– Должен достать!
Я достал два здоровенных бумажника, и мы, набрав сколько-то денег, отправились в аэропорт, где купили билеты на ближайший самолет до Ульяновска. Тогда, в дотеррористические времена, в кассах паспорт не требовали. Следовало просто назвать фамилию, и продавец вписывал ее с твоих слов в билет. Мы тогда и придумали шутку: Александр, большой любитель роллингов, назвался Джаггером, а я, в большей степени битломан, произнес в окошечко:
– Леннон! Лен-нон.
Самое ценное в моем рассказе – это то, что я не вру.
Оказавшись на Волге, мы поселились сперва у Петровича, оказавшегося славным малым, любящим одновременно и уркаганские песни, и битловские. Но свежий «Лет ит блид» так же поразил его ум, а также умы местной, прогрессивной молодежи, которая и стала записывать музыку. К вечеру первого дня в нашем бумажнике оказались первые деньги. Ко второму – сумма уже вызывала уважение. На третий день мы переехали в центральную гостиницу, построенную на иностранный небоскребный манер сразу возле мемориального ленинского комплекса. Деньги приносили еще дня два, но ситуация стала меняться не в лучшую сторону. Мой спортивный друг Александр, несмотря на свою молодость, оказался тем, что теперь называется алкоголиком. Я и сам отчасти участвовал в процессе, общаясь с местным молодежным обществом, только Александр стал выделывать разные сумасшедшие штуки, которые имели скорее всего психиатрическое название. Мы, Джаггер и Леннон, снимали целый пентхауз в советском отеле, угощали девушек, потеряли коммерческие связи, поссорившись с Петровичем…
Александр, заняв денег у бабушки, улетел самолетом, а я, голодный и без единой копейки, возвращался домой в общем вагоне вонючего поезда. Но пластинки были со мной, виниловые Джаггер и Леннон. Через год с небольшим, когда моя коллекция окончательно оформилась и стала довольно известной в городе, в Питер прибыли Петрович и еще кто-то из ульяновцев-ленинцев. Александр и ленинцы украли коллекцию. Об этом я узнал намного позже. Сперва переживал, а потом простил. Джаггер и Леннон укатили обратно к Ленину. Как они там?
Солнце на коленях
Я говорю о лете семьдесят второго года. Теперь у меня имелись белые вельветовые джинсы. К тому времени моя группа «Санкт-Петербург» поднялась в звездные выси питерского андеграунда, отчасти и создавая его своим разбойничьим имиджем. Рыжие брательники Лемеховы, Вова и Серега, купались в славе и крепленом португальском вине, а нас с Мишкой Марским терзало качество звучания. Потому что звучание было херовое! Поганые динамики, поганые усилители и провода! К славе мы уже успели привыкнуть, и хотелось блаженных звуков.
Был Марский, была Одна Девушка, был я. Имелся у Марского загадочный приятель Пресняков. У того бабушка проживала в ярославской глубинке. Почему-то, не помню почему, приятель Пресняков начертил план глубинки и уговорил Марского отправиться в глубинку к бабушке и взять сколько-то там икон, собранных ею для приятеля. Марский по договору привозил иконы, получал за это деньги, и мы покупали музыкальные агрегаты. Такова была идея. Марский уговорил Одну Девушку ехать с ним, та проболталась, и в компанию влез я. Марский скрипел сердцем, но мы все-таки отправились втроем. Перед отъездом выполнили последнюю волю Преснякова – купили бабушке килограмм сладких подушечек и торт «Полярный».
Москва…
Ярославль…
От Ярославля доехали до Данилова, после до Путятина, а может и наоборот. После – автобусом до городка Середа, затем пешком побрели, счастливые, по пыльной жаркой дороге с оставшейся «пятеркой» на троих.
Ночь провели в поле – в безмерных соломенных развалах. В них, будто в космосе, кажется райской невесомость странного сна, а утром солнце будит ранним и вполне жгучим прикосновением. Марский через солнце закричал, счастливый:
– Стенд-ап делаем! И вперед вокинг зе дог, как у роллингов бродячая собака!
– Давайте лучше шампанское, – предложила Одна Девушка. – И на речку хипповать. Ведь пять рублей еще есть.
– Совсем уже! Это же Русь! Срединная Русь!
На Летающем Суставе (так звали Марского за худобу и подвижность) были синие «ранглеры», на Одной Девушке «левиса», видавшие виды, на мне – хипповый улет, белые в дым, как пепловский «Смок он зе вота», вельветовый шик девяностопроцентного износа. Мы сделали «вокинг зе дог» по хромой русской дороге и через час добрались до безымянного для нас поселения. На отшибе посреди поля стоял лабаз. В нем мы обнаружили только баранки и шампанское «брют» на всех полках. Девушка у нас хоть была и Одна, зато своя, как до-мажор, врубалась в «Дорз» и курила анашу. Но шампанского «брют» ей не взяли – после баранок у нас на него и денег-то не было.
– Как мы отсюда выруливать станем с трешкой? Сустав, короче, где тут твои золотые горы?
Летающий Сустав достал план и ткнул в него музыкальными пальцами:
– Дорога тут одна. Километрров с двадцать. Дорога До.
День становился жарким. Солнце, словно ненормальный зайчик, слепило глаза. Мы шли целый день и не спешили, а когда светило из золотого стало медным, добрались, уставшие, до означенной деревушки. У прохожей старушенции, которая при нашем появлении стала быстро креститься (кроме поношенных джинсов мы с Мишкой носили еще на головах и длинные лохмы хипповой ботвы), Летающий Сустав радостно спросил про гражданку Преснякову, то есть бабушку приятеля.
– Такой нетути, – прошамкала старушенция.
Мы пошли спрашивать дальше, но и последующие редкие селяне отвечали так же испуганно и так же отрицательно. За деревней возле реки мы разделись, упали в воду, вспомнили, что впереди еще вся жизнь, сели мокрые на берегу, достали план.
– План-то правильный, – сказал Мишка.
– Точный, – подтвердила Одна Девушка. – Ты не расстраивайся.
Я же промолчал, поскольку смотрел на нее, на то, как она выглядит после купания.
– Вот дорога тут поворачивается, – ткнул в бумажку Мишка.
– Точно так поворачивала.
– И название у деревни как в плане – Мхи.
– Название-то Мхи. Бабки только нет.
Мы помолчали, а после Одна Девушка сказала:
– Надо было шампанского взять. Шампанское «брют» в деревне Мхи. Звучит!
В затяжном полете солнце падало на горизонт в тяжелую кучевую буханку. За речкой, в воду которой можно было входить и дважды, и стожды, к малахитовой роще катилось поле. Из рощи прилетел ветер и стало совсем хорошо.
– Утро вечера мудреней, – сказала Одна Девушка.
– Не помню, кто сказал, что мудрёней. – Это Мишка.
Девушка уже оделась, и я спросил:
– Стог сена на том берегу видите? Поскольку старушки нет, можно закусить тортом «Полярный».
Мы снова разделись и перешли речку. Воды всего по пояс. Возле стога съели торт. Помолчали, пока не стемнело. Было тепло. Небо заволакивало. Стали зарываться в колючее сено – в нем шуршали и ползали живые существа. Сквозь первый слой сна уже долетали капли дождя. Так минуло время сновидений. После этого из неба ударило, и мы проснулись. Молнии слепили даже сквозь сено, а ливень пробил его насквозь. Мы выползли в стихию – в ней не было очертаний. Сквозь мрак пролетали толстые заряды электричества. После грохотало и бил ливень.
– Вы что, с ума сошли?! – прокричала Одна Девушка.
– Это не мы! – отрицал Мишка.
– Мы же в поле! Нас сейчас молнией в лоб трахнет!
– А кого и не в лоб! – откричал Мишка.
– Дурак озабоченный.
– Вокинг зе дог делаем в деревню!
Мы сбились с поля в месиво дороги, и я упал, поскользнувшись, а когда поднялся, то почувствовал приятную легкость в коленях. Это лопнули мои вельветовые.
С трудом и ужасом пробились мы сквозь бурю к деревушке и стали стучаться в первый домик. Словно через вечность спросил старый голос:
– Кто там?
– Туристы из Ленинграда!
Дверь отворилась, на нас посмотрели как на марсиан, приняли явление спокойно и уложили на печь.
Утро пришло тихое и контрастное. Горшок картошки и молоко – спасибо вам. А вот вам от нас и сладкие подушечки…
Теперь о джинсах – они лопнули навсегда. Я не стану рассказывать, как мы хипповали еще день, и как нашли брошенную церковь с полным иконостасом, и как довезли-таки до Питера четыре большие иконы отличной работы, и как с коммерцией ничего не получилось, и как эта история неожиданно продолжилась с авантюрным уклоном через десять лет– все это пища для повести… Я буду о джинсах! Босяком в драных джинсах и с иконами я добрался до Ярославля, и мы переночевали на вокзале, прямо на полу, подложив под голову иконы, завернутые в дырявую простыню. А утром нашли копеечку и выпили газированной воды. Мы захипповали на ярославском пляже, и есть у нас было совершенно нечего. Одна Девушка приглядела местного хиппаря, и тот купил у нее футболку с надписью «Ангелы ада» за пятнадцать рублей, но Девушка, хоть и в купальнике, все-таки осталась нам. Ей так шло. Купальник шел. Мы шли. Она чуть задекорировала прелести полотенцем – и зря. Денег хватило на три литра молока, три горячих батона, на то, чтобы как-то добраться до Москвы. И – на заплатки! Одна Девушка купила дециметр ядовито-оранжевого вельвета и пришила на мои колени.
– Полный атас! – сказал Мишка.
Даже я засомневался.
– М-да. – Даже Одна Девушка засомневалась.
– За такое бьют, – сказал Мишка.
– Может, натереть мелом? – спросил я.
– Не поможет, – сказал Мишка.
И не помогло.
Но я пронес эти два оранжевых солнца на коленях, и они есть теперь во мне через тридцать лет, как и есть эта Русь в моей памяти, такая странная и безлюдная, словно не тронутая ересью цивилизации, словно убитая на последних войнах. Сермяжно-джинсовая страна. О нас говорить проще. Мы любили друг друга, но теперь Мишка в Нью-Йорке, а Одна Девушка неизвестно где.
Каток на проспекте
Путешествия случаются разные. Можно пойти в булочную, можно налопаться наркотиков и улететь так далеко, что и назад не вернешься. Можно путешествовать на самолете, можно – на верблюде… В юные годы я собирал рок-н-ролльные пластинки с религиозным фанатизмом, и пиком коллекции можно считать полное собрание битловских сочинений в оригинальных английских изданиях, шестнадцать пластинок роллингов, разные другие знаменитые и революционные когда-то музыкальные, как теперь говорит Чернига, бренды на лейблах… Затем начались жены и дети, и пластинки пришлось продать. А еще через пару лет, в канун московской Олимпиады, я обнаружил в семейном диване недопроданный двойной альбом Джими Хендрикса «Электрик леди лэнд». Обрадованный находкой, я отправился с Хендриксом к художнику Жене Останину