— Нам нужна половина всех доходов от всего! — отодвинув контракт, обозначил я расценки. — Имею ввиду книги, игрушки, публикации в журналах, продажа прав на экранизации и все прочее.
Взрослые лица родные погрустнели, лицо иностранное вытянулось.
— Я прекрасно представляю коммерческий потенциал своих книг, месье капиталист, — объяснил я. — И за фиксированную оплату работать принципиально не буду — ни с кем и никогда. Нормы прибыли в тысячи процентов я вам обеспечить не смогу, извините — придется делиться.
— Мы договаривались не так, — грустно посмотрел француз на КГБшников.
— Но вы же не со мной договаривались, — развел я руками и обратился к своим на родном языке. — Простите, товарищи, я не зазнался, но так продешевить — просто преступление перед Родиной! Уважаемый гость представляет издательство, которое продает книжки по всей Европе, Британии и США. Ну какие там десять тысяч? Доходы будут миллионными — таких книг в мире больше, уж извините, нет. Очень вас прошу выбивать в дальнейших сделках как можно более высокий процент вообще отовсюду и не бояться потерять контракт — на место одного жадного встанут двое более договороспособных.
— Я отказываюсь! Пятьдесят — это слишком много! — влез француз. — Могу предложить пять, но это — всё, потому что ни один из наших авторов столько не получает!
— До свидания, — улыбнулся я. — Надеюсь, приятные впечатления от поездки в СССР немножко компенсируют вам потраченное время.
Оскорбленно фыркнув, книгопечатный жадина поправил галстук и покинул кабинет в сопровождении КГБшника-переводчика, который на прощание окинул меня укоризненным взглядом.
— Борис Николаевич, это же никуда не годится. Получив немного мелочевки, мы на много лет уступаем французам возможность «доить» нашу интеллектуальную собственность все время контракта — десять лет. Да это буквально грабеж! Никогда, ни для кого нельзя соглашаться на фиксированные деньги. Пятьдесят-не пятьдесят, но хотя бы треть должна отходить нам. Пусть даже в моменте мы получим меньше, на долгой дистанции такой подход принесет несоизмеримо большие плоды. А за месье Клавье не переживайте — если он в ближайшие дни не придет сам, придут другие. Давайте попытаемся выбить как можно больше — это создаст прецедент, когда нам отстегивают от всей души, но все равно имеют хороший доход. Дальше договариваться станет гораздо проще. За Занавесом меня потихоньку начинают узнавать — пока как композитора и в связи с трагедией, отнявшей у нас Леонида Ильича. Узнаваемость торговой марки «Сергей Ткачев» будет только нарастать, следовательно — дорожать. Мы же не торопимся, и можем себе позволить поудить рыбку пожирнее.
— Ты все равно у нас что хочешь творишь, — добродушно буркнул Борис Николаевич.
— Извините, что немножко через вашу голову прыгаю, — пользуясь случаем, извинился я. — Просто Екатерину Алексеевну мне о чем-то просить намного проще, чем вас.
— Да все понимаю, — отмахнулся он и обратился к юристу. — Тимофей Степанович, вы как считаете — прав Сережка?
— Боюсь, выбора у нас все равно нет, — вздохнул он.
Хорошо, когда вокруг одни понимающие люди!
Глава 20
Свершилось! Не Конвенция и не «Грэмми», но прорыв воистину велик — едем на «Мосфильм», встречаться со Станиславом Ростоцким, которого назначили «Биму» в режиссеры. Актер Вячеслав Тихонов в деле, так что за итоговый результат не переживаю — получится точно не хуже оригинала из моей реальности. И цветной! Цель — подписать бумажки и идти делать что хочу, потому что толку с меня там все равно не будет. Снимать — значит снимать «свое», с позиции режиссера. Меня туда, конечно, пустят, но пока рано — сначала использую полученное разрешение слушать лекции во ВГИКе, заимею славу производителя годных сценариев, и можно чего-нибудь попробовать выдать — благо время есть, и особо вкусные фильмы протухнуть не успеют. По пути поделился с Вилкой историей о неосторожности:
— Меня еще в самом начале Екатерина Алексеевна спросила, кого в режиссеры хочу. А я ей без задней мысли и брякнул, что кто угодно, кроме Ролана Быкова — «Айболит-66», мол, из детского фильма в артхаус превратил, а мне такого не надо. Хорошо, что догадался, чего это баба Катя такая сразу задумчивая стала — чуть не минусанул талантливому человеку карьеру ненарочно.
Виталина рассмеялась.
— Но ничего — объяснил, что я это вообще-то в хорошем смысле, так что товарищ Быкову и дальше снимать дадут.
— А он ведь даже не подозревает, что ты его чуть не угробил, — вздохнула Вилка.
— Такая вот житуха — девяносто девять процентов угроз безобидно пролетает над головой ни о чем не подозревающего индивида, — вздохнул и я.
В процессе переговоров с товарищем Ростоцким испытал немножко неловкости — он боится! Натурально — бледнеет, потеет, с мысли сбивается. Потому что ответственность — нифига себе проектик! А если вчерашнему пионеру не понравится? Да это все, сразу постановщиком на самодеятельность поставят! Но вроде поладили — «мне ваши фильмы очень нравятся», «раскадровки меня совершенно устраивают», «кино, пусть даже экранизация — совершенно другая форма повествования со своими особенностями, поэтому я буду только рад, если вы что-нибудь поменяете». Такими темпами через годик-полтора на мои проекты будут ставить «смертников». Пофигу, мне-то че?
Погрузившись в машину, поехали в НИИ Точного Машиностроения, на базе которого таки спаяли эффектор.
— Немножко грустно, — пожаловался я по пути. — Сидит заслуженный Советский кинодеятель, а от меня его в дрожь вбросает. Будто я монстр какой-то.
— Ты — хороший человек, Сережа. Просто они тебя совсем не знают, — мягко улыбнулась Виталина.
— Понимаю, — кивнул я. — Может оно так и лучше — с энтузиазмом никаких проблем не возникнет.
Добрались до НИИ, Виталина подхватила гитару — не разрешает носить, хотя уже можно — показали документы — все строго! — и нас провели, к огромному моему удовольствию, в подвал, где, к еще большему удовольствию, пришлось надеть лабораторные халаты, сеточки для волос, маски, защитные очки, перчатки и бахилы. Лишнее — та электроника, за которой мы пришли, бактерий не боится, но так положено. Миновав белоснежной побелки коридор, прошли в толстую металлическую дверь, оказались в «шлюзе», на нас (к совсем уж великому удовольствию) чем-то попшикали из автоматических распылителей, пропищал зуммер, и мы вошли в ярко освещенную, столь же белую, лабораторию метров на тридцать квадратных. Вдоль стен — верстаки и полки с радиодеталями, и станки. На столах — паяльники, микроскопы и прочее необходимое для тонкой работы. За ними — парочка людей мужского пола неустановимого из-за «маскировки» возраста. Мужик третий отложил транзистор, который до нашего появления внимательно разглядывал, вышел из-за стола (худющий и под два метра) и пошел к нам.
— Синицин Максим Павлович, доктор технических наук, — представился он.
Пожали руки через перчатки — а что поделать?
— Ткачев Сергей, комсомолец, — представился сам. — Виталина Петровна, моя гувернантка.
Вилка тихонько фыркнула, Максим Павлович кивнул:
— Идемте.
И мы пошли к его столу, на котором, в свете ламп, матово поблескивал гранями и рукоятками настроек параллелепипед из нержавейки со сторонами где-то 60х40х25см. Здоровенный!
— Как правило, — начал вещать Максим Павлович. — Эффект, названый тобой «дисторшеном» является следствием неполадок в работе оборудования, то есть — искажениями.
Я кивнул — сам в техзадании об этом писал же.
— Пришлось специально выбирать бракованные детали, — добавил он. — Мы поговорили с заводом — извини, не могу сказать с каким — и они готовы взяться за малосерийное производство эффекторов — как раз благодаря возможности устанавливать в них брак.
— Неожиданный, но, на первый взгляд, полезный побочный эффект, — прокомментировал я.
— Далее, — сверившись с лежащим на столе блокнотиком, доктор наук перешел к следующему пункту. — Это, — похлопал по коробке. — Прототип, сейчас мы пытаемся изготовить вариант с педалью, как ты изначально и предлагал. Ее мы запатентуем и начнем производство в ГДР — увы, у нас пока нужных мощностей нет. Сам дисторшен запатентовать не выйдет — это же просто форма электронных помех.
— Я и на такое не рассчитывал, Максим Павлович, — честно признался я. — Давайте проверим?
— Давайте, — согласился он.
Подключили, народ отложил паяльники, Максим Павлович открыл толстенную тетрадку с надписью «Лабораторный журнал» и написал на чистой странице «Эксперимент №672». Охренеть!
Взял гитару и медиатор, уселся на стул, провел по струнам и зажмурился от удовольствия, услышав любимое всей душой «ж-ж-ж». Бахнув пару рифов, вздохнул — звук, конечно… Пофигу, суть передает, а дальше будет только лучше! Подкрутил эквалайзер, попробовал. И снова. И снова. И снова. Вот теперь приемлемо!
— Максим Павлович, могу ли я временно снять перчатки?
— Мы никому не скажем, — пообещал ученый.
Сняв, заиграл нагнетающе-тревожный мотив и запел:
— Паника в селе — дед взбесился… [ https://www.youtube.com/watch?v=rYjOWCWYXfs&ab_channel=rexx%5Bua%5D ]
Доиграв, довольный реакцией ухахатывающегося коллектива пояснил:
— Звучит забавно, да, но на самом деле словивший белую горячку дед с вилами по-настоящему ужасен, потому что несет объективную угрозу окружающим, в отличие от несуществующих кикимор, мавок и вурдалаков.
Народ призадумался и признал мою правоту. Так, теперь проверим фьюз. Три минуты настроек — готово!
— Сколько нам с тобой неба синего… [ https://www.youtube.com/watch?v=1M_k7b1cAxM&ab_channel=ChernikovskayaHata-Topic ].
— А почему всего один куплет? — заинтересовалась Вилка.
— Некоторым песням обилие текста только помешает, — пояснил я, выключил оборудование. — Максим Павлович, товарищи, благодарю вас от всей души за такой замечательный прибор! — поблагодарил ученых и пообещал. — Попрошу старших товарищей рассмотреть возможность представить всех причастных к государственным наградам — совсем скоро каждый второй ВИА — и здесь, и за рубежом начнет пользов