– Нет. – Я качаю головой. – Она… ее родители знают. Все уже хорошо, честное слово. Выдыхай и… спасибо, мам.
Мама протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке или волосам, но, опомнившись, отдергивает:
– Извини. Ты же не любишь…
– Мне пора делать уроки. – Вскочив, я неловко выбираюсь из-за стола и сбегаю из кухни. Мамины слова беспорядочно скачут в голове. Мне хочется остаться одной и подумать, но вместо этого я застываю на пороге комнаты и, обернувшись, предлагаю:
– Хочешь… Давай я помогу тебе собрать вещи или типа того?
– Серьезно? Конечно!
Мама выглядит такой удивленной и радостной, что у меня сжимается сердце. Все-таки я ужасная дочь. Ужасная-ужасная-ужасная…
Остаток дня мы проводим, разоряя шкафы и коробки, в которых хранится мамина одежда. Ксю восторженно зарывается в горы шмоток на полу. Ее почему-то ужасно забавляет, когда я громко чихаю, а меня смешит то, как заливисто она хохочет. Мы болтаем с мамой без умолку, пока она сменяет платье за платьем, и это как экскурсия в прошлое. В юности мама носила совершенно безумные шмотки, слушала фолк и была завсегдатаем музыкальных фестивалей.
– Ого, что это у вас здесь творится? – спрашивает папа, заглядывая в комнату.
Мы так расшумелись, что не услышали, как он пришел.
– Вечеринка только для девочек! – радостно выдает мама, со смехом швыряя в него какой-то кофточкой. – Мальчикам вход воспрещен.
– Слушаюсь и повинуюсь, – шутливо откликается папа.
Он исчезает за дверью, а мама наконец делает свой выбор.
– Решено, возьму желтое и белое льняное! И синее джинсовое!
Она бросает платья в раскрытую пасть чемодана, где сидит Ксю. А я не могу избавиться от мысли о том, какое из этих платьев будет на ней, когда все закончится…
Глава 14. Бумажные цветы
На репетиции в четверг Каша собирает вокруг себя всю «мебель» – актеров, которые не участвуют в репетиции в данный момент, – и сажает нас за изготовление цветов из гофрированной бумаги. Скромный бюджет постановки давно исчерпал себя, так что на искусственные (и уж тем более живые) денег нет.
– Котлетка, ты безнадежна, – морщится Каша, глядя на мой цветок. Признаться, и у меня самой мое творение восторга не вызывает. – Не знаю, откуда растут твои руки, но оттуда они точно расти не должны.
Я в ответ громко фыркаю и швыряю в него неудавшимся цветком. Мы сделаем из них гирлянду, обвивающую беседку. На ее фоне будут происходить почти все главные события пьесы, так что вид должен быть «совершенно волшебный».
Каша уворачивается и садится на корточки рядом со мной. Его длинные пальцы быстро скручивают лепестки, а коленки торчат, словно острые горные пики, обтянутые потертой джинсой вместо снега.
– Я тебя понижаю, – говорит он, метнув на меня смеющийся взгляд. – С цветочницы до вырезальщицы лепестков.
Каша протягивает ножницы, и из-под рукава его свитера (сегодня коричневый, с белочкой) выглядывает кончик эластичного бинта. Кажется, все парни рядом со мной обречены на травмы запястий… Я беру ножницы и тянусь за листом нежно-розовой бумаги, но взгляд успевает скользнуть на сцену. Там Лера и Андрей репетируют финальную сцену, Анна Викторовна руководит возведением беседки, а Тор что-то объясняет Оксане, размахивая сценарием, как шпагой.
Оксана кажется… ну, нормальной. Сегодня первый день ее возвращения в школу, но между нами как будто что-то сломалось. Движения стали неловкими, слова угловатыми, отношения натянутыми… Что же я сделала не так?
– Не волнуйся, с ней все будет в порядке, – тихо говорит Каша, ободряюще ударяя меня кулаком в колено.
– Ты-то откуда знаешь?
– Мы виделись вчера. И до этого созва…
– Вы виделись вчера?! – задохнувшись от обиды, вскрикиваю я. – Без меня? – Каша шипит, прижав палец к губам, и я понижаю голос. – Почему она говорит с тобой и не говорит со мной? Она ведь моя подруга, а не твоя!
– Во-первых, Котлетка, то, что ты несешь, просто ересь. Она твой друг и мой друг и еще много кому дорога. А во-вторых, она не говорит с тобой, потому что боится, что ты ее осуждаешь.
– Но почему?!
– Потому что ты и правда ее осуждаешь, – пожимает плечами Каша, усаживаясь рядом.
– Ладно. – Я упрямо выдвигаю подбородок вперед. – Пусть даже так. А ты нет? По-твоему, это нормально, что она защищает Егора, хотя он поступает как последний… последний…
– Нет, это ненормально. И поэтому я ей сочувствую и сопереживаю. Но не осуждаю. Чуешь разницу? – Быстро оглянувшись по сторонам, Каша наклоняется к моему лицу. – Знаешь что, когда вы обе будете готовы, просто спроси ее… словом, пусть расскажет, что на самом деле происходило, когда вы с фурией ворвались в спортзал.
– На самом деле?! Что ты хочешь этим…
– Ш-ш-ш, тихо ты!
Насупившись, я складываю руки на груди.
– Не могу сказать, что мне Егор нравится, вот прям совсем. – Каша подбирает с пола очередной цветок и ловко скручивает бумажный стебелек. – Но иногда мы просто не выбираем, кого любить, Котлетка. Иногда это просто случается.
Меня аж передергивает от такой банальщины.
– Это что, строчка из Бейонсе?
– Нет, – после паузы отвечает Каша. – Из моей головы.
Его голос звучит напряженно. Он смотрит куда-то поверх моего плеча, на сцену. Я поворачиваюсь и, проследив за взглядом, вижу, как Лера возле дальних кулис сердито строчит кому-то сообщение. Макс рядом с ней повторяет слова, заткнув уши пальцами, а на переднем плане со сценарием в руках стоит…
Я потрясенно поворачиваюсь к Каше.
– Ты серьезно? – шепчу я.
Там стоит Андрей.
– Любовь зла, – с горечью произносит Каша и грустно усмехается.
К его ногам падает новый бумажный цветок.
Чтобы осмыслить такое, нужно, пожалуй, больше десяти минут. Или часа. Или вечности. Поэтому я тупо щелкаю ножницами, разрезая бумагу на длинные полосы. Складываю, вырезаю лепестки… Каша так же молча скручивает их в цветы и бросает в огромную картонную коробку между нами. Тихо шуршит бумага, едва слышно щелкают ножницы, а в моей голове с грохотом сталкиваются безумные мысли-поезда.
Я сижу на коленях, и ноги через какое-то время начинают зверски болеть, словно кто-то горстями сыплет мне в джинсы муравьев. Хочется зашипеть сквозь зубы, чертыхнуться, сменить позу… Но вместо этого я щелкаю ножницами, потому что любое движение нарушит вселенское равновесие, и мне придется что-то сказать. Например, «Вот черт, я тоже в него влю…», или «Эй, отвали, этот парень мой», или…
Ох, да я даже не знаю, что в таких случаях говорят! И понятия не имею, что в таких случаях делают. Особенно учитывая, что Каша – парень и, что гораздо важнее, мой друг. Кажется, лучший друг.
– Общаться теперь будет… сложнее, – запинаясь, осторожно начинаю я.
Каша реагирует неожиданно бурно. Вскакивает на ноги и стряхивает цветные обрезки с колен.
– А может, для разнообразия подумаешь о ком-то кроме себя?
– Что?
– Что слышала! Вот поэтому она и не может с тобой поговорить.
Каша передергивает плечами, раздраженно вскидывает руки вверх и уходит, даже не попрощавшись. Я чего-то не понимаю? Ну, то есть это очевидно, что я чего-то не понимаю. Вот только чего?
– Давайте все по домам, заканчиваем! – командует Тор.
Я в замешательстве оглядываю гору лепестков, которую успела настричь. И что теперь со всем этим делать? Сердито сгребаю их в кучу вместе с обрезками и зашвыриваю в коробку с цветами. Поднимаю ее, чтобы отнести за кулисы, но чьи-то руки тут же выхватывают груз.
– Дай сюда. – Андрей отнимает коробку.
Я не могу сдержать смешок, а затем перевожу взгляд на двери, и улыбка сползает с лица, словно кто-то плеснул в него кислотой. Каша и Оксана уходят вместе, будто меня не существует. Опять.
Я стискиваю лямку рюкзака, перекинутого через плечо. Что-то внутри отчаянно вопит: «Догони! Попроси прощения!» «Но за что?» – упрямо возмущается другая часть. Я топчусь на месте, не зная, как поступить. А потом становится слишком поздно.
Хмурясь, я выползаю на улицу, а там… снег. Первый в этом году. Хлопья валят и валят с неба, словно наверху кто-то остервенело кромсает ножом подушку. Так, что перья летят.
Тихо тренькает телефон.
«Порепетируем снова? В субботу. Поговорим».
Я поднимаю лицо к небу, закрываю глаза и плотно запахиваю куртку на груди. Интересно, это какой-то закон вселенского равновесия? Либо парень, либо друзья… А может, каждому из нас отмерено определенное количество счастья и моего на все просто не хватает?
Я опять не могу разобраться в себе и понять, что мне делать.
А с неба падает снег.
Дома царит абсолютнейший хаос. Кажется, наши вещи совершили вооруженное восстание, и пол покрыт трупами «бойцов». Повсюду разбросаны обувные коробки, одежда, соломенные шляпы, баночки кремов, какие-то объедки, таблетки, бумажки со списками… Мама бестолково мечется по полю боя и сердито расшвыривает вещи.
– Да где же эти чертовы паспорта?!
– На столе. Под кактусом, – с порога подсказываю я.
Мама с облегчением выдергивает документы из-под керамического кактуса-копилки и кладет их на микроволновку, чтобы тут же водрузить сверху чашку с недопитым кофе.
– Может, это плохая идея? Не знаю, у меня такое чувство… такое чувство… – Она обессиленно падает на стул и тут же вскакивает на ноги. Я замечаю, что губы у нее дрожат, и беру ее руки в свои. Ух, сколько страха и паники!
– Ты просто давно не была в отпуске, поэтому вместо приятного волнения тревожишься по мелочам.
– Ты думаешь?
– Конечно, – уверенно вру я. – Давай помогу.
Когда мы заканчиваем, на часах почти полночь. Мне приходится сесть сверху на чемодан, но у мамы все равно не получается застегнуть молнию. Она со смехом падает на пол и раскидывает руки в стороны.
– Нужна помощь? – спрашивает папа, выглядывая из спальни со спящей Ксю на руках.
Я тут же подтягиваю ноги к груди и обнимаю руками, чтобы он случайно меня не коснулся. Папа садится на корточки, возится с замком, а я украдкой разглядываю его макушку. Надо же… Волосы седые появились.