Проснувшись субботним утром, покосился на часы — половина девятого. За окошком шел мелкий снежок, настроение — отличное! Наконец-то звезда свалит за Занавес и начнет приносить моей любимой Родине пользу. Надеюсь, «битломаны» всего мира никогда не узнают, из-за кого Леннон попросил группу немного отложить запись альбома Let it Be — в моей реальности его в январе 70-го записывали, а половину этого месяца Джон благополучно проторчал в Союзе.
Потянувшись, я сел в кровати и с улыбкой посмотрел на выключенный телевизор. Теперь эта штука гораздо полезнее! Прочапав по ковру, включил и сделал погромче, отправившись в ванную под первый в истории Советского телевидения выпуск «Музыкального ринга». Открыть передачу доверили Булату Окуджаве — мне эти мужики с гитарами не очень, но народ у нас бардов очень любит. Булат Шалвович в свое время пытался пойти на войну в семнадцать лет, но ему не удалось. Призвался после совершеннолетия, в 42-м, служил минометчиком, был ранен. Многое говорит о личностных качествах. В сентябре пластинку-гигант ему на «Мелодии» напечатали — народ расхватал стотысячный тираж за пару недель. Скоро вся страна запоет «Нам нужна одна победа», когда на экраны попадет «Белорусский вокзал», а пока подпеваем другому хиту:
— Ах, война, что ж ты сделала, подлая…
Позавтракав прибывшей аккурат к моменту моего выхода из ванной «доставкой» из местного «Потемкина», выключил телевизор, оделся и покинул квартиру ради очередного полного забот дня во имя Родины. На улице людно, и большую часть прохожих составляют радующиеся выходному дети. Торопятся заполнить катки, отдать должное пирожным из кулинарий и набиться в автобусы, которые отвезут их кататься на лыжах — комплекс еще строить даже не начали, но кататься ведь можно и без канатных дорог!
Прибыв на студию, обнаружил на репетиционной точке своих музыкантов. Без выходных пашут, трудяги, и я их об этом не просил — у нас же нормальный трудовой договор.
— Здорова! — поприветствовал я их. — Нам предстоит сложный день, товарищи, потому что Леннон вернулся из тундры с новой песней, которую ему не терпится записать. Придется помочь.
— А⁈ — подпрыгнул басист.
— Ага! — радостно подтвердил я и обратился к гитаристу. — Александр Иванович, извините, вы в сделку не входили.
— Очень жаль, — вздохнул он.
Мужики бессердечно гоготнули.
— Вы тоже, Никита Андреевич, — обломал я веселье клавишнику.
Гогот как отрезало — кто будет следующим?
— Обещаю придумать для вас соразмерную записи с Ленноном компенсацию нематериального свойства, — развел я руками. — Материальное все равно уже не влезет.
Теперь заржали клавишник с гитаристом, а остальные призадумались — это какого масштаба «компенсация» обломится, если она «соразмерна»?
— Все, — хлопнул я в ладоши, призвав к порядку. — За социалистическую справедливость порешали. У вас, Никита Андреевич и Александр Иванович, выходной, а вы, товарищи, побудьте здесь — Леннон обещал прийти к полудню. Я вернусь чуть раньше, а пока вас покидаю.
Хорошо, что мне не приходится существовать в условиях «нормальной» группы — такая штука как «запись с Ленноном, в которой участвуют не все» точно стала бы причиной проблем. А так мужики даже грустить особо не станут — так, ради порядка женам вечерам в жилетку поплачут на тему «не ценят», но нарвутся на кручение пальцем у виска и приказ «не страдать херней», потому что объективная реальность доказывает обратное: ценят, и еще как! У нас не все «народные» так живут, как мои ремесленники.
Когда я шел по коридору к двери с табличкой «Звукозапись», меня окликнул дядя Фёдор, он у нас на студии Первым отделом рулит.
— Доброе утро! — поздоровался я с ним.
— Проблема, — поведал он.
— Отстой, — расстроился я. — Большая?
— Андреев, который электромонтер, попытался японские «клавиши» спереть, — ответил дядя Фёдор.
— Идиот, — расстроился я еще сильнее. — Задержали?
— Конечно, — кивнул КГБшник.
— Спасибо, что сообщили, дядь Федь.
— Приказ же, — махнул он мне рукой и ушел.
Неприятно, но на предприятии не без «несуна». Но комбинация глупости, наглости и жадности, конечно, поражает — у тебя зарплата под три соточки, квартира, премии чеками, вокруг — толпы КГБшников и милиционеров, а ты все равно воруешь. Выкинув падшего электрика из головы, тихонько зашел в «Звукозапись». За стеклом «будки» Оля пыталась в очередной раз записать свой первый сингл. Сказать ей, что я его все равно пока в стол положу, пока она акцент не минимизирует до приемлемого уровня? А будет это очень нескоро! Не, пускай старается — это же полезно, ибо практика ведет к совершенству.
— Здравствуйте, Майя Владимировна, — шепнул я одетой в свитер с высоким воротником и брюки певице, сев рядом с ней на диванчик.
— Привет, Сережка, — улыбнулась она мне. — Проверяешь? — кивнула на будку.
— Просто время убиваю, — признался я.
И это тоже на благо Родины! Возможно.
С улыбкой покивав — не верит, блин — она поделилась мнением:
— Не девочка, а золото. Ей бы джаз петь — цены бы не было.
Приравнивается к похвале высшего ранга.
— Прогресс, — развел я руками. — Время джаза прошло. Так-то почитателей полно, и они останутся, но нам молодежь окормлять надо — хипари ведь перебесятся и станут нормальными людьми, часть из которых успешно встроится в коммерческие и правительственные учреждения, сохранив при этом любовь к Советской музыке. А если Оля будет джаз петь, ее за бугром будут считать «снежном негром» с соответствующим отношением — пожилых буржуев не переделаешь, они погрязли в снобизме и совершенно непробиваемы.
— «Снежным негром»? — хихикнула Майя. — Я запомню, — посерьезнев, продолжила. — Может в чем-то ты и прав, но джаз — живее всех живых.
— Джаз уже умер, а я еще не-е-ет, — пропел я.
Певица хохотнула, я продолжил:
— Вольно цитируя Никиту Сергеевича, земля ему пухом: «Джаз — это музыка негритянская». Во времена расцвета расовой сегрегации условный, крайне популярный Скриминг Джей Хопкинс, выступая в пафосном ресторане перед белыми людьми не мог в этом ресторане поужинать.
— Знаю, — кивнула она. — Полный абсурд.
— И в этом абсурде — вся суть актуально-царствующего поколения буржуев, — развел я руками. — А рок, несмотря на очевидные негритянские корни, популяризовали и развивают белые люди. От рока пожилые упыри тоже плюются, но он — хотя бы «белый» жанр, и, как ни странно, отношение к рокерам у них лучше, чем к джазменам. Ну и стадион джазом собрать сложнее, чем роком.
— Тоже верно, — вздохнула она. — Спасибо, что Лапина осадил.
— Это Екатерина Алексеевна, — покачал я головой. — Мне не по рангу властелинов телевизора осаживать, вон — отдельный канал пришлось строить, чтобы с ним не сталкиваться.
Майя рассмеялась.
— Вы знакомым не желающим считать себя советскими гражданами передайте, пожалуйста, что скоро в Израиль уехать не получится, — шепнул я ей. — Война там будет неизбежно. Если собираются — сейчас самое время.
— У меня таких знакомых нет, — закаменела она лицом. — Все, кто хотел, уже уехали.
Боится.
— Извините за неловкий момент, — покаялся я.
— Ничего, — простила она меня.
— Хватит, — скомандовал Оле звукореж.
Певица повесила наушники на гвоздик и вышла из будки.
— Привет! — помахал я ей рукой.
— А ты чего тут? — спросила она. — Делать нечего?
— Если будешь на меня злиться, твой английский лучше все равно не станет, — не обиделся я. — Семен Степанович, включите.
Он включил.
— Punctured bicycle On a hillside desolate… — после проигрыша полился очень хороший и мелодичный, но безбожно испорченный акцентом Олин вокал. [ https://www.youtube.com/watch?v=cJRP3LRcUFg&ab_channel=TheSmiths][The Smiths — This Charming Man].
Очень удобно воровать «глубоко гомосексуальные» песни, потому что, если заменить «бой» на «гёрл», «гомосексуальность» исчезает, а Оля получает хиты.
Я махнул рукой, звукач выключил.
— Скажешь, что из-за меня? — спросил я.
Певица потупилась — стыдно.
— Не парься, — успокоил ее я. — Все хорошо, полгода назад вообще слушать было невозможно, а сейчас просто царапается. Главное — это прогресс, и он у тебя есть.
— У меня английский еще хуже, — внесла лепту в утешение молодого дарования Майя. — А я его всю жизнь потихоньку осваиваю. У тебя вся жизнь впереди, не торопись, и однажды будешь собирать стадионы.
— Да, — грустно кивнула Оля.
Поднявшись с дивана, товарищ Кристалинская взяла певицу за руку и с улыбкой предложила:
— Пойдем, вокалом позанимаемся, — заговорщицким тоном добавила. — Я тебе такую историю расскажу!
— Нельзя такие вещи при третьих лицах говорить, — обиделся я. — Я теперь от любопытства не усну.
— Мальчикам такие истории слушать нельзя! — усилила Майя груз любопытства, и они покинули студию.
Оля на прощание не забыла обернуться и показать мне язык. Вредина!
— Затереть? — спросил Семен Степанович.
Пленки с Олиными попытками имеет ввиду.
— Конечно, — пожал я плечами. — В диапазоне от четырех до пяти часов, имею ввиду «через», приведу сюда Джона Леннона писаться.
— Интересно, — оценил предстоящую задачу звукач и ухмыльнулся. — У меня битломанов знакомых куча, от зависти изведутся.
— Карго-культ должен быть наказуем! — хохотнул я и посмотрел на часы. — Так-то успею, — поднялся с дивана и пошел в будку.
— Демо номер семь? — проехавшись на кресле — оно у него на колесиках — до шкафа с бобинами, уточнил он.
— Ага, — подтвердил я.
Решил в год по собственному «гиганту» выпускать — народу же Сережка нравится, будут рады. Отписав куплет, покинул «Звукозапись» и вернулся к музыкантам. Клавишник и гитарист успели свалить, а оставшиеся разместились за столом у окошка. Чай пьют. Под рассказ ударника о домашних делах налил себе кружечку и я:
— Пришел, значит, Васька домой вчера, че-то буркнул и в комнату шмыгнул. Люба сразу в панику — «курит!», — изобразил напуганное лицо.