Уборка занимает почти полтора часа. Но мне даже нравится: иногда физическая работа здорово помогает разогнать туман в голове. Вот и я после нее чувствую себя немного усталой и вместе с тем бодрой.
Школа опустела. Эхо моих шагов мячиком скачет по коридору. Я прохожу мимо актового зала и вдруг слышу чей-то голос, доносящийся из-за приоткрытой двери. На цыпочках подхожу ближе, заглядываю в щель…
Андрей!
Он ходит по сцене с книгой в руке и громко декламирует строчки из «Евгения Онегина». Затем останавливается, делает какие-то пометки карандашом и, засунув его за ухо, продолжает читать. Он печатает шаг и выговаривает текст так четко, словно атакует слова.
– А-а-а, черт! – взъерошив волосы, Андрей садится на сцену, а затем опрокидывается на спину, раскинув в стороны руки и ноги.
Я одновременно хочу и уйти, и остаться, но дверь актового зала решает эту дилемму за меня. Я лишь слегка задеваю ее плечом, а она в ответ громко и противно скрипит, словно возмущенная моей неосторожностью.
– Кто здесь? – Андрей мгновенно садится.
– Извини, не хотела мешать.
Я вхожу.
Настороженное выражение на его лице сменяется секундной вспышкой радости, но она так быстро исчезает за бетонной стеной из вежливости, что я начинаю сомневаться. Может, показалось? Призрак радости…
Мы оба молчим. Андрей вроде бы не собирается ничего говорить, а я, как всегда в его присутствии, превращаюсь в желе со словарным запасом в двадцать слов.
– Что… что ты делаешь? – спрашиваю я, делая шаг вперед. Все это дается мне с трудом. Я не привыкла вот так просто врываться в чужое личное пространство и быть назойливой.
– А на что это похоже? – немного насмешливо спрашивает Андрей. – Репетирую.
Его слова меня ранят, но я стараюсь не показывать этого. Люди всегда причиняют другим боль, когда не могут справиться со своей.
– Прости, – быстро говорит Андрей. – Правда. У меня сейчас… Дома и вообще. Ай, неважно! Я пытаюсь найти что-то хорошее в Онегине, как советовал Тор. Но как ни крути, он полный говнюк.
Я осторожно улыбаюсь и делаю еще несколько шагов вперед, останавливаясь у самой сцены.
– Удивляюсь, – продолжает Андрей, – как это он не исправил красными чернилами орфографические ошибки в письме Татьяны. Ларины были так гостеприимны к нему… Наверное, это задевает сильнее всего. Хотел бы я вырасти в такой семье: большой, дружной. Чтобы собираться по праздникам, шумно радоваться друг другу…
Андрей садится на край сцены, свесив ноги. Его колено почти касается моего плеча. Я вдруг представляю, как он наклоняется и целует меня. Вот его дыхание согревает мою щеку, челка щекочет нос, а губы… Я отчаянно краснею. Мацедонская, о чем ты вообще думаешь?
– Жаль, что моя семья не такая.
– А какая твоя семья?
Андрей бросает на меня быстрый взгляд и коротко отвечает:
– Другая.
Вот и поговорили. Как же мне узнать о нем больше? Как же мне его понять, если он после каждого крошечного откровения прячется в бронированный панцирь из вежливости?
– Ну а ты? Уже нашла точки соприкосновения со своим персонажем?
– Ты про старушку, которая балансирует на грани старческого маразма и носит телогрейку?
– Ага.
– Между нами нет ничего общего! – Я сердито складываю руки на груди, а Андрей, уткнувшись подбородком в плечо, кусает губы и едва сдерживает смех. Звук получается странный: нечто среднее между фырканьем и хрюканьем, которые настолько ему не свойственны, что я невольно улыбаюсь.
В голову неожиданно приходит мысль.
– Может, нам и не нужно их любить? Просто понять. И потом, может, роль Онегина – это шанс проявить что-то вроде темной стороны. Вытащить на свет недостатки. Разве не об этом говорил Тор? Не врать на сцене. Это даже забавно. Все будут думать, что ты играешь. А ты просто… ну, будешь честным с собой.
Андрей подтягивает ногу к груди и упирается в колено подбородком, скрывая нижнюю часть лица. Глаза тоже прячутся за челкой.
– Откуда ты знаешь, что у меня есть темная сторона?
Я пожимаю плечами:
– У всех есть темная сторона.
– Даже у тебя? – спрашивает он с любопытством.
– Конечно.
– И что же ты там прячешь?
Я тру запястья, но, как всегда, ничего не вижу. Я – единственная загадка для самой себя… Или может, я ничего не вижу, потому что все совсем плохо? Может, мое сознание меня защищает? Чушь.
– Скажу, если ты скажешь первым, – выпаливаю я.
Андрей слегка вздрагивает и отводит взгляд. Вскакивает на ноги, отряхивает черные джинсы, поправляет воротник рубашки, застегнутой на все пуговицы.
– Мне пора. А то на английский опоздаю.
Он уходит за кулисы, наверное, за вещами. Вот только его рюкзак уже лежит на кресле в первом ряду! Издав тихий радостный писк, я бросаюсь к нему и быстро прячу книгу Бернарда Шоу между тетрадями, молясь, чтобы Андрей не вернулся раньше времени.
– А я думала, ты занимаешься дзюдо, – кричу я, чтобы тишина не казалась подозрительной.
Ура, транспортировка груза успешно завершена! Я пулей возвращаюсь на свое место и принимаю максимально расслабленную позу. Как раз вовремя: Андрей выходит из-за кулис, натягивая свитер.
– Я занимаюсь. Еще английским, теннисом, анатомией и китайским.
– Когда же ты спишь? – удивляюсь я, ошарашенно уставившись на него.
– Сон – для слабаков. – Андрей усмехается, но мне почему-то слышится горечь в его словах.
Мы спускаемся на первый этаж и выходим из школы. Сумерки пахнут первым морозом, листья шуршат под ногами, ветер срывает с головы капюшон.
– Ну, пока, – скованно говорит Андрей.
Ему явно не хочется, чтобы я снова провожала его до перекрестка. Кивнув на прощание, он уходит: руки в карманах, голова и плечи опущены… Порыв ветра толкает его в плечо, и Андрей спотыкается. Взмахивает руками!
Я вдруг вижу синюю пропасть одиночества, в которую он летит. Вижу его рот, раскрытый в беззвучном крике. Руки, которые тянутся вверх в надежде, что кто-то за них ухватится. И черноту, которая плещется на дне синей пропасти и жадно тянет к нему свои щупальца…
– Андрей! – кричу я. Он останавливается. Поворачивается ко мне, а я лихорадочно перебираю в голове клубок спутанных мыслей, пока не хватаюсь за тонкую ниточку: – Я подумала…. Может… давай репетировать вместе?
– Мне не нужна твоя помощь.
– Зато мне нужна.
Андрей стоит в столбе холодного света, который льется из фонаря на землю.
– Ладно, – соглашается он наконец.
Я подхожу ближе и поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Ветер вдруг закручивает листья вокруг нас, и мы оказываемся в эпицентре крошечного торнадо.
Вдвоем.
Глава 10. Тренинги на сближение
После субботних уроков я мчусь домой и лихорадочно перебираю в уме содержимое гардероба. Раньше меня почему-то не волновало, как я выгляжу. От одежды мне нужно было одно – возможность зарыться в нее поглубже, как в теплый песок или норку. А теперь…
До встречи с ребятами из группы всего два с половиной часа, а мне нужно сходить в душ, вымыть голову и придумать, как выглядеть чучелом не более чем на двадцать процентов из ста. Миссия невыполнима.
Я бросаю мимолетный взгляд в зеркало, висящее на стене в коридоре, и добавляю к списку дел новый пункт: выщипать, блин, брови! Если прищурить глаза, кажется, будто это нестройные ряды крошечных пик. Мои брови разбили лагерь на лбу! Может, поэтому у меня такой воинственный вид, когда хмурюсь?
Я пробегаю мимо кухонного уголка, на ходу стаскивая с себя толстовку. Мама и папа сидят рядом, голова к голове, и хихикают, как подростки. Заметив меня, мама вскакивает на ноги, а папа откидывается на спинку стула и принимается отряхивать со штанов невидимые и, вероятнее всего, несуществующие пылинки.
– Выбираем место для отпуска, – задыхаясь от счастья, говорит мама. Щеки у нее раскраснелись, а волосы распушились настолько, что превратились в золотистую пену вокруг лица. – Хочешь помочь? Я сделаю вафли.
– Нет, – отвечаю я, пятясь к ванной комнате. – У меня есть кое-какие планы.
– Какие?
– Скажу, если обещаешь не суетиться, – говорю я с опаской. Мама неохотно кивает, и я признаюсь: – У меня встреча с… друзьями. Из постановки. Мы идем в городской театр, чтобы посмотреть костюмы. Может, возьмем что-то в аренду.
Когда я снова смотрю на маму, ее глаза горят так ярко, что могут поджечь дом. В эту минуту она ужасно похожа на Тора. И немножко на сумасшедших ученых из детских фильмов и мультиков. Того и гляди откинет голову назад и разразится демоническим смехом. Муа-ха-ха!
– Ты уже знаешь, что надеть? Умоляю, только не одну из твоих ужасных толстовок! Так, возьми мою новую куртку. Помочь тебе сделать прическу? И еще можешь подкраситься и…
– Мама! – воплю я, бросаясь в ванную и закрывая дверь на замок. – Посторонним вход воспрещен!
– Я не посторонняя, я твоя мать!
Мамин смех настолько заразителен, что я тоже смеюсь. Признаться честно, я и сама ужасно волнуюсь. Одно дело видеть всех в школе, и совсем другое – собраться вот так, не по учебе. В глубине души мне радостно оттого, что мама так переживает за меня. Хоть это и смущает.
– Мои друзья, – шепчу я едва слышно. Пробую слова на вкус, перекатываю на языке. И нахожу новые ощущения довольно приятными.
Я шагаю под душ.
Жаль, конечно, что Андрей не попал в нашу группу. Например, вместо Леры. То, как она обращается с Кашей, то, как она ведет себя со всеми вообще… Я смываю пену с волос и с тоской думаю, что мне предстоит провести несколько часов в ее компании. А впрочем, быть может, она не придет? Точно! Ведь Тор сказал, что это не обязательно.
Воспрянув духом, я выпрыгиваю из ванны и тщательно растираюсь полотенцем. Мама говорит, это варварство, но мне нравится, когда кожу покалывает. Чувствую себя живой и бодрой.
Ревизия сундука с одеждой показывает, что у меня есть пять толстовок (из них четыре черные или серые), два свитера, три футболки, пара джинсов и юбка, которую я по настоянию мамы купила еще год назад, но так ни разу и не надела. Даже ярлычок на месте! Я неуверенно натягиваю ее на бедра, смотрю на свои голые коленки и… Нет уж! Не хочу все время думать о том, что все пялятся на мои ноги. Да и на улице слишком холодно.