– Только можно – я барабанить не стану.
– Можно! Коля Иванович отбарабанит один.
Мы погрузили барабаны в багажник «мерса». Дело было в Купчине, где живет Кирнос. Я дернул за пипку стартера, и в тот же миг раздался… взрыв! Полетели стекла и неожиданно закричалось:
– Ложись! Чеченский террор!
Мы с Кирносом вывалились из машины, и я даже стал целиться пальцем в разные стороны из-за двери, словно полицейский. Но никого подстрелить не удалось. Проза нападения заключалась в болте. Какие-то мудилы метнули болт из окна или с крыши, а могли ведь и – в глаз. Прохожий показал в сторону последних этажей – оттуда, мол. Я решил не дергаться и не бегать по лестницам и крышам за криминалами. Могли ведь и меня с этой крыши метнуть. К тому же на студии ждали люди, они же музыканты, которые толком не знали песенного материала, да и я сам до конца не знал. Но болт упал с неба! Разбил заднее стекло! И стало все предельно ясно! Концепция «Виртуозов» упрощалась – минимум дублей, максимальное приближение к концертному звучанию, всех загипнотизировать тезисом: «Пусть они, гарри муры, битлзы и сэтисфекшены, приедут на Большой проспект и сумеют лучше за то же время и без воды в унитазе!»
На чердаке студии жили и плодились все комары Петроградской стороны. Только к мистеру Багаеву они не подлетали. Тот пил на чердаке месяц, не вылезая, и нападение на него грозило комарам смертью. Багаев – человек странный, дремучий, всклокоченный, играющий мелодический хард, житель города Архангельска, пригретый Торопилой на чердаке. Именно такие безумцы, если они не окочуриваются от русско-народной водки, делают в искусстве интересные вещи.
Багаев лежал как полено и просил спасения. Ему вызвали «скорую помощь», и та сделала укол. Через день зеленый гитарист сидел за пультом с тремором в пальцах, но говорил категорически:
– А где мои доллары?
– Вот твои доллары, – я достал из кармана мятую пригоршню зеленых и показал.
– Я беру два доллара в час.
– Вот и бери.
Багаев взял и произнес застенчиво:
– Я же звукооператор западного класса.
Багаев вертел ручки хорошо. После и Мастер Жак научился.
Два доллара – это совсем мало, но – каждый час! Альбом можно год записывать, а после повеситься ввиду банкротства. Но ведь можно и усилить концепцию, отделавшись в итоге только вывихом бумажника… Мы должны были уложиться в десять вечеров.
Рок-артисты поверили в гипноз и заиграли замечательно, поскольку «ласковое слово и кошке…», а они же не кошки, хотя и на чердаке; даже Коля Б., тот лысый (!), с которым мы в Челябинске, возник ниоткуда, из монастыря, куда попал после спринтерских забегов нагишом по древнерусскому городу; Коля возник трезвый и мрачный, с тяжелой пургой в полушариях. Я покупал ему каждый вечер сайку, сто граммов сосисок и пачку сигарет.
– Коля! – настаивал я. – Бери гитару и играй. В первом куплете ты – негр, во втором – Джон (Джордж?) Бенсон, а в проигрыше – Эрик Клэптон. Поплачь, поплачь на гитаре. Ведь ты – виртуоз Санкт-Петербурга.
Коля съедал сосиски и плакал. Всего в записи приняло участие почти двадцать пять человек. За десять августовских суток лично я испытал космические перегрузки.
В последний день эпопеи какая-то дура на джипе долбанула и так задолбанный мой «мерседес», который тихо-мирно стоял во дворе на Московском. И уехала. После того случая меня все простонародье двора невзлюбило… Представьте себе теплый предвечерний августовский час. Бабульки на скамейках. Алкаши маются. А тут на глазах у публики дура на джипе. Все, кто были, записали ее номер, рассчитывая на разное: алкаши – на банку водки с моей стороны, бабульки – на благодарность и развлечение в виде гаишников с рулеткой. Когда я вышел из парадного и увидел мятую машину, народ набежал с загадочными улыбками и бумажками, но я ответил народу:
– Искусство свято! Вечно оно! А вы с какими-то глупостями! Это высшая сила проверяет меня на вшивость, болтами бьет стекла и мнет дурами двери! Или бесы шуруют, хотят помешать божественным звукам! Не надо мне сэтисфэкшена и гаишных ментов!
Сказав речь, я уехал и правильно сделал – на чердак уже поднимались Игорь Шадхан и его люди с камерой «Бетакам». Я помогал Игорю в фильме про алкоголиков. Теперь мне удалось убедить его снять процесс «Виртуозов».
– Уходящая натура! Последняя свободная территория искусства! В Москве инау… блядь… гурация. В Чечне опять Грозный назад взяли. В Питере музыканты просто музицируют!
Из фильма пока что ничего не вышло. Потому что мы бедные. И тупые. Все деньги народа ушли на войну и инаугурацию. Все ушло на гуру! На нашего главного кришнаита, так сказать. Ладно, еще не вечер, хотя уже почти что ночь.
В альбоме было занято где-то с двадцать человек. Как честный человек я должен назвать героев: Лысый Коля, Жак, Корзинин, Дюша, Али, Аверина, Болотников и его друг Рядков, Торопила один раз пел в хоре…
«Все познается в сравнении!» Горькое-сладкое, высокое-низкое, бессмертие-смерть, инь-ян: единство и борьба противоположностей. Единство и борьба этой книги состоит в том, что я должен, с одной стороны, потешать публику историями про артистов – публика может и не купить программное сочинение без диалогов; с другой стороны, мне хочется говорить о том, о чем хочется говорить. Но прежде чем опять перейти к своим хотениям, я процитирую предложение из работы Карла Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи-Наполеона»: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых».
Именно так! Мы живем в этом традиционном кошмаре повторяющихся смертей. Наши конкретные предки все умерли, наши ближайшие прожили в лучшем случае шестьдесят-восемьдесят. Много моих друзей-однолеток померло…
По большому счету, человека ничего, кроме смерти, не интересует. Именно из-за страха смерти мы читаем детективы и триллеры, смотрим новости, в которых рушатся здания, падают самолеты и стреляют во все стороны… Не интересуемся же мы родами!
Все религии в первую очередь отвечают на вопрос – куда мы денемся после смерти? Рай, ад, Стикс и то, что за Стиксом, реинкарнация, светлое будущее для наших детей как атеистическая форма бессмертия.
Человек не может смириться с таким сценарием, по которому он просто распадется на атомы. Он хочет жить вечно! Но с другой стороны, это самое хотение удивительным образом соединяется с хотением жить постыдно мало – как жили все, как жили предки, как живут-умирают вокруг люди. Эта программа вкладываетсяв нас с детства – ведь сперва мы не знаем, что смертны; узнаем, начинаем примеривать на себя жизнь-смерть, носим после программу самоуничтожения в себе и… умираем. (Войны и болезни я пока не рассматриваю.)
Встретишь, бывает, приятеля юных лет, и он начинает приставать:
– А помнишь, друг… В таком-то лохматом году мы с тобой, и с ним…
– Да помню, старик, помню. Сейчас-то что? Какие планы на завтра?
Друг же не слышит и токует дальше:
– Помнишь? Помнишь? В кайф было когда-то тогда-то…
И тогда понимаешь – человек еще живет, но голова повернута у него на 180 градусов. Можно же смотреть или вперед, или назад. Если смотришь назад, то не видишь будущего, если не видишь будущего, то уже включена программа на самоликвидацию; карачун, одним словом, не за горами.
Сколько же может прожить человек, если не запрограммировал сам себя на скорую смерть? Адам жил без смертельной программы лет восемьсот, а Ной – шестьсот, кажется. Проверяю себя и заглядываю в Ветхий Завет: Адам – 930, Ной – 960! В Новом же Завете, во Втором послании к Коринфянам, черным по белому заявлено: «Ибо знаем, что, когда наш земной дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный… Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью…»
Смертельное манит! Возможно, вера в рай и ад где-то и есть спасение для слабых, живущих по смертельной программе, боящихся смерти и тянущихся к ней, манящей!
«Чтобы смертельное поглощено было жизнью» – вот рок-н-ролл космоса, его мерси-бит, хард-рок и панк одновременно.
Пьянки же и гулянки, разговоры за полночь и прочая дребедень – от страха смерти, от животного коллективизма; и рок-музыка от страха смерти, от самого сильного ее проявления – на сцене играют вместе одни и те же аккорды в одном и том же ритме, и толпа зала-стадиона качается в одном и том же ритме под одни и те же аккорды. Поэтому и культивируют рок-покойников. Поэтому рок-музыканты многие померли молодыми. Настоящий рок-н-ролл, свободный от смерти, еще впереди…
Предыдущая импровизация-проигрыш как бы идеалистична. Но и в материальном мире науки происходит всякое – уже можно сделать копию тела (клонирование), уже найден ген старения; да и сама медицина (я не про колдунов и руконакладывателей) чем занимается, стараясь лечить болезни? Она хочет сделать человека от них неуязвимым и бесконечно продлить жизнь…
Хватит про науку и религию. Я не ученый и не священнослужитель. Я тот, кем меня сделала судьба; и в ней, судьбе, настала осень, снова появился Никиток, Зольцман, с частично очищенными мозгами. И мы, то есть еще Коля Иванович, Жак и я, опять забрались на чердак «АнТропа», где и попытались дразнить время жизни.
В романе «Кайф» называются некоторые наши знаковые песни начала семидесятых. Теперь мы их записывали. Теперь нам было лет в два раза больше. Теперь мы делали то, о чем я нигде не читал! Нашли вон записи голоса Джона, и старые битлы тут же сыграли под голос умершего… Но чтобы через двадцать пять лет делалась первая запись песен, под которые кричали, визжали, вопили, восклицали восторженно, плакали-рыдали, двигали ногами и телами, боготворили и сексуально потели девицы, в бой готовы были идти юноши-студенты всех высших и низших учебных заведений Ленинграда! Такого в мировой истории рок-н-ролла покуда не случалось. И только поэтому наша работа может считаться уникальной.
– Альбом назовем «Классика», – сказал я друзьям, спел голосовые партии и уехал в Париж бебиситтерствовать, а парни продолжили долбиться на студии и додолбили запись.