– Ты этот протекционизм брось, Мезина. Я и так помню. Живы будут ребята – их отметят. Сейчас все равно на ремонте ваш «танчик», ходовую ему латают. Что у нас с чаем?
В чай начальница вбухала весь сахар, раздала по сухарю и разломила плитку немецкого шоколада. Сама сидела на корточках, ковырялась в печке.
– Катерина, что за вызывающее выражение спины? – поинтересовался капитан, наконец разлепивший глаза.
– Я сейчас на узле связи околачивалась, – пробормотала Мезина. – Обстановка без изменений. У парка немцы нажимают. И у Клингородка без изменений.
– Пока ничего не получилось. Ну нет свободного транспорта, понимаешь? Генерал-майор в курсе. Обещают ночью всех вывезти. Сейчас все равно колонну разбомбят. У нас еще сутки есть.
Катрин глянула исподлобья:
– Сутки? Сейчас немцы злые. Майера мы съели. К вечеру «Kraas» выйдет к площади. Как там получится? Гарантии даешь?
– Гарантии? – зловещим шепотом поинтересовался капитан. – Охренела, товарищ младший лейтенант? А если к вечеру нас к ХТЗ вышибут? Как мы с объектом встречаться будем? Под личиной героических партизан-подпольщиков? Тут вся оборона трещит…
– Потрещит-потрещит и стабилизируется, – не менее злобно прошептала Катерина. – И с объектом этим вонючим мы встретимся. Сокровище, блин… Это наши отдельные внутренние дела. А раненые – это общее.
Женька наконец сообразил, о чем речь идет. В Клингородке на улице Тринклера расположен 1-й армейский сортировочный госпиталь. Раненые там остались. В «нулевом» векторе госпиталь успели эвакуировать лишь частично. 13 марта около 15 часов в Клингородке появились немцы. Эсэсовская команда некого Шульца. Точно звание этого урода установить не удалось. В корпусе № 8 сожжено около 300 человек. Пытавшихся выбраться из горящего здания расстреливали на месте. Раненых в остальных корпусах – с 14-го по 17-е марта. Ямы там во дворе…
– Здесь три машины, – сказала Катрин. – Дай пару бойцов. К вечеру здесь буду.
– А авиационное прикрытие тебе не выделить? ШАД[40] тебе хватит? Вы даже за город не выскочите. Перестань дурить.
– В сумерках проскочим, – упрямо сказала Катя. – Чего мне здесь пухнуть?
– Ну да, скучно тебе. Ты три машины как грузить будешь? По жребию?
– Не знаю, – Катрин с яростью пихнула в печку обломок доски. – Мне задача поставлена – помочь с рандеву. Я помогу. Завтра. А сейчас сидеть не стану. Я под Балаклавой из одного бывшего монастыря уходила. Почти последняя. Там, в монастыре, два санбата полностью остались. Море, обрыв, и три сотни побитой братвы, что даже гранату удержать в руках сил не имели. Понимаешь, я такое помнить просто не могу.
– Все сделаем. Ночью. Три машины все равно ничего не решат.
– Так дай больше.
– Я тебе что – начальник гарнизона?
– А он что, без совести? К комбригу обратись. Наскребется что-то.
– Кать, нельзя сейчас. Город еще держится. Панику поднимать…
– Какая, в жопу, паника?! С санаторного лечения раненых срываем? Там через три часа танки будут.
– Вот ты сука, Катька! Как я это объяснить должен?
– Не знаю. Ты внедренный агент, ты и выдумывай.
– Я не для этого здесь.
– Для этого. Именно для этого. Сергей, пойдем на связь, а? Ну не скоты же мы. Если нужно, я истерику изображу.
– Вот ты идиотка… – Варварин, пошатываясь, пошел к двери.
Мезина подхватила винтовку. Женька сорвал со шкафа автомат, вещмешок…
– Земляков, ты куда?
– Так выходит, это я здесь пухнуть должен?
– Сиди. У комбрига ты на хер не нужен. Я тебе потом крикну…
«На уши поставила». Это уж точно. Единственный санитарный автобус комбриг все-таки не дал. Зато выделил прикрытие – Женька сидел на броне той самой вездесущей «шестидесятки» с бортовым «29». Вовремя машина из ремонта вернулась, да еще с полными баками. Лязгали гусеницы, «танчик» несся так, словно под сотню выжимал. Специфическая железка.
– Не слетишь? – прокричал Борис.
– Нет. Разве что зубы посыплются! – с трудом проорал Женька.
Танкист улыбнулся, он снова был перемазан, лоснящийся танкошлем сдвинут на затылок. Свой человек.
Следом за «Т-60» катило четыре машины. Оборачиваясь, Женька видел в кабине головного «ЗИС-5» светловолосую голову начальницы. Катька сидела рядом с водителем, часто высовывалась, задирала лицо к небу. Пока шли удачно. Только у моста, невдалеке от машин, легла серия снарядов. Проскочили.
– Слушай, правда фрицы к госпиталю рвутся? – прокричал Борис.
– Ага. Есть такие сведения, – Женька плотнее ухватился за маску пушки.
– Вот суки. Я под Сталинградом чуть так вот не попал. Только в санбат меня отволокли, как немец прорвался. Слава богу, свернул, до нас не дошел.
– Ого, так ты в Сталинграде дрался?
– Точно. Аж целых два дня. В первой же атаке подожгли. Я Катюше рассказывал. Не везет мне, хоть что делай.
– Да ладно рассказывать. Ночью мы видели: ты прямо между немцев катался. По башне гранаты стучат, а вы сечете из всех стволов как косой.
– Случайно вышло. Механик хороший попался… – Борис улыбался. – А у вас в госпитале свои лежат? Из Особого?
– Типа того.
– Нет, я просто так спросил. Катюха в штабе такую речь толкнула – заслушаешься. Она не в политуправлении, случайно, до Отдела служила?
– Не знаю. Я с ней два месяца только.
– Держись за нее. Хорошая девушка. И за себя постоять может.
– Я держусь. Уже боюсь, ревновать начнут.
– Ну и черт с ними. Ты человек образованный. Чем черт не шутит?
– Нет уж, – Женька, смеясь, поправил каску. – Мне такое счастье не пережить. У меня невеста есть. В смысле, наверное, есть. Если дожидаться станет.
– Хорошее дело. А я вот холостой… Как из Ейска уехал, то учеба, то…
Танк внезапно затормозил, Женьку прижало к башне. Снизу что-то неразборчиво кричал механик-водитель. Впереди, у перекрестка, пылал дом. Сквозь урчание танкового двигателя расслышали треск пулемета, винтовочные выстрелы. Бухнула ручная граната.
– Вот, мать их, – Борис сполз в люк пониже. – Не проскочим, наверное. Попортят нам грузовики. В обход попробуем?
Из «ЗИСа» яростно махала начальница, требовала живее сворачивать.
– Спрыгивай, товарищ переводчик, – сказал Борис. – Мы, если что, огнем прикроем. Тогда башней запросто стряхнуть могу. Скажи, пусть не останавливаются…
Женька, пригибаясь, побежал к грузовику, запрыгнул на подножку:
– Не пройдем. Сворачивать нужно. Борис прикроет.
– Да понятно. Брысь в кузов, стратег…
Едва успел Женька перевалиться через борт, грузовик газанул. Сквозь дырявый тент запрыгали суетливые полосы света. Женька добрался до кабины, здесь хлопал на ветру лоскут оторвавшегося брезента. Внутри кабины взрыкивала на водителя Катрин. Резко свернули. Потом еще раз. Впереди несся приземистый, несимметричный и замечательно неукротимый «Т-60». Вдруг на его броне мелькнуло несколько бледных искр. Стреляют!
«Т-60» развернул башню, врезал из пушки и пулемета. Танк бил куда-то в просвет между домов. Женька, с трудом удерживаясь на ногах, выпустил из автомата очередь в ту сторону. Попал, наверное, пальцем в небо – уж очень машину кидало.
Со скрипом и скрежетом влетели в какую-то арку. Танка впереди уже не было. Двор, почерневшие сугробы. «ЗИС» вышиб дряхлые ворота, выкатились в переулок. Где-то позади стучала автоматическая пушка «танчика».
Притормозили; с одной стороны улицы тянулся забор, упирающийся в глухой торец пятиэтажного дома. На другой стороне тоже торчал забор, за ним кусты, покосившиеся кресты. Опять кладбище?
Слышно было, как выпрыгнула из кабины начальница:
– Эй, башенный стрелок, жив?
– Ага, – Женька высунулся в дыру тента.
– Не торчи на виду! – Катрин побежала к остановившейся сзади полуторке.
Женька все-таки выглянул, как раз увидел, как в переулок влетает «Т-60». Все-таки сумасшедший механик у Бориса.
– Вперед!
Колонна двинулась. Женька напряженно соображал: куда же их занесло? Тот поворот был с Лермонтовской. Опять куда-то к улице Веснина вывернули. То-то впереди бой грохочет. В самое пекло заехали.
Свернули. Улица, скверик. Разметанные взрывом мешки с песком. Резко ударил по ушам близкий орудийный выстрел. За углом стояла 76-миллиметровая пушка, била куда-то за сквер. Зазвенела, покатилась по булыжной мостовой пустая гильза.
– Сворачивай, куда выперлись! – орали из окон дома.
«ЗИС» дал задний ход. Укрылись в переулке. Катька уже разговаривала с закопченным лейтенантом, тот размахивал руками, показывал куда-то в сторону от сквера. Женька внезапно узнал место – два дня назад здесь с Катькой спокойно шли, улицу Чернышевского искали. Собственно, вон она, родная.
– Валите отсюда! – орал копченый лейтенант. – Немцы просачиваются. Дерзкие, суки, – так по домам и лезут. Уходите, только раненых у нас заберите. Скажи водителю – туда пусть сдает, в подвале народ лежит. Забери, сестрица, хреново у нас.
– Заберу. Не вопи так, – Катрин сунула лейтенанту флягу.
– А? Спасибо. Оглушило меня малость…
Снова ударила противотанковая пушка. Сыпались ветки с несчастного тополя.
Женька принимал в кузове раненых. Затащили четверых. Старшина с перебинтованными ногами замысловато ругался. В доме хором застрочили автоматы.
– За сквером лезут! Давай!
– Будь жив, Степаныч! – Стрелок в облезлой каске бросил старшине вещмешок, кинулся к дому, перекидывая на грудь автомат. На бегу оглянулся: – Лейтенант, там в погребе гражданские. Захватите девку раненую.
Ожесточенно трещали автоматы. Женька выглянул – начальница лежала в двух шагах от пушки. Раскинув длинные ноги, стреляла из «СВТ».
– Слышь, старшина, а где эти гражданские? – неуверенно спросил Женька.
– Так вдоль дома. Там щели накопаны, – старшина жутко закатывал от боли глаза. – Лейтенант, водицы нет?
– Сейчас, – Женька спрыгнул на мостовую. Пули непрерывно стучали по углу дома, оставляя красные, в светлых нимбах облетевшей штукатурки отметины. Даже красиво, блин. Где этот погреб, черт бы его побрал?