— Сережа, веди себя прилично! — Шикнула мама.
— Александра Николаевна, давайте мы с вами сегодня до вечера пластину детских песен запишем, а вы свой приказ отправить меня в музыкалку отмените?
— Пластинку? — Совершенно по-девичьи захихикала она в ладошку.
— Вот эту например Эдуард Хиль петь должен с детским хором! — Нагло заявил я и запел: — Буквы разные писать тонким перышком в тетрадь…
На втором куплете из кабинета выглянул сам главред «Литературки» — я его фотку в интернете видел, но Пахмутова жутко невежливо на него шикнула, и Александру Борисовичу пришлось дослушать до конца.
— Саша, тебе этот мальчик надолго нужен? Я его себе забираю! — Безапелляционно заявила ему Александра Николаевна.
— Нет уж! — Возмутилась мама.
— Я не в этом смысле, Наталья Николаевна! — Улыбнулась ей композитор.
— Здравствуйте, Александр Борисович, извините, что нарушил регламент! — Обратил я внимание на главреда.
— Ничего, Сережа, я очень рад, что у тебя получилось очаровать Александру Николаевну! — С выражением бесконечного добродушия на лице улыбнулся он мне.
Вот он — легендарный пассивный попаданческий навык «хроноветер в спину», из-за которого у них все и всегда получается! Нет, разумеется, есть и более преземленное объяснение — вот ты редактор журнала, газеты или типа того, и тут на тебя из ниоткуда валится уникальнейший пионер. Твои действия? Задвигать и не пускать? Да щас — это же такая вкусная возможность выйти на совсем иной уровень! Кто заметил мальчика-гения и дал ему раскрыться? Святая троица: Полевой, Пахмутова, Чаковский. А ну всем по ордену Ленина! Не, плохо я о людях думаю, испортился в капитализме-то. Такие энтузиасты, как они, очень даже способны вцепиться в меня сугубо из чувства долга перед лучшей в мире Советской культурой. Но про «хроноветер» мне нравится больше!
— Сколько у тебя стихотворений, Сережа? — Спросил он.
— Принес четыре, и еще в голове целая куча! — Признался я.
— Пойдемте, посмотрим пока то, что на бумаге, — Поманил он нас в свой кабинет.
Пахмутова, разумеется, пошла с нами — она ведь именно за этим здесь. Рассевшись за столом, выудил из сумочки совсем растерявшейся от происходящего мамы листочки, и протянул главреду. Увы, Александра Николаевна листочки перехватила.
— Знаете, Александра Николаевна, это в конце концов просто невежливо! — Расстроился Чаковский.
Композитор покраснела, одумалась, и отдала ценный трофей главреду.
— Ладно! — Решил он, и вернул стихи мне: — Прочитай нам, Сережа.
Да фиг там, я лучше сразу спою!
— Отчего так в России березы шумят…
— Саша, бери все! — Дала главреду дельный совет Пахмутова, не дожидаясь остального.
— Беру! — Не стал тот сопротивляться.
— Ты это все помнишь? — Спросила меня Пахмутова, указав на листочки.
— Помню! — Кивнул я.
— Сереже же нигде расписываться не надо? — Продолжила «дирижировать» композитор.
— Не надо! — Подтвердил главред.
Александра Николаевна снова отобрала у меня стихи, всучила главреду, схватила меня за руку и потащила за собой, на ходу пообещав полностью потерявшей связь с происходящим маме:
— Наталья Николаевна, ни о чем не беспокойтесь, я его обязательно покормлю не менее двух раз и привезу прямо домой не позднее девяти вечера!
— У него домашняя работа не… — Захлопнувшаяся за нами дверь кабинета отсекла вялый мамин протест.
Глава 15
Пахмутова у нас оказалась автоледи — гордой владелицей блестящей черной «Волги». Сидя на заднем сиденье автомобиля, напевал Александре Николаевне «свои» детские песенки.
— Нет, Сережа, я так не могу — это даже не соавторство, это — твои, целиком готовые песни!
Это она страдает, что придется записать себя в композиторы.
— Александра Николаевна, вы мне чудовищно поможете, если поставите свое имя рядом с моим. Вы, извините, я не имею ввиду вашу замечательную фигуру, все-таки глыба!
— Спасибо, что уточнил! — фыркнула композитор.
— Композитора Сережу Ткачева никто не знает, — продолжил я. — А еще ему — тринадцать лет, и музыкалку он видел только по пути в школу и обратно. Стихи-то ладно, там ничего нового или сложного нет, а вот музыка… Вы же и подставитесь, Александра Николаевна — обвинят в мистификации и обмане народа!
— Совестно! — призналась она.
— Если совестно, давайте меня «вступим» в Союз Композиторов! — обнаглел я.
— Обязательно «вступим»! — и не подумала она спорить. — Вот сейчас запишем на пленку, и завтра мы с тобой и Натальей Николаевной поедем в ВУОАП — оформлять твое авторство. И если тебя не примут в Союз еще до конца этого года — я не секретарь его правления! — и Александра Николаевна заговорщицки мне подмигнула.
— Спасибо вам огромное! — от души поблагодарил я. — Я понимаю, что вы — жутко занятой человек, поэтому очень признателен за то, что вы взяли надо мной шефство!
— Шефство! — захихикала она. — Эх, Сережка, вот ты, наверное, думаешь, что у нас хороших песен в стране много?
— Много, но всегда нужно больше! — откликнулся я. — Вот, например, каждое Первое сентября одно и то же играет. Надоедает же! Вот, если старшие товарищи одобрят, следующая линейка пройдет под совсем другую музыку!
— Вот именно! — с улыбкой посмотрев на меня в зеркало заднего вида, кивнула она. — Хороших композиторов и поэтов много не бывает! А тебе еще и тринадцать лет — где такое видано?
— Я уникальный, но никому об этом говорить не собираюсь, — поделился я секретом. — Буду как все!
— И правильно! — кивнула Пахмутова. — Уникальность уникальностью, но задавак никто не любит!
Всенародно любимая композитор живет в новенькой девятиэтажке — кооперативная, наверное. Вот здесь консьержка уже была в наличии. Поздоровались, прокатились на лифте и вошли в квартиру. Зона уюта начиналась сразу с прихожей — темного цвета обои, на полочке зеркала — разные женские фуфырики, мебель — деревянная и, похоже, правильно-старая. Под ногами — мягкая ковровая дорожка, а из комнаты вышел нас поприветствовать одетый в халат Николай Николаевич Добронравов — муж Александры Николаевны.
— Коля, у меня теперь новый соавтор! — подколола его жена.
— Здравствуйте! — поприветствовал я его. — Мне ваши стихотворения очень-очень нравятся!
— Вот спасибо! — улыбнулся он и спросил. — А ты, значит, наше юное дарование?
— Можно и так сказать! — не стал я стесняться.
— Сережа сочинил очень много замечательных детских песен. Причем совершенно не имея музыкального образования!
— Если бы в Гнесинке учили сочинять песни, Советская музыка покорила бы весь мир! — отмахнулся Николай Николаевич.
— Покорми, пожалуйста, Сережку, мне нужно Эдику позвонить! — отдала распоряжения Александра Николаевна.
— Пойдем! — позвал меня Добронравов.
По пути вымыл руки в ванной импортным земляничным мылом, и мы зашли на кухню. Мебель «правильно-старая» и здесь, но антиквариатом я бы это не назвал — выбирали явно ориентируясь на вкус, а не на дороговизну.
— У нас есть щи и жаренная картошка с мясом, — огласил меню Николай Николаевич, зарывшись в холодильник.
— Второе, если можно! — попросил я.
Пока он разогревал картошечку, попросил рассказать ему стихи. Я рассказал.
— Феноменально! — сделал он все тот же вывод. — А ты только детские пишешь?
— Нет! — покачал я головой и приоткрыл завесу тайны. — Я любые могу, на любую тему. Но мне больше нравятся те, которые хорошо ложатся на музыку. Люблю хорошие песни! — образцово-детская счастливая улыбка.
— Да ты талант! — улыбнулся в ответ Николай Николаевич. — Покажешь?
— Конечно! — кивнул я и запел.
— Кто молчал в ответ, медлил в ночь уйти…[4]
— Великолепная стилизация под фольклор! — выдал Добронравов свое авторитетное мнение. — И очень красивые образы!
— Спасибо, ваша похвала для меня безумно много значит! — поблагодарил я.
Поэт (тоже не «член», кстати — только в следующем году примут, хотя, казалось бы, ему за одну только «Великолепную пятерку и вратаря» должны были все возможные титулы выдать) выставил передо мной тарелку с картошкой, снабдив ее тарелкой с солеными огурцами и помидорами. Ломоть черного хлеба — в наличии!
— А мне ты другую песню про коня пел! — появилась в кухне Александра Николаевна.
С набитым ртом отвечать не стал, прожевал и пояснил:
— Мне лошади нравятся! А кто это все готовил?
— Я! — с улыбкой призналась Пахмутова.
— Очень вкусно, спасибо большое!
— Кушай на здоровье! Сейчас Эдуард Хиль приедет.
— Как во сне! — поделился я ощущениями.
— Мир — очень интересная штука! — заметил Николай Николаевич.
— Очень! — согласился я. — Меня вот в середине лета машиной задавило, и нас с мамой в Кисловодск отправили, подлечиться. Так мы там председателя колхоза встретили — его лошадь в лоб лягнула, а ему хоть бы хны!
— Крепок! — уважительно признал Добронравов.
— А вчера на картошку поехали, и оказалось, что работать будем именно в его колхозе!
— Удивительное совпадение! — улыбнулась Пахмутова.
— Вы же не сочтете меня мерзким и жадным, если я спрошу, сколько платят за стихи «не-членам»? — обратился я к опытному Николаю Николаевичу.
— Что ты, Сережа! — с немного расстроенной улыбкой — обидно, когда не ценят! — покачал он головой. — Жадина таких стихотворений никогда не напишет. «Не-членам», — он ухмыльнулся. — Платят по сорок копеек за строчку.
— Спасибо! — поблагодарил я. — А вот прозаикам за авторский лист платят. Как вы думаете, по какой сетке бы тарифицировали роман с стихах «Евгений Онегин»?
Хозяева жилища хохотнули.
— Или наоборот — поэму Гоголя «Мертвые души». Строчек там ухх! — добавил я.
Смех зазвучал еще вкуснее. Закрепляя успех, рассказал им пару анекдотов — про поэта и композитора соответственно. Хе, судя по лицам, отныне я здесь всегда желанный гость! И замечательно — такие связи нам ох к