В принципе, а что ему ещё оставалось делать, тем более что и я сам надеялся тоже только на случай. Наказывать его, вершить чью-то судьбу, восстанавливать справедливость и совершать прочую чушь я не хотел, не было у меня такой задачи и желания, и не было такого права. Но поговорить с ним всё же придётся, потому что ясности тоже не было никакой.
— Ну, чего буянишь? — почему-то вовсю копируя Валета, и от этого шалея больше всего сам, очень по-доброму спросил у него я. — Личная нескромность покоя не даёт? В огненный малинник попал, ух ты, смотри какие красавицы, да только вот чего-то не рады они тебе. Выбираться-то как думаешь?
Чернь молчала, впившись в меня взглядом, ловя какие-то понятные только ему знаки, и я вновь посоветовал, улыбаясь ему вполне по-Валетовски, даже самого передёрнуло от отвращения:
— Ты говори со мной, друг, не упускай такой возможности. Жалуйся там, или, может быть, тебе что-то важное надо сказать — я ведь выслушаю, и очень даже внимательно. Обижают тут тебя, наверно? А почему, как ты думаешь?
— Ты! — вдруг узнало меня то, что раньше было Даэроном, и вся его осторожность кончилась. Оно в дикой злобе рванулось вперёд, пытаясь дотянуться до меня, ведь именно я, по его мнению, и был во всём виноват. — Ты!! Ты!!!
Саламандры вновь включились в работу, начав охаживать его огнём со всех сторон, но в этот раз чернь успокаивалась долго. Она почему-то именно меня назначила виновным во всех своих бедах, и ненависть её была настоящей, от всего сердца. Такое, кстати, уже случалось со мной пару раз в жизни, и если в первый раз я долго мучился в горьком недоумении, безуспешно пытаясь что-то исправить, во второй раз просто было неприятно, то вот сегодня стало просто наплевать. Давай, друг, ищи причины в себе.
На первый взгляд, ситуация была патовой, если надеяться только на собственные силы, даже если добавить к ним всех саламандр и Арчи. Но делать этого я не собирался — зачем, если под моими ногами находился просто океан огня и магии, там жило и бурлило невесть что, превосходящее нас всех, вместе взятых, на сто голов, вот пусть оно и заканчивает с Даэроном, а я просто попробую провести всё это без последствий. В первую очередь для себя, конечно, очень уж риск велик, но другого выхода я не видел.
Лета тоже отчаянно хитрила, иллюзий на её счёт я не питал, она просто до смерти боялась привлекать собой внимание сердца мира, ничуть не меньше самого Даэрона. И удивляться она собиралась не тому, что я буду делать, а тому, как, потому что всё она знала заранее. Долбаный монастырь, стоило один раз вылезти вперёд, и это сразу же запомнили все, кому надо и кому не надо. Наверное, стоит всё же под конец или в процессе саламандр шугануть накрепко, если получится, жизнь потом спокойнее будет.
Я ещё раз самодовольно и очень снисходительно посмотрел на Даэрона, вызвав этим у него новый приступ злобы и метаний, потом неявно попросил саламандр подольше его охаживать в этот раз, от всей души, не давая успокоиться раньше времени, и занялся делом.
Вновь присев на корточки, я бестрепетно опёрся левой рукой на силовой щит и уставился вниз, выбросив из головы все лишние мысли — следовало рискнуть и закончить то, что затеял тут этот придурок.
По второму кругу привлечь чужое внимание оказалось намного легче, да и головы я в этот раз не потерял, потому что точно знал, чего хочу. Мне не нужно было ничего для себя, я просто хотел поговорить, если уж это и есть моя сильная сторона. Сомнений тоже не имелось, ведь я накрутил себя до предела, вспоминая своё общение с этим Миром сразу после взрыва. Если уж сумел тогда, сумею и сейчас. Главное — поставить себя равным собеседнику, пусть слабым, пусть совсем зелёным, но равным, могущим и вызвать на разговор и, самое главное, пережить его.
К тому же, если совсем недавно огонь Сердца Мира чуть не затянул меня к себе без остатка, то в этот раз всё пошло не так. Он больше не казался мне несоизмеримо, несопоставимо огромной силой, привлечь чьё внимание ещё нужно суметь, не говоря уже о том, чтобы пережить его. Теперь я не чувствовал себя мелкой козявкой на берегу океана во время осеннего тайфуна, мечтающей только об одном, как бы ей побыстрее забиться в надёжную щель и пересидеть весь этот ужас там. Теперь я мог чувствовать его и, самое главное, оно могло почувствовать меня.
Я вновь, как и тогда, у монастыря, стал каким-то большим, я ощущал собой всю эту гору, в которой мы сидели, я впустил в себя не только Арчи и всех саламандр, но даже и самого Даэрона, и мог без зазрения совести пользоваться их силой, как своей.
Не знаю уж, как это выглядело со стороны, ведь глаза мои были закрыты, но не отвлекал меня своим внезапным ужасом только Арчи, просто потому что верил мне. А вот сил у них ни у кого сейчас не осталось, так что понять их было можно.
Я решительно хлопнул ладонью левой руки по силовому щиту, заменяющему пол, и вроде бы не сильно, но гул пошёл, наверное, по всему Гномьему Кряжу. Горы затряслись, но я сумел направить силу удара вниз, к тому, для кого это и было предназначено, так что обошлось без последствий для живущих наверху.
Подо мной раскрылся целый мир пламени и хаоса, чужой даже для саламандр, ведь они были по большей части детьми магии, а не огня. Странный, полный свободы и идеального беспорядка, но вместе с тем подчиняющийся каким-то своим сложным законам, осознать которые я сейчас не стремился. Я просто принял его как есть, прежде всего для того, чтобы сохранить себя, свою голову, свой рассудок и свою память.
Я не хотел ничего от него для себя, я не хотел пристально вглядываться в эту бездну, я просто хотел побыть с ним рядом, но так, чтобы меня заметили. А поговорить было с кем — там были и мгновенно возникающие из первозданного хаоса сложнейшие сущности, и давно уже в нём безмятежно кувыркающиеся, и куда-то без тени сожаления исчезающие, но всё это бурлило и занималось не моего ума делами.
И говорить придётся с ближайшими, разницы для меня в этой анархии не было никакой. Сейчас я, как и раньше, какого-либо подобия человеческого разума там не замечал, но внезапно понял, что система работает в другую сторону, то есть это я слишком мелок для них, и не мне нужно будет налаживать общение, как это делаю я с маленьким народцем, немного свысока, немного снисходительно и по праву сильного, а вот этой огненной страсти придётся опускаться до моего уровня.
— А придётся, другого выхода нет, — прошептал я себе под нос, набираясь решительности и, отрезая себе все мосты, вновь хлопнул ладонью по силовому щиту, но уже много сильнее и настойчивее.
В голове моей возникло ощущение чужого внимания, но до разговора, как я напрасно надеялся, было ещё очень далеко — одни чувства да образы. И не потому, что слов не хватало, просто их слова были слишком сложны для меня. Я сам себе напомнил своего добермана, что был у меня в юности, вот примерно такого же уровня разговор у нас и намечался, только я в этот раз был с другой стороны поводка. Но опускать руки я не спешил, ведь как-то же мой умнейший пёс умел донести до меня, что вот сейчас ему надо во двор, потом побегать на свободе, а потом чтобы обязательно косточка, и всё это очень-очень для него важно, и я был с ним согласен во всём — действительно так! Да и опыт переговоров со всякими обладателями других языков у меня тоже был, пусть поменьше, чем у Далина с Арчи, но всё же. И я тоже мог, обходясь пятью случайно запомненными словами, добиться своего в чужой стране, так что ничего ещё не потеряно, ни для меня, ни для Даэрона.
В третий раз ударив по полу рукой, посильнее и поназойливее, я вытянул её в сторону Даэрона, переключив чужое внимание на него. «Как собака лапой, действительно» — мелькнула в голове мысль и тут же пропала, потому что я начал очень отчётливо, простыми словами, не допуская невнятностей, требовать, именно требовать закончить то, с чего начали.
Чужое внимание немного насмешливо и без особого интереса вытянуло к нам то, что раньше было Даэроном, и чуть было не отбросило его в сторону, как я бы сам брезгливо отбросил со своего пути какую-нибудь грязную тряпку, чтобы больше не вспоминать о ней никогда, просто потому что незачем да и противно.
Вот вы, как бы сказало чужое внимание, другое дело, и потянулось ко мне в первую очередь и всем остальным за компанию, как художник тянется к чистому листу бумаги, другого слова не подберу. Вроде и мелочь по сравнению со всем остальным в человеческой жизни, простой чистый лист, но как же иногда тянет что-нибудь с ним сделать!
Саламандры взвыли в голос, Арчи тоже пробрало, но он держался, и лишь то, что раньше было Даэроном, тут же озаботилось побегом, но я не дал. Ни ему сбежать, ни чужому вниманию вытянуть к нам троим всех остальных.
Уже со всей дури, не сдерживаясь и не думая о последствиях, я в четвёртый раз треснул ладонью по полу, давая этому чужому вниманию понять, что я, может быть, тупой и слов не понимаю но, тем не менее, равный ему по силе и по месту в этом Мире. И не ему определять, чего мне нужно, а чего нет.
Я встал на ноги, потому что на корточках было неудобно злобствовать и, сам от себя шалея, схватил то, что раньше было Даэроном за шиворот, чтобы обвиняюще ткнуть им чужому вниманию прямо в лицо, если только оно у него было.
— Ты сначала доделай то, что начали, — огненная жуть брезгливо косилось на безвольно болтающуюся чернь в моей руке, но внимательно меня слушало, честно пытаясь понять, — а потом уже соблазняй малых сих! Как-то ты слишком легко ко всему относишься, а так не пойдёт!
Мы уже были вровень по силе, не по уму, и я требовал ответа за дела, и отмахнуться от меня уже не могли. И, пусть сам себе я всё ещё напоминал собаку, но не безобидную, смешную в своей ярости болонку, а всё того же добермана. Попробуй, отмахнись от него, особенно если у тебя в руках не будет оружия, и никакое превосходство в уме не поможет. Не встречал я ещё в своей жизни таких смелых людей.
Даэрон выл, всё усиливая звук в бессильном отчаянии, чужое внимание немного опасливо покосилось на меня, затем на него, потом брезгливо, с отчётливой неохотой, вытащило у меня из руки незадачливого эльфа, чтобы уставиться уже на него с пренебрежительным недоумением в упор.