— Валенки на батарею ставь, — напомнила Таня, поставила Барсика на пол и выдала мне мягкие тапочки.
Тётя Тоня отбывала наказание нестандартно, в камере с хорошими тетеньками-бухгалтершами, сидящими за растрату. Обильная кормежка, телевизор в камере, работа в зоновской столовой — все это прямо сказалось на ее пополневшей фигуре и облагородило некогда впалые щеки, подарив им полноту и румянец. Характерная для ее бывшего взгляда затравленность испарилось, и теперь в ней почти ничего не напоминало ту забитую женщину, застенчиво пытающуюся прятать оставленные горе-мужем синяки. Уверенность в завтрашнем дне ей даровали успехи дочери и предоставленный по выходу на свободу «соцпакет». Когда у человека всё хорошо, по нему это сразу заметно, и тётя Тоня нынче выглядит именно так.
Хозяйка скрылась на кухне, а Таня поделилась семейной тайной:
— Мама булочки печет.
— Булочки я люблю, — улыбнулся ей я.
Протопав тапочками по ковру прихожей, мимо висящих поверх импортных обоев Таниных рисунков в рамочках, мы попали в коридор. Слева у нас комнаты, справа — кухня, куда мы и отправились. Очень приличный кооперативный кухонный гарнитур и не менее приличный «мягкий» уголок у стола — в наличии, равно как и новенькие холодильник и плита, на которой как раз вовремя засвистел чайник. Таня усадила меня под висящие на стене, стилизованные под кота — глаза двигаются вправо-влево в такт маятнику — «ходики», и тётя Тоня поставила на стол поднос с румяными, поблескивающими кристалликами сахара, булочками.
А пахнет как!
— В окно видела как тебя дети в снегу валяли, — хихикнула тётя Тоня, наливая в чашки заварку.
— Соскучились, — улыбнулся я. — Плакали, когда уезжал, — вздохнул. — Трогательно.
— Любовь — не ненависть, — заметила она, поставив на стол кружки и усевшись напротив нас с Таней. — И слезы это хорошие были, светлые и от души.
— Да, — с улыбкой кивнул я. — В Москве еще хлеще было — с каникул ребят в школу на встречу выдернул, и все как один прибежали, с друзьями и родственниками.
Прошелся по бывшим школам, учителям подарки вручил, работая на репутацию и потому что так захотел.
— Надо-то тебе в такую даль уезжать было, — вздохнула Таня и с улыбкой выкатила шутливый упрек. — А мне теперь после курсов тоже туда ехать придется.
— Езжай, доченька, — благословила ее тетя Тоня. — Ехать нужно туда, где перспективы.
— Перспективы сказочные, — поддакнул я. — Но можно и здесь, в «Союзмультфильме» остаться, если на Дальний Восток не хочется.
— Нет уж, я аниме рисовать хочу! — заявила она.
Съев булочку и запив ее чаем, тетя Тоня деликатно нас оставила:
— Пойду за хлебом схожу.
— Купи «Буратино»! — попросила Таня.
— Куплю, — пообещала ей родительница и пошла одеваться.
— Как у тебя с Максимом? — воспользовался я возможностью поговорить о личном.
Четвертый состав «Ласкового мая», когда не на гастролях, живет и учится здесь.
Подружка порозовела щечками:
— А тебе зачем?
— Просто интересно, — развел я руками. — Вдруг обижает?
— Не обижает! — фыркнула она, подвинулась поближе и положила мне голову на плечо. — Ты меня всегда защищал.
— Ты же мне почти сестра, — погладив ее чистой рукой по мягким волосам, улыбнулся я. — Защищал, защищаю и защищать буду.
— Больше не надо, — хихикнула Таня, посмотрев на меня отражающими льющиеся из окон солнечные лучи глазами. — Я уже большая, сама всё могу.
— А звучит-то по-детски, — вредным тоном заметил я.
— Сам не больно-то взрослый! — убрав голову с моего плеча и сев нормально, фыркнула она.
Откусив и прожевав булочку, она все-таки поделилась личным:
— Я Максима бросила. Зазнался он, по деревне вот так ходит! — изобразила высоко задранный нос. — Все время рассказывает, как ему девочки цветы дарят, телефоны суют — он, сволочь, их в специальные альбомы наклеивает!
— Обидно было? — предположил я.
— Очень! — насупилась она. — Руки распускать начал, смелый стал — я, говорит, в любой момент от тебя уйти могу, если ты со мной не будешь это… — она залилась краской и замолчала.
— Наглец какой, — осудил я фронтмена четвертого состава.
— И не говори! — обрадовалась она тому, что не придется озвучивать такие смущающие вещи. — А мне мама всю жизнь говорила, что до свадьбы нельзя, иначе муж ценить не будет. Бабушка за собой не уследила, ее дедушка потом всю жизнь за это бил!
Такое вот общество было.
— Я тебя бить никому не позволю.
— Я сама не позволю! — насупила она бровки. — Чай не средневековье на дворе! Пусть только попробует — я как мама терпеть до последнего не буду, сразу к участковому пойду — пусть в тюрьме сидит, сволочь, может поумнеет! — встрепенувшись, проявила свою добрую сторону. — Только ты Максима не увольняй, он хорошо поет, дурак просто и зазнался.
— Не уволю, — пообещал я.
У нас на гастролях строго — пацаны все время под присмотром, шаг влево-шаг вправо — сразу в ПТУ и на завод. Ну а местные… Ну а за местных пусть родители переживают, но если дойдет до скандала, в шею выгоню без всякой жалости.
— А ты сегодня занят? — спросила Таня.
— Вечером Фурцевы в гости придут, но день свободен, — кивнул я.
— Пойдем на лыжах кататься? — предложила она.
— Пойдем! — легко согласился я.
Люблю лыжи. Вообще зиму люблю!
— А можно подружек позвать?
Покататься на лыжах в окружении милых Советских старшеклассниц? Да только свистни!
— Зови.
— Сейчас! — подскочила она со стула и ушла в гостиную, звонить.
Хорошо с повальной телефонизацией — так бы пришлось всех пешком обходить.
Пока Таня собирала подружек посмотреть на редкое зрелище — меня — я сточил три булочки и мечтательно посмотрел на четвертую. Грустно вздохнув — не влезет — допил чай и подхватил очень вовремя заглянувшего на кухню в поисках еды — на остальное котам обычно пофигу — Барсика и принялся поглаживать мягкую шерстку. Может себе кого-нибудь все-таки завести? В Хрущевске-то я надолго, а на время гастролей найдется кому присмотреть. Подумав о гастролях, немного взгрустнул — уже надоели, но деваться некуда, я и так на них последнее время забил, откупаясь от народа телеконцертами. Нехорошо — все артисты по стране с концертами ездят, а Ткачеву, получается, можно дома сидеть?
— Через полчаса на остановке «Садовая» собираемся, — появившись на кухне, поделилась новостями Таня.
— Я тогда за лыжами и переодеться сбегаю, — с сожалением отпустив зверушку, поднялся я на ноги и пошел к выходу.
— Не опаздывай! — без нужды напомнила Таня.
Я вообще никогда никуда без уважительных причин не опаздываю.
Глава 2
— Да, это трещина, — посмотрев на просвет рентгеновский снимок моей правой кисти, убедился в правильности предварительного диагноза совхозный травматолог Валерий Владимирович, тридцатипятилетний гладковыбритый мужик с пышной русой шевелюрой. — Придется наложить лангету.
Отложив рентген, он заполнил бланк «направления» и вручил сидящей на кушетке рядом со мной маме:
— Кабинет номер шесть.
Хорошо, что я озаботился импортом сюда и в Хрущевск лангет — гипс неудобный: с ним ни помыться, ни почесаться, он натирает и, чего уж греха таить, пованивает.
Кататься на лыжах было весело вплоть до того леденящего душу момента, когда я, не совладав с гормонами, засмотрелся на Танину подругу Любу — больно уж красивая — и на полном ходу влетел в дерево.
Покинув кабинет, мы вышли в коридор, запустив следующего пострадавшего от зимних забав школьника с мамой, и родительница проинформировала Виталину:
— Легко отделался, трещина в безымянном пальце, — вздохнула и задала мне классический мамин вопрос. — И как тебя угораздило?
— Занятия зимними видами спорта требуют внимания и соблюдения техники безопасности, — ответил я.
— Ну и что с ним делать? — хихикнула мама.
— Холить и лелеять, — ответила Вилочка.
Вот мне знак свыше — когда такая красота рядом почти 24/7, засматриваться на других грешно. Немного посидев в очереди — я что, особенный, чтобы вперед травмированных сверстников лезть? — мы с мамой зашли в шестой кабинет, где обменяли талончик на лангету и отправились домой.
— Теперь на гитаре фиг поиграешь, — вздохнул я.
— Найдется кому поиграть, — фыркнула мама и внезапно крепко меня обняла, нежно прошептав. — Хоть в больницу с тобой сходила как нормальная мать.
— Самая лучшая мать! — поправил ее я.
Родительница помогла мне застегнуть пальто, и мы на семейном «Москвиче» поехали домой, усадив Виталину за руль — мама села рядом со мной сзади, чтобы обнимать больного сыночка.
Наша баня пускала дым в вечерние небеса, и объяснение этому дал нашедшийся дома, успевший переодеться в рубаху, брюки и шерстяные носки дед Паша:
— Семен Кузьмич париться придет. Тебе с этим можно? — кивнул на руку.
— У ребенка перелом, а тебя только работа волнует, — надулась на него мама.
— И совершенно правильно! — заступился я за старшего Судоплатова. — Я ж не барышня кисейная, а комсомолец!
— Во-о-от! — обрадовался дед Паша моей силе духа и хлопнул меня по плечу. — И не ребенок он давно, Наташ, а мужик, который такого повидать успел, сколько не всякий наш оперативник за службу видит.
— Это еще хуже, — фыркнула мама, громко чмокнула меня в макушку, и в компании Виталины ушла в сторону детской — воспитывать тех детей, что еще можно спасти.
— Идем, — зашагал дед в гостиную.
С дедушкой поговорить я всегда рад, поэтому охотно пошел следом. Усевшись в кресло у камина — сейчас не горит, он же для понта и атмосферы, а тепло с лихвой обеспечивает батарея — дед достал из тумбочки деревянный футляр, из него — трубку и кисет…
— Ты ж не куришь, — удивился я, занимая соседнее кресло.
— А трубку и не курят, — ответил он, набивая чашу табаком. — Так, дым во рту погонять.
— Под Сталина косишь, — догадался я.
— А почему не под Шерлока Холмса? — спросил он.