— Не просто так, — Лета легко выдержала его обвиняющий натиск, — совсем не просто. Та из нас, что решит привести своего избранника сюда, в случае неудачи разделяет с ним его небытие. Я вот лично не смогла.
— Мать моя женщина! — ахнул Арчи, косясь на неё совсем уж дикими глазами. — Господи ты боже ты мой! Тёма, ты это слышал?
— Ага, — я тоже немного обалдел от кипения таких смертных страстей в этом, до сегодняшнего дня считавшемся у меня оплотом расчёта и будничной скуки, подгорном царстве. Как-то не стыковались насквозь приземлённые гномы со своими, открывшимися для меня сейчас в новом свете, хозяйками. — Слышал и даже ошалел! Ну вы, блин, даёте!
— А что ты хотел? — Лета с неудовольствием расправила плечи и с вызовом глянула мне прямо в глаза. Мягкий багровый свет на стенах сменился алым, злым и резким, температура разом подросла, и волосы у меня на голове затрещали от близости опасного жара. — И даёте что? Наша плоть — огонь! Мы — дети Первородного Пламени! Любить нас — нужно силу иметь, и волю! Настоящую волю, а не как у тебя!
— Очень нужно, — я даже не обиделся, почувствовал, что задел её за живое, — как-нибудь обойдусь! Просто я и представить себе не мог, что у вас тут за страсти кипят великие! Вот и удивился — но это нормально, пойми, это естественно, ты не злись только, пожалуйста, а то уже стены плавятся.
— До злобы мне ещё далеко, — Лета всё же сбавила напор, и полное ощущение того, что я сунулся в мартеновскую печь, ослабло. — И не вертится у нас всё вокруг этого, ты не думай, дел у нас много, настоящих и важных. Один из этапов взросления, не более того, все через это проходят. А кто не прошёл — та придумывает себе что-то такое, романтическое, да на этом и успокаивается.
— Ну и хорошо, — тут же подхватил Арчи, напрягшийся при этом больше обычного, — ну и ладушки. Этап так этап, мы поняли! И это, давайте уже снизим шуткой напряжённость! Ну, или хотя бы её градус, а? Я вот к чему — Даэрон наш никому из вас не приглянулся, часом? Эльф же, красавец!
— Было бы чему там глянуться, — фыркнула Лета, а я вновь почему-то некстати заметил, до чего же она красива. Волосы вот эти, чёрные да с огнём, по ним бегающим, умный взгляд, свободная осанка, манера держаться да вообще ощущения от неё в целом были просто огонь. — Мелкий, озлобленный, вполз к нам червячком, боком да в ужасе, униженно да кланяясь. А в голове мысли только о себе, да как к нему жизнь несправедлива, да как он теперь всем покажет. Мы людей насквозь видим — так что нечего там любить.
— Ну, на этот счёт есть разные мнения, — Арчи почему-то всерьёз расстроился за друга детства. — не надо уж так рубить сплеча.
— Ты спросил, я ответила, — легко отмахнулась от него Лета, указывая нам рукой на вход в широкий зал, освещённый ярким светом нескольких саламандр. — Скоро сам увидишь, что с ним стало. Тем более почти пришли уже.
— Скажешь нам ещё что-нибудь? — быстро спросил он у неё, была у него такая любимая фишка, и иногда она срабатывала, — на прощанье?
— Не знаю уж, с чего ты взял, что мы тут попрощаемся, — усмехнулась Лета такому непосредственному напору, — одна я сейчас в человеческом облике здесь пребываю, остальным или рано, или поздно уже, или заняты они. Так что вместе мы до самого конца, не переживай. Но скажу, почему бы и нет.
Она остановилась, сделав шаг назад, чтобы посмотреть на нас обоих вместе ещё раз. Глаза её, оставив Арчи в покое, впились в мои, и я не стал противиться или закрываться, не тот случай. Смотри, пожалуйста, может, и увидишь чего.
— Ты, — наконец ткнула она пальцем в моего друга, — не торопись обвинять человека в том, что он изменился. Это его решение, а не твоя боль, понял? Ты тут не при чём!
Арчи недоумённо пожал плечами, мол, принял к сведению, но хотелось бы большей конкретики, если уж вам интересно его мнение.
— А ты, — вновь перевела она взгляд на меня, — проснись! Проснись, Артём! Для этой жизни проснись, а то ведь так и проспишь всё!
Я повторил жест Арчи, переглянувшись с ним. Понятного было мало, хоть и пользовалась она вроде бы простыми словами. Я твёрдо пообещал себе подумать над её пророчествами, но потом, не сейчас. Сейчас нас ждало слишком непонятное и опасное впереди, чтобы забивать себе голову ещё и этим.
Лета сделала шаг в нашем направлении, подталкивая нас в сторону широкого прохода в огромный зал, где, я чувствовал, находилось не меньше десятка таких, как она, и вообще все мысли вылетели у меня из головы, сменившись обострённым восприятием. Сейчас я работал больше на приём, чем на сознание, сначала увидим и оценим, а потом думать будем.
— Ну! — выдохнул и Арчи рядом, напрягаясь до предела, — вперёд!
Глава 27, в которой герои ощущают прикосновение к высшим силам
Пока я успокаивался и выгонял все лишние, мешающие мне сейчас мысли из головы, Арчи с Летой успели пройти в огромный подземный зал первыми, причём маг шёл даже на полшага впереди саламандры, до того ему не терпелось опробовать свой новый амулет в деле. Вот уж кто не сомневался и не дёргался не то, чтобы по пустякам, но умел видеть главное, не отвлекаясь даже на настоящие опасности и чудеса вокруг.
Потому что когда приходит пора действовать, нужно уметь отключать голову, этому меня успели научить. В бою накоротке или в драке не думают и не размышляют, не наблюдают и не анализируют, а надеются только на себя, на тех, кто рядом и на авось. Всё то, что ты успел скопить в себе за свою жизнь, и будет тебе спасением.
Свою первую стычку я вообще помню обрывками, словно во сне, тело с подсознанием отлично справились сами, выключив меня из процесса и выскочив на одних животных инстинктах, спрятанных в каждом человеке, очень древних и очень могучих. А вот опаскудишься ты при спасении собственного тела или нет, больше зависит от того, как тебя в детстве воспитывали, да от товарищей вокруг, перед которыми ты сейчас весь, как на ладони.
Это не хорошо и не плохо, просто иногда нужно отключить мозги, поставить крест на собственной жизни, (в глубине души, безусловно, надеясь на лучшее), и идти вперёд, чтобы действовать, твёрдо веря в победу. В первый раз, конечно, мало у кого получается, во второй раз ещё страшнее, психика должна сломаться или подстроиться, а вот дальше легче, и начинаешь что-то уже соображать краем сознания, не давая совершенно верному ощущению реальной опасности ввести в ступор твоё я.
В мирной жизни самые близкие и сравнимые по силе ощущения даёт высота. Настоящей непреодолимой фобии, то есть болезни, что бы вы там ни говорили, практически нет ни у кого, а есть простая боязнь, которую нужно превозмочь. Иногда в жизни нужно сцепить зубы, разозлиться на себя до предела, загоняя этим страх под лавку, и подняться по железной, скользкой от влажной испарины на твоих ладонях, вертикальной лестнице метров на тридцать вверх, на монтажные леса, чтобы проверить под нагрузкой, не нужно ли отремонтировать узел тросовой системы дирижабля.
Нужно просто сделать дело, не обращая внимания на кривоватую, немного играющую под твоими ногами доску-пятёрку и метры жуткой пустоты до такой внезапно далёкой и опасной земли, не давая совершенно обоснованной боязни разыграться, и преодолеть себя.
Как-то раз я полез под самую крышу ремонтного ангара вместе с двумя тросовых дел мастерами, чтобы показать им целую заросль лопнувших жилок на расправленном каркасе, раз есть такая возможность, потому что потом, в свёрнутом состоянии, их просто не найдёшь. Было их двое, старый да молодой, и ни разу они раньше на высоту не лазили, не было у них такой необходимости, но вот сумели мы их уговорить.
Старый на высоте покраснел, разозлился, облаял меня матом, скрывая свой страх, и принялся ловко лазить под куполом нашего передвижного цирка, тыкая меня мордой в некоторые места, мол, следить же надо за тросами, ухаживать! И до того раздухарился, увлёкшись работой и собственной крутостью, что на бетонный пол спрыгнул уже как лихой горный козёл, громко крякнув на весь ангар, и принялся, не в силах убрать шальную улыбку с лица, задирать окружающих, чтобы поделиться с ними своей психованной радостью. Окружающие же, бывалые ребята-монтажники, нимало не обиделись на его громкую матерную оценку качества своей работы, потому что приняли его, как своего.
А вот молодого нам пришлось снимать уже с третьего яруса лесов, где он тихо стоял, зажмурив глаза и вцепившись в растяжки-укосины, как в родных. Мы осторожно расцепляли его с силой, до белизны, скрюченные пальцы, переставляли ему ноги, причём смеяться над ним и не думали — всякое бывает.
Но, хоть всякое и бывает, в разведку я бы пошёл только со стариканом, даром что он был редкой сволочью в обычной жизни, а не с молодым, очень хорошим и умным человеком, потому что именно старый сумел перебороть себя, и выехать на собственной злобе.
Вот и сейчас я шёл замыкающим в нашем отряде, разозлившись, ожесточив себя до предела и выбросив из головы все мысли о километрах уже трясущейся породы над головой, о неиллюзорной опасности обвала, о замкнутом пространстве, о болезни клаустрофобии, о нехватке воздуха и температуре, как в хорошей бане. Пожалеть прямо сейчас меня было некому, так что вперёд. Мы шли по жутко странному полу, в обычных условиях я бы и близко к нему не подошёл, потому что есть много более простых способов спятить.
Вместо оплавленного камня под ногами находилась прозрачная плоскость силового щита, вот как у нас на дирижабле, то есть магия в чистом виде, а под ней, упираясь в неё изо всех сил и пытаясь прорваться наружу, бесновалась раскалённая лава. Она бурлила фонтанами и пузырями под диким давлением, то темнея, то вспыхивая ярким, злым огнём — если обо всём этом думать, с ума сойдёшь.
Прямой жар сквозь заклинание силового щита не прорывался, слава богу, но мне хватало и теплового излучения. Любой, побывавший на сталеплавильном заводе, знает, что первым делом от такого излучения нагревается металл на одежде и выступающие части тела, плохо омываемые кровью — нос, уши, пальцы рук и то самое, сокровенное для всех мужиков. Вон, и Арчи как-то прервался в своём победном беге, пошёл скособочившись, удивлённо при этом на меня оглянувшись. Он было заёрзал, не желая при Лете хватать себя за разные места, ограничившись носом и ушами, но быстро спохватился и защитил себя хитрым заклинанием.