— Товарищи! — Наполеон повысил голос. — Комиссия нас не спросит! Цифры есть цифры. А кроме того, много случаев поведения. В школу проникает чуждая идеология. Я знаю, что в десятых классах кое-кто стал одеваться вызывающе. Появились причёски с коками. Мало нам иллюстраций в «Крокодиле»? Мы хотим иметь у себя? На вечера проникают какие-то типы. Были дебоши и драки. Нет, товарищи, надо пресекать строжайше. Вплоть до исключения!
Наполеон снова посмотрел на часы.
— Есть и назревшие вопросы…
В этот момент приотворилась дверь, и появилась физиономия Котика.
— А, Константин Витальевич! — воскликнул Наполеон. — Проходите. Занимайте места.
— Угу, — буркнул Котик, проскользнул в дверь, споткнулся о туфельку Лилечки, чуть не упал и как-то неловко плюхнулся рядом на стул.
— Разные есть вопросы, — продолжил завуч, — вопросы тревожные… — он заворошил бумажки, — требующие безотлагательного…
Розалия трагически вздохнула и уткнулась в платок.
— Например, драка в девятом «А», — сказал Наполеон.
В учительской установилась особая тишина.
— Представьте себе, товарищи, настоящая драка, прямо в классе. Кстати, кто у нас классный? — Наполеон поднял задумчивый взгляд в потолок.
— Я, — тихо сказал Конышев.
— Что же у вас приключилось, Павел Андреевич? — мягко вопросил завуч.
— Не знаю, я не был. Не присутствовал, — испуганно ответил Конышев.
— Болели? — участливо спросил Наполеон.
— Недомогал…
— Так, так… И может, присутствовал кто-то из учителей?
Розалия всхлипнула.
— Вы что-то хотели сказать? — спросил завуч.
— Да, я была, я видела. — Розалия сморкнулась в свой голубой платочек. — Это было ужасно, ужасно…
— Что же там происходило? — мягко настаивал завуч.
— Побоище. Ужас, ужас. Мальчики подрались.
— Из-за чего? — тревога в голосе Наполеона росла.
— Если б я знала! — всхлипнула Розалия. — Но разве школа место для таких нехороших вещей?
— Может быть, кто-то знает? — спросил Наполеон.
— Причины выясняются! — неожиданно бодро выкрикнул Котик. Наполеон подозрительно посмотрел на него.
— Может быть, вы, Эмилия Германовна? — Завуч вперился в Леммерман.
— Я? Но я… — опешила старушка.
— Ах да. Вы преподаёте в другом классе, — недовольно признал Наполеон.
На меня он намеренно не глядел. Как на охоте, он аккуратно расставлял вокруг красные флажки и ждал, когда я ринусь в прорыв. Но я помалкивал.
Наполеон обратился к Химозе:
— Анна Григорьевна, что вы могли бы сказать?
— На моих уроках всегда порядок, — твёрдо и строго ответила та, — на моих уроках драк не бывает.
— А вы, Лия Аркадьевна?
— Я там не веду, — живо парировала Лилечка.
— Хм… — Наполеон нахмурился. — Нас вообще беспокоит положение в этом классе. Фадей Поликанович подтвердит. Что случилось? Передовой в прошлом класс скатился до массовой драки. Драк просто так не бывает. Если в коллективе присутствует дружба, коллектив не дерётся. А в девятом «А» всегда была дружба. Это мы знаем! Класс до сих пор удерживает переходящее знамя. Но я сомневаюсь… — Наполеон помолчал и повторил с нажимом: — Я сомневаюсь, чтобы после всего знамя осталось у них. На положение в классе мы должны посмотреть серьёзно. Там творятся необъяснимые вещи…
Тут Наполеон пустил в ход свой коронный номер с графином. Если директор Фадей Поликапович хватался за стакан, так сказать, вполне «искренне», то завуч Иван Иванович поглощал кипячёную воду с мастерством актёра. Паузу он умел держать. Буль-буль. Стакан пуст. Взгляд Рагулькина ясен, и речь тверда.
— Ученики посещают церковь, незаконно проникают в ряды комсомола. И мы смотрим на это сквозь пальцы! Более того, стараемся скрыть от общественности, попустительствуем, защищаем неправое дело!
Новая пауза. Голос Розалии:
— Но не все же так делают!
Рагулькин строго:
— Не все. Опытный педагог понимает, как надо вести. Только неопытный, молодой способен допустить ошибку.
Последний флажок поставлен. Сейчас назовут моё имя. Сейчас закричат «ату!». Но Рагулькин тянет, смакует.
— Товарищи, вспомним. Ещё в прошлом году это был замечательный класс. Ему присудили переходящее знамя. Что же случилось с начала года?
— Повзрослели! — снова бодро и довольно некстати выкрикнул Котик.
Я посмотрел на него. На щеках румянец, глаза блестят. Вид беспечный и бравый. Да не иначе, как Котик прямиком из «метро»! Вот так штука!
— Это не объяснение, — возразил Рагулькин, ещё более подозрительно глянув на Котика. — Люди взрослеют и становятся серьёзней. Они всё более осознают. Дружат, а не дерутся. Не ходят в церковь и не обманывают товарищей. Дело, я полагаю, не в этом… — Наполеон смотрит в блокнот. — Товарищи! Посещаемость в девятом «А» упала с начала года… значительно. Успеваемость тоже. Такое впечатление, что класс подменили. Что-то расстроило жизнь класса. Но что? Мы задаём вопрос: какие факторы изменили обстановку? Новые ученики? Но их не прибавилось. Даже убавилось учеников. Новые предметы? Предметы в основном всё те же. Может, новое преподавание? Может, кто-то по-новому преподаёт?.. Анна Григорьевна, вы как?
— Я преподаю по-прежнему, как умею, — отрезала Химоза.
— А вы, Павел Андреевич?
— Что я? — Конышев развёл руками.
— Но кто? Товарищи, у нас есть новые учителя? — Наполеон оглядывает учительскую.
Чёрт возьми! Тошнотворная тягомотина. Произношу отчётливо, громко:
— Я! Я новый учитель!
— Ах да! — Наполеон встрепенулся. — В самом деле. Именно вы, Николай Николаевич.
— Именно я.
Молчанье. Наполеон листает бумажки. Что-то шепчет на ухо директору. Тот устало кивает головой.
— Николай Николаевич, кстати. Вы тут сказали неловкое слово… — Розалия мгновенно приложила к глазам платочек. — Мы понимаем, молодые народ горячий, неосторожный. Но… вы не хотели бы извиниться перед Розалией Марковной?
— За что?
— Ну, сами знаете.
— Я не знаю. Возможно, Розалии Марковне что-то послышалось?
Розалия громко всхлипнула.
— Да извинитесь, и всё! — грянул директор.
— Хорошо, — сказал я, — могу извиниться. Но не за то, что сказал, а за то, что послышалось. Если это уж так необходимо.
— Значит, извиняетесь? — спросил Наполеон.
— Я уже объяснил.
— Да извинился он! — развязно сказал Котик.
— Ну что ж, — Наполеон посуровел. — Этот инцидент будем считать исчерпанным. Но есть и другие, Николай Николаевич. Вы как-то не очень хотите влиться в наш коллектив. Смотрите сверху вниз. Конечно, вы из столицы. Но вы не один из столицы. Таких у нас вы не один. И не надо смотреть сверху вниз. Зачем вы, например, организовали карикатуру у школьного сторожа?
— Какую карикатуру?
— Большую карикатуру в виде картины. Кажется, она называется «Корабль дураков»? Кого это вы считаете здесь дураками?
Я усмехнулся. Вероятно, криво.
— Если вы имеете в виду картину, которую завершал Михаил Егорович, то это копия с полотна голландского мастера.
— И зря вы смеётесь! — возвысил голос Наполеон. — Мы здесь не дураки, хоть вы и считаете! Мы видим глазами! Это была карикатура на коллектив!
— Во-первых, надо различать живопись и карикатуру, — ответил я, — это разные жанры. Во-вторых, при чём здесь я?
— А кто надоумил сторожа? Кто принёс зарубежную книгу? И не волнуйтесь, мы различаем жанры!
— По-моему, не очень, — сказал я.
— Вот видите! — Наполеон обратился к учителям. — Я же говорил. Николай Николаевич не уважает наш коллектив. С программой он не считается, преподаёт ненужных поэтов. Я уж не говорю о другом.
— О чём? — спросил я.
— О том, что вы пьёте в пивной на глазах у всего города! Вас видят ученики и родители! Хорошенькое мнение складывается о педсовете. Учителя просиживают в пивной! Уж этого вы не можете отрицать? Вот Константин Витальевич может нам подтвердить.
— А я и не отрицаю, — сказал я.
— И я не отрицаю! — выкрикнул Котик.
— Поэтому… — начал Наполеон.
— А кто не сидит? — перебил Котик. — Кто пива не любит? Все мы сидим!
— Хорошо, хорошо, — поморщился Наполеон, — это не самое главное. Можно пить пиво, даже рюмочку коньяка. Но нельзя же… — пауза, — нельзя же так запросто с ученицами…
Молчанье. Все напряглись. Рагулькин вкрадчиво:
— Нельзя же потворствовать. Ходить с ученицами в церковь…
Вот он, главный удар! Я вспыхнул:
— Кто ходит в церковь? Что вы имеете в виду? Я объяснил. Вам известна суть дела!
Знает или не знает? Был ли новый донос?
— Хорошо, хорошо, — успокоительно произнёс Наполеон. — Может, и не ходили. Встретили просто. Но, Николай Николаевич, милый! Вы должны были сообщить… Это не шутки. Больше того, поручение, которое было дано, вы не выполнили. Работу не провели. Вы же не отрицаете, что икона висит до сих пор в доме Арсеньевой?
— Откуда мне знать!
— Вот видите, вам безразлично. А нам, к сожалению, нет. Мы не желаем срамиться перед райотделом. Да и не в комиссии суть. По существу, вы поддержали религиозное увлечение ученицы девятого класса. Вы защищали её. Не вам объяснять, куда это может привести. И уже привело. Арсеньева обманным путём проникла в ряды комсомола…
— Чушь! — сказал я.
— Ах! — воскликнула Розалия.
— Нет, не чушь, Николай Николаевич, — произнёс Рагулькин с угрозой. — Это не чушь. Жалко, что вы не осознаёте. Или делаете вид. Вы, дорогой коллега, ещё не знаете о той, которую взялись опекать.
— Я знаю всё! — неосторожно отрезал я.
— Ах, вот как? — Рагулькин ласково улыбнулся. — Так что же вы знаете?
Я начинал терять самообладание.
— Где я нахожусь, на педсовете?
— На педсовете, на педсовете, — успокоил Рагулькин. — Не волнуйтесь, голубчик. Кроме того, вы находитесь в городе. Не таком большом, как столица. Здесь все на виду. И вас встречали… снова театральная пауза, — не одного, конечно. А представьте, с той самой, о которой вы так печётесь.
— Ну и что? — спросил я.