— Александра Николаевна, я очень Вас прошу никому ничего об этом не говорить! — жалобно попросил я. — Это — жуть как подозрительно: до аварии не умел, а после нее сразу начал! Так ведь не бывает. А когда «не бывает» — аномалию начинают изучать. Нет, если Родине нужно будет посадить меня в подвалы секретных лабораторий в качестве научного объекта, я с радостью сам себя туда определю, но сомневаюсь, что таких пионеров как я можно производить фабричным способом, так что в качестве свободно передвигающейся по стране творческой единицы я буду гораздо полезнее.
— Да какие подвалы, Сережа? — мягко улыбнулась Пахмутова.
— Можете проверить! — буркнул я и уставился в окно.
— Не стану, — покачала она головой. — А на чем ты играть умеешь?
— Фортепиано и гитара, — признался я.
— То-то ты аж дергался, когда я нарочно неправильные ноты брала! — с хитрой миной на лице подмигнула она мне.
— Самоконтроль пока не совершенен, — покаялся я.
— Да ты уже готовый шпион! — фыркнула она. — У Людмилы Георгиевны прекрасное музыкальное образование, и она ничего не заметила.
— Просто радовалась обновкам репертуара! — улыбнулся я. — Вот и не обратила внимания. Школьники же все время дергаются и суетятся.
С Зыкиной записали «демку» «Текущего ручья», и завтра в ВУАП мы поедем все вместе. Под рояль, конечно, прямо не то, но никто в таком виде в ротацию песню и не пустит. Такой мощный шлягер заставил певицу очень сильно проникнуться идеей «околофольклорного» диска, и она на радостях даже расцеловала меня в щеки. Зыкина вообще хорошая (передо мной, по крайней мере) — веет от нее этакой аурой доброй бабушки, несмотря на сорокалетний возраст. Некоторые люди будто рождаются дедушками и бабушками. Подарок хороший по итогам записи пообещала — настоящий ГДРовский проигрыватель с бобинами и пластинками. Само собой, весь материал будет показан маме Наташе — извелась поди, похитила Пахмутова любимого сыночку-корзиночку. Проигрыватель есть у тети Нади, так что проблем не возникнет.
— У нее с репертуаром плохо, — согласно кивнула Александра Николаевна. — Казалось бы, «Платок» и «Волгу» вся страна поёт, но…
— Но потенциал такой замечательной певицы пропадает, — поддакнул я.
— Именно! — подтвердила Пахмутова. — Это — отличные песни, но тягучие как та самая Волга. Под такие на танцах никто плясать не станет. А вот с твоими, Сережа, ууу!.. — протянула она и спросила. — Раз ты на фортепиано играть умеешь, значит и нотную грамоту знаешь?
— Знаю, — подтвердил я.
Чего уж теперь?
— Давай так поступим — скажем всем, что я с тобой индивидуально занимаюсь, — подмигнула в зеркало заднего вида. — Уж прости за нескромность, но это гораздо лучше оправдает твой, так сказать, прогресс, чем походы к этому твоему Диме!
— Спасибо огромное, Александра Николаевна! — от души поблагодарил я.
— Про Николая Николаевича даже не переживай — если его спросят, он все подтвердит. Он у меня вообще не из болтливых, даром что поэт!
Верю — болтливые деятели культуры в СССР столько десятков лет подряд госнаграды не получают.
— Я все понял. Это — просто бесценный подарок, Александра Николаевна.
— Какой там подарок! — фыркнула она. — Я на одних только авторских с твоих песен… — она осеклась, усовестилась, и вздохнула.
— Общее дело делаем, одной культуре служим! — жизнерадостно успокоил ее я.
— Другие тоже «служат», а у самих в голове одни кооперативы, «Волги» и путевки на курорты! — фыркнула она, поерзала, пробежала пальцами по рулевому колесу и испытала потребность оправдаться: — Ты не подумай, мне эту машину в Союзе выдали, служебная. Снимут с должности — верну!
— Если страна считает нужным выделить кому-то машину, нужно брать! — не стал я ее осуждать. А за что? — Вы ведь и «Волгу», и квартиру, и должность полностью заслужили — песня ведь строить и жить помогает, а значит — вещь полезная!
— Ох полезная! — согласно улыбнулась Пахмутова. — Каждый раз, когда с рабочими коллективами встречаюсь, поражаюсь, насколько сильно народ благодарит!
— Приятно, наверное! — улыбнулся я.
— Очень приятно! — не стала она притворяться.
— А вас в редакцию «Литературной газеты» случайно не Борис Николаевич подослал? — спросил я.
— Умный! — вздохнула композитор. — Он! «Сашка, у меня тут феноменальный пионер завелся, завтра в девять в „Литературке“ его лови, не пожалеешь»! — весьма похоже изобразила она Полевого.
— Не пожалели? — на всякий случай уточнил я.
— Скажешь тоже! — фыркнула она.
— Очень много для меня Борис Николаевич делает, — признал я. — Даже не представляю, как отблагодарить.
— А ему и не нужно! — хихикнула Пахмутова. — Ты же знаешь, как его лучшая повесть называется?
— «О настоящем человеке»?
— Вооот! — радуясь понимаю, подтвердила она. — Вот и он у нас такой, настоящий!
— Вы тоже настоящая! — позавидовал я.
— А ты? — спросила она, придав лицу строгости.
— А я полон фальши, но старательно загоняю ее туда, где она не сможет навредить Родине, — признался я.
— Например? — спросила она.
— Я — атеист, Александра Николаевна, но бог, как философская концепция и художественный образ — более чем материален.
Перерожденный атеист, да. Проблемы?
— И? — не поняла она к чему это я.
— А в стихи и книги его не вставишь — идеологически вредно, и я с этим всем сердцем согласен — попы хуже червей, бесконечная черная дыра для поглощения любого количества добавленной стоимости, которую можно потратить несоизмеримо полезнее!
— А где фальшь-то? — не поняла она.
— Ну не вставил что-то типа «самую наивную просьбу господь исполнит первой»… Исключительно для красоты, понимаете?
— Очень даже понимаю! — подтвердила Пахмутова, которую цензура тоже временами поддушивает. Как и всех, впрочем.
— Ну и вот — мне обидно от хорошей строчки отказываться, но я понимаю, что так будет лучше с точки зрения государственного строительства, которое — самая важная штука в мире! Вот и получается — вставить хочется, а нельзя. Лицемер я, Александра Николаевна!
— Тюю! — весело протянула она. — Это вот такая у тебя «фальшь», Сережа? Ты не переживай, за мысли у нас не наказывают! А старшие товарищи всегда позаботятся, чтобы у тебя не было никаких проблем с цензурой — подскажут, помогут.
— Это хорошо! — изобразил я облегченный вздох.
— Скажи, Сережа, а ты эти песни заранее придумывал, или… — оторвала руку от баранки и покрутила в воздухе.
— Да я прямо на ходу могу! — не стал я стесняться, и весь оставшийся путь, благодаря базе данных в голове, рифмовал все, что вижу.
— Ты прямо как акын! — похвалила Пахмутова по пути к подъезду.
— Тяжелое наследие монголо-татарского ига! — хохотнул я. — Вот Вы как думаете, Александра Николаевна, мы — это Восток или Запад?
— Иногда мне кажется, что больше Восток, — подумав, решила она.
— Все признаки на лицо! — кивнул я. — Включая максимально крепкую (в эти времена) вертикаль власти, чинопочитание, страсть к кумовству и местничеству, и совершенно отсутствующий вкус, из-за которого красота прямо пропорциональна количеству золотой лепнины.
Александра Николаевна грустно вздохнула и попросила:
— Очень тебя прошу, Сережа — никому и никогда больше такого не говори.
— Не волнуйтесь, я вполне разумный пионер, и, извините, против ветра писать не стану.
В квартиру Пахмутова вошла, оглушив открывшую нам дверь, бледную от волнения маму сочным смехом.
— Все — очень хорошо! — сразу же успокоил я родительницу. — Александра Николаевна меня с Хилем и Зыкиной познакомила, представляешь?
— Ничего себе! — Отмерла, разулыбалась мама и предложила. — Выпьете с нами чаю, Александра Николаевна?
— С огромным удовольствием! — не стала отказываться она.
Все равно ведь поговорить нужно.
— Итак, Наталья Николаевна… — откушав кусочек торта и запив его чаем, перешла к делу композитор. — Сережу в музыкальную школу отправлять — только портить!
— Почему? — Удивилась родительница. — Вы же говорили, что у него прекрасные перспективы?
— Потому что ваш сын — самородок! — обрадовала ее Александра Николаевна. — А таких, как ни прискорбно, академическое образование «гранит» и загоняет в общие рамки! Я буду учить Сережу сама!
— Ах! — прикрыла мама рот ладошкой.
— А вы сначала послушайте, что у нас получилось, а потом уже как следует «ахните»! — подмигнула ей Пахмутова.
Я сбегал за магнитофоном, ответил на классическое «зачем?», и сам не понял, в какой момент все соседи собрались в нашей комнате — на кухне тесновато. Отсутствует только дядя Федя — он себе кого-то нашел, и временно в коммуналке не проживает. Мама поведала, что у него такое несколько раз в год бывает.
Само собой, такая удивительная гостья просто не могла не произвести настоящий фурор, и, после пространной процедуры знакомства, пришлось одолжить у деда Лёши раздвижной стол, который быстро заставили всем, что нашлось в коммуналке. Офигеть у нас тут запасы, если все вместе сложить — пару раз перезимовать хватит. Ладно, преувеличил, но стол все равно внушает.
Пахмутова не пила, но никто не обиделся — она же за рулем. Когда все осознали, из-за кого она здесь, меня начали прямо-таки купать в любви и обожании. Ничего особенного, впрочем — ко мне и так все очень хорошо относились.
Послушали записи, подивились голосам Хиля и Зыкиной, и, нереально довольные импровизированной пирушкой, проводили всенародно любимого композитора.
— Ой, Сережка! — как только при помощи соседей первозданный порядок в комнате был восстановлен, а сами они ушли, схватилась за голову мама. — Что началось-то? Что за круговерть? Полевой, Пахмутова, Чаковский, Хиль, Зыкина!
— Я бы в ванне полежал, мам, — устало улыбнулся ей я. — Хорошо, что целую неделю пропущу, на домашку сил совсем не осталось. Но учебу «задвигать» не стану! — на всякий случай добавил для напрягшейся мамы.
— Иди, сыночек, завтра на работу всем, спать легли, хоть всю ночь лежи! — с этим теплым напутствием она ласково меня обняла, и я пошел в ванную.