать по нескольку месяцев. Он ее иногда бил. Иногда просто молча насиловал. Открыла для себя наркотики. Даже закончила курсы медсестер, чтобы работать в медицине и быть ближе к таблеткам. Сама себе выписывала рецепты. Когда муж в очередной раз избил, ушла из дома с большой бутылкой. Поставила рядом с собой перед тем, как вырубиться, – не подумают, что наркоманка. Муж скоро умер от инфаркта. Хотела тоже умереть. Каждый раз, когда просыпалась живая, проклинала Бога. Были контакты с Анонимными Алкоголиками, но отнеслась к Двенадцати шагам несерьезно. Снова запои, клиника. Случайно попала в Эшли. Нарушала режим. Пыталась уйти, но вдруг подумала: «Куда?» Все-таки зашла в часовню и стала кричать на Бога. Когда устала кричать, встала на колени и попросила: «Спаси». Так сделала первый шаг. Теперь работает в клинике, один из руководителей. Уже не молодая, но ухоженная, корректная женщина с печальным лицом.