— Есть! — кивнул я. — Спасибо, что указали на проблему, уважаемые старшие товарищи! Обязуюсь написать минимум три веселых песни на эту же тематику!
Да им и в голову не приходит заподозрить меня в лицемерии — я же буквально тринадцатилетний образцовый пионер, который именно так и должен себя вести!
— Похвальная сознательность, Сережа! — закивал и задавший неловкий вопрос функционер. — Но тебе замечательно удается гражданская лирика, и мы бы очень хотели, чтобы ты сочинял больше такого!
— Обязательно, Анатолий Ильич! — пообещал я, достал из кармана школьного пиджака блокнот, и карандашом записал в нем совет уважаемого старшего товарища.
— Тогда, если с этим разобрались, вопросы о ручьях и рябинах можем опустить, — скомандовала Фурцева. — Никодим Вениаминович, прошу вас.
Лысый мужик погладил бороду и спросил:
— Обязательно ли делать «И вновь продолжается бой» настолько громкой, и, я бы даже сказал, «ро́ковой»?
Александра Николаевна снова попыталась подключиться, но в этот раз влез вошедший во вкус я:
— Великая Октябрьская Социалистическая революция высвободила веками скованную прогнившими полуфеодальными оковами Империи энергию народа, благодаря которой первое в мире государство рабочих и крестьян было основано, укреплено, защищено от врагов и благополучно существует по сей день, одним только фактом своего существования заставляя капиталистические элиты визжать и корчиться от бессильной злобы! — по мере монолога мой немножко натренированный публичными мероприятиями звонкий мальчишеский голос набирал громкость, мощь и пафос. — События прошлого, которые привели к настолько величественному результату просто преступно показывать без должного, так сказать «рокота». Это же красиво — под залпы «Авроры», которые и символизирует перкуссия, летит над огромной страной красная тень, чтобы сплотить и указать путь, который неизбежно приведет нас к победе!
Повисла тишина.
— Сережа проводит своему классу политинформацию! — пискнула Александра Николаевна, развеяв ее.
— Даже завидую ребятам! — улыбнулась Фурцева и выдала нам индульгенцию. — Считаю, что дальнейшие дискуссии не имеют смысла.
Функционеры согласно побурчали, и министр поднялась на ноги:
— Пойдемте, провожу вас!
Мы с Пахмутовой подскочили, и я открыл перед дамами дверь, заслужив благожелательный взгляд самой важной советской тетеньки.
— До свидания! Буду благодарен, если вы и дальше будете мне помогать развиваться как полезной Родине творческой единице! — попрощался я с МинКультовцами и пошел за министром и композитором.
Блин, а я не перегнул? Не, в самый раз!
— Как мама? — спросила меня Фурцева.
— Говорят, что все будет хорошо, спасибо, Екатерина Алексеевна, — поблагодарил я и решил понаглеть. — А можно ее у вашего парикмахера к Новому году подстричь будет? Она всегда вашим прическам завидовала!
— Конечно можно! — умилилась министр.
— И вот еще! — хлопнул себя по лбу и полез в портфель. — Вот! Как чувствовал — пригодится! — протянул красиво завернутый в импортную подарочную бумагу берестяную шкатулку с янтарным браслетом. — Спасибо, что так быстро меня заметили и дали возможность радовать людей песнями и книжками!
— Я здесь совершенно не при чем, — с улыбкой покачала головой Фурцева, но подарок взяла и отдала материализовавшейся, кажется, прямо из пустоты тетеньке-секретарю. — Спасибо!
— А министром интересно работать? — с вполне искренним любопытством спросил я.
— Очень! — умилилась она еще сильнее и шутливо похвасталась. — Все время то писатели, то музыканты, а иногда и актеры попадаются!
— Но работать, наверное, много надо, да? — попытался угадать я.
— Очень много, — вздохнула Фурцева. — Но ничего, я пока справляюсь!
Ух как самоуверенно! Ничего, поправим где надо, и будет у нас не министр, а конфетка. Но это потом, само собой — мне пока прямо не по рангу, это же не прием в парикмахерскую. До конца министр провожать нас не стала, попрощавшись у лифта и пожелав мне творческих успехов, здоровья маме, и выразила уверенность в дальнейших встречах.
— Ну, Сережка! — как только кабина понесла нас вниз, Пахмутова схватила меня за уши и поцеловала в макушку. — Ну молодец, считай — все, врагов у тебя не осталось, если сильно не наглеть.
— Ваши слова — да Екатерине Алексеевне в уши! — улыбнулся я. — Но в целом я с вами согласен, все вроде прошло лучше не бывает!
— Именно что «не бывает»! — одобрила она.
В машине успокоили дядю Толю, и он повез нас с ним домой — надо немножко делами заняться. Александра Николаевна доедет домой сама, когда мы освободим ее машину.
— Вот тут, — протянул он нам взятую со свободного переднего сиденья свежую «Правду». — На четвертой странице.
Мы с Пахмутовой открыли указанное место, и нашли там опубликованное письмо за авторством Михаила Александровича Шолохова, в котором живой классик как следует прошелся по Солженицыну и его покровителям — вот, мол, доигрались с этой вашей «оттепелью», а теперь приходится танки в Прагу вводить. Это если посыл передать, так-то там очень все обтекаемо подавалось — Шолохов не первый день в СССР живет.
— Ой, началось! — грустно вздохнула Пахмутова. — Сейчас гайки будут закручивать. Не переживай, Сережка! — не очень убедительно подбодрила она меня. — У тебя же гражданская лирика хорошо получается!
Глава 26
Дяди Толина бумажка позволяет оперировать нашей с мамой сберкнижкой, поэтому первым делом мы с ним отправились в сберкассу.
Я присел на деревянную скамейку, а Судоплатов-младший отстоял небольшую очередь и очень такой задумчивый принес мне запрошенные четыре сотни рублей — выкупить у Фила заранее запрошенные «сюрприз-коробки» для девочек с кучей предметов, так сказать, женской гигиены — от прокладок до шампуней. Коробки собирались с запасом и сразу «на семью», так что ценник оправданный.
— Сумма на счете нереалистично велика? — предположил я, поднимаясь на ноги и убирая купюры во внутренний карман куртки.
— Сам посмотри! — предложил он и показал сберкнижку, заставив меня нервно хихикнуть на сумму остатка в двенадцать тысяч двести один рубль.
— Скажите мне как экономист, дядь Толь, — направляясь на выход, спросил я. — Разве это — не настоящая дыра в нашей экономической модели? Это вот с песенок накапало, за полтора месяца. А я ведь в самом начале пути!
— Может мне тоже в композиторы пойти? — риторически спросил он.
— Вы не переживайте, я вам ни копейки не дам! — заверил я его. — А на дни рождения буду стабильно дарить «Шипр» за два восемьдесят.
Новый папа гоготнул.
— Но маму и будущего родственника, уж простите, буду всяким разным по мере возможности задаривать — это мое право как сына и брата. Но, когда в шестнадцать лет я от вас съеду, и, возможно, женюсь… — дядя Толя опять гоготнул. — Все будет в ваших руках.
— Не так я себе прогулку с пасынком представлял, — вздохнул он.
— У нас необычная семья, — покивал я. — Но давайте вернемся к экономике. Если у меня вот такие вот денежные поступления, то что творится в сберкнижке условного Ободзинского?
Дядя Толя загрузился.
— Получается, что наша творческая элита — что-то вроде подпольных миллионеров Кореек. Мучаются, соответственно, не меньше — денег натурально горы, а сделать с ними ничего нельзя, сколько по детдомам материальную помощь не рассылай. Кооператив себе, кооперативы детям-внукам, кооперативы двоюродным и троюродным, всем по машине и даче, а дальше — всё, упираемся в социалистический потолок. Представляете, как это невыносимо? Да ты мог бы за́мок на свои деньги построить, а нельзя — в социализме замок никому иметь не дозволено, вот и страдают наши творческие единицы, диссидентствуют — можешь жить в тысячу раз круче среднего пролетария, а кровавый режим не дает!
— Никогда на это с такой точки зрения не смотрел, — признался задумчивый дядя Толя.
— Вы же экономист! — осудил его я. — Кроме того — комсомолец, да?
— Кандидат в члены Партии! — не без гордости ответил он.
— Значит — материалист. Следовательно — должны взирать на окружающую действительность сквозь призму Марксизма-Ленинизма.
— И на тебя? — улыбнулся он.
— И на меня! — подтвердил я. — Вот что вы перед собой видите?
— Не «что», а «кого»! — будучи хорошим человеком, обиделся на меня за меня же новый папа.
— Неправильно! — хохотнул я. — Это… — погладил себя по «лыжной» шапочке. — …Самый мощный в мире источник интеллектуальной собственности, по доходности потенциально способной сравниться с доходами Родины от продажи нефти нашим западным партнерам по историческому процессу.
— Брешешь! — ожидаемо не поверил он.
— С нынешними, по крайней мере, — одумался я.
— Почему с «нынешними»? Цена на нефть стабильна много лет.
— И потребность в ней все время растет, а хранится она в основном в крайне специфических странах, готовых погрузиться в кровавую мясорубку в любой момент, — пояснил я. — В капитализме — а большая часть планеты, увы, живет по его законам, нет ничего стабильного — совсем не нужно быть оракулом, чтобы это понимать. Сроков и подробностей, разумеется, не назову, но это — неизбежно! — уверенно заявил я. — Вот увидите, однажды — по историческим меркам считай завтра — «жижа» поползет наверх, а СССР станет крупнейшим ее экспортером — наши хитрые предки подмяли под себя 1/6 часть суши. Представляете, сколько у нас всего и в каких количествах тут есть?
— Что ж, валюта стране нужна, — пожав плечами, нейтрально ответил он.
— Давайте так — если до 75 года нефть не вырастет в цене больше чем в три раза, я вам должен шоколадку «Вдохновение». Если прав я — наоборот!
— Идет! — хохотнул он, и мы пожали руки, попросив мимопроходящего поддатого дедушку их разбить, что он проделал с явным удовольствием.
— Так что там с «интеллектуальной собственностью»? — вернулся дядя Толя к прежней теме.
— Все упирается в средства производства, — развел я руками. — И юридическое сопровождение. У меня есть несколько изобретений развлекательно-прикладного характера, которые нужно патентовать, и куча книг, песен и фильмов, которые можно выгодно впарить буржуям за хорошие деньги. Кроме того — есть несколько идей телепередач, рассчитанных на западное общество потребления — у нас такую пакость показывать нельзя, у нас тут в почете труд, а не это их «повезло стать миллионером». Но все это — только если старшие товарищи в меня поверят и обеспечат все нужное. А я пока буду английский учить.