На обочине кучками лежал снег, и у деревьев немного тоже осталось, с северной стороны. И я сказал, что был на флоте сачком-ударником. Что каждое утро выстраивали десять тысяч человек, и меня в том числе, производили перекличку, а затем сбивали всех в одну темную массу и, нарезая с краев по ломтику, зачитывали наряд на работы. Но меня припахать — кишка тонка. Мы стояли на плацу, а я выскакивал из общей темной массы, уходил в отрыв от белых касок, молнией несся к казармам затеряться среди стен гофрированного железа, слыша за спиной топот десятков ног. Просто восторг. И каждый раз они были наготове, усиливали охрану. И строй слаженно ликовал, когда я рвался к блаженному безмолвию библиотеки, словом, к безделью. А вслед неслись вопли, лови, мол, этого умника, и дежурный офицер психовал с мегафоном на трибуне, исходил на крик: остановите его, ради бога, кто-нибудь, держи гада. Есть такой зверь. Звать гепард. Я бежал быстрее пули, в ушах свистел ветер. Естественно, я каждый день тренировался. Порой такая наглость меня самого пугала, но сердчишко прельщалось овацией. Дошло до того, что все эти десять тысяч человек ждали, затаив дыхание, когда я ломанусь, а главный бугор начал, видимо, переживать за престиж флота или решил, хоть тресни, изловить меня, другим в назидание. Если не ослышался, как-то раз он проорал: ты у меня на десять лет загремишь, или я не я буду. Это заставило меня задуматься и, конечно, поднажать.
И то, последнее, утро, когда они меня чуть не сцапали. К плацу подогнали несколько караульных джипов, битком набитых. Противные типы с табельным дубьем. Я глядел в оба, отмечал, откуда опасность. Произвели перекличку повзводно, затем перестроение. Я ждал, глядя в виргинское небо, такое холодное до самого моря, и ни шороха вокруг, ни писка. Мне нужен успех, Боже, не дай мне попасться. Мои мозги и ноги против их дубинок и колес. Натура требует, бежать надо, а тут обложили со всех сторон. Они знали, откуда примерно я выскакиваю, но на всякий случай ездили вперед-назад, буравили орлиным взором лица, излучавшие в ответ святую невинность. Я тоже излучал. Но, выдержав обычную драматическую паузу, я что-то засомневался, и прямо передо мной затормозил джип. Я подумал было, хана, вычислили, но тут один из них ткнул пальцем в матросика неподалеку и сказал: глаз не спускать с этого паршивца, по-моему, это он.
Я поднял ворот повыше, пилотку надвинул пониже. Прошло полминуты, караульные заулыбались. Момент настал. С места в карьер. Я рванул прямо на них. Стоп. Эти вскинутые дубинки, семафор, объезд. Оглушительным гиканьем приветствовал рядовой состав первый мой обходной маневр. Они хотели выскочить из джипа, но тут водитель дал газу, и все трое полетели на землю, и слава Богу. Хохот. Дежурный офицер нес такую тарабарщину, что я чуть было не остановился послушать.
Противолодочным зигзагом рванул я к казармам. Сзади топот, а спереди заступает дорогу караульный, ну и ну, они ж это всерьез. Он успел первым сказать последнее слово. Я его снес его же собственной дубинкой. Но он меня затормозил, и оставалась одна надежда. Финт ушами. Я заскочил в казарму, пробежал ее насквозь и тут же нырнул в следующую, снимая на ходу бушлат и тельник, пилотку тоже, и спокойно вышел с другой стороны, стараясь дышать ровно, и засунул обмундирование в умывальник.
И вот стою стираю, а из-за угла, пыхтя, выбегает караульный. Остановился, глядит на меня. Вы что, спрашиваю, все еще за этим психом гоняетесь? Он ответил что-то совсем нецензурное.
Call Me Cheetah (1954)
Перевод: Александр Гузман
Раз вместо да
В прокатной паре очков, затемненных синим, по переходу к рыбному рынку и вперед, по Оул-стрит мимо широкого подъезда здания казначейства. Август месяц, середина. Тянусь сквозь все эти недели, пальцы проникли и тут же тонут в этом безвреднейшем из дней. Среда.
На ранних утренних улицах посыльные снуют из двери в дверь. В это мгновение мне хорошо. Суда выходят в море по высокой приливной воде. Составы с запада, идущие на север, пересекают узкие проливы на паромах. Хайвеи, мосты и туннели под шествием шин запели. По городу кофейный дух.
Но стоп. Взгляд вверх. Дальнейшему движению вперед препятствует фигура, пришедшая из моего школьного детства. Проворно устремляю обходной маневр в канаву. Едва не перемолотый мчащимися механизмами, от кваканья клаксонов отпрыгнул. Поздно. Я слишком слаб и уязвим и в этот идиотский миг истории моей персоны не в силах повернуться и сбежать. От личности с четкими челюстями. В ладном сером пиджаке, кремовой рубашке и толстом полосатом галстуке. С глазами, в которых он включил сияние.
— А я тебя узнал, ну, ты ведь Джордж Смит. Стал тяжелей на поворотах, не то что в тот раз — помнишь, на стройке.
— Бип.
— Ха, точно это Джордж Смит.
— Бип.
— Это в каком же смысле, старому приятелю вдруг бип. Мы еще в школе были вместе.
— Бип.
— Ха-ха, Джордж. Это ты. Привет. Кроме шуток. Ну как ты там. Не слабо выдаешь. Прессу читаю. Я это к тому, что ты у нас не прост. В смысле, я тоже кое-чего стою. У меня все нормально. Купил вот себе долю в одном дельце. Я это к тому, что ты-то как, как у тебя, нормально.
— Бип-бип.
— Ну подожди-ка. Джордж, ха-ха. Я понимаю, ситуация дурацкая.
— Бип.
— Ну будет. Шутки в сторону, ладно.
— Бип-бип.
— Ну хватит уж. Не будем же мы тут, посредине Оул-стрит, в этой толкучке устраивать из нашей встречи черт-те что. В смысле, ты тут живешь, что ли. Что-что.
— Бип.
— Ну ты даешь, Джордж. Что случилось. Ты из-за них, что ли, они тебя преследуют. А то, ты знаешь, шутка длинновата. Не остроумно. Хоть намекнул бы, если что. Что ты заладил бип да бип. Не хочешь узнавать — так и скажи.
— Бип-бип.
— Ага. Так это что — система. Что-то случилось, и ты теперь взял новую систему. Я это к тому, что в газетах пишут, будто ты строишь личный мавзолей, это недешево, я понимаю, в смысле, нервишки там, то да ce.
— Бип.
— Значит, система.
— Бип.
— Ага. Один бип. А, помню-помню. Ты репортеров еще встретил всякими звуками. Я, кажется, улавливаю: у тебя голос пропал. И один бип — это, видимо, вместо да.
— Бип.
— А два вместо нет.
— Бип.
— Прости, Джордж, я ведь понятия не имел.
Это навсегда, что ли.
— Бип.
— Паршиво, да. А каково твоей жене и детям. Говорят, ты женился. Не знаю только вот насчет детей. На Ширл. Какая девушка. На меня и не взглянула ни разу. Помнишь те вечера, мы еще пили чай и танцевали. Бывало, Ширл как выйдет в белом платье. Красавица была.
— Бип.
— Но я понятия не имел, что с тобой такая штука. Наверно, по врачам мотаешься.
— Бип.
— Такая новая система, должно быть, напрягает мозги. Хоть иногда-то хочется, наверное, что-то сказать по-настоящему. Мнение, что ли, выразить.
— Бип-бип.
— Смотри-ка ты. Может, тебе помочь чем-нибудь. Я понимаю так, что деньги у тебя имеются. Но может, у тебя какие-то проблемы, духовного, так сказать, порядка. Зачем ты руку около уха держишь. Ты что, глухой вдобавок.
— Бип.
— Ай-яй. Паршиво как. Читаешь по губам.
— Бип.
— Помнишь Алису. Слыхал, я ведь на ней женился.
— Бип-бип.
— Она только позавчера тебя вспоминала. Как Ширл вслед за тобой отправилась за океан. Океан. Я говорю океан. Моя Алиса, да, вспоминала тебя. Она тебя вспоминала. И в самом деле жизнь — подлая штука. Действительно подлая. Подлая штука. У парня ни голоса, ни слуха, и это в нашем возрасте. Я говорю, в наши-то годы. Плохое дело. Но ты ведь видишь. Я говорю, видишь, видеть ты еще можешь. Чтобы читать по губам. Сквозь эти твои синие очки.
— Бип.
— Ну, и то слава богу. Врачи-то тебе чем-нибудь помочь хоть могут. Я говорю, что-нибудь сделать для тебя. Врачи. Помочь могут.
— Бип-бип.
— Вот это сознавать противно, правда же. Погано. Я говорю, погано это.
— Бип.
— Поверь мне, я действительно сочувствую. В том, что с тобой случилось. Совершенно искренне. Я говорю, сочувствую. Искренне.
— Бип-бип-бип.
— Так. Три раза. Ага. Вместо спасибо.
— Бип.
— Только, ты знаешь, Джордж, я тороплюсь. Нам бы без суеты засесть где-нибудь, повспоминать былое. Хорошо бы, ей-богу. Я к тому, что надо бы нам как-нибудь собраться вместе. В смысле, когда ты поправишься, старина. Ты поправишься. Главное, не волноваться. Я говорю, не волнуйся. Где там у меня часы. Опаздываю со страшной силой. Важная встреча. От души желаю тебе поправляться. С Божьей помощью будешь когда-нибудь опять как огурчик. Надеюсь, что ты выздоровеешь. В самом деле.
— Бип-бип-бип.
— Прости, что я убегаю. Но если ты читаешь по губам, я говорю, может быть, ключ к исцелению в молитве, Джордж. Молись. Пока.
— Бип-бип-бип-бип.
— Ха-ха, до свидания.
— Бип.
— Ну привет.
— Бип-бип-бип-бип.
One for Yes
Перевод: Владимир Бошняк
Друг
Канун Рождества, трудный морозный месяц. Мне позвонили и сказали, что он умер. Я зашел в церковь и сел в заднем ряду, пахло ладаном и пели певчие. Я вспоминал лето и листья клена. Как они растут и растут, пока улица не превратится в туннель. И если умрешь, отправишься куда-то на небо, где самолеты и белое на голубом. И золото на красном.
Пришлось везти его из Флориды, там лето. Там в окна бьются большие жуки и на поле для гольфа пружинистый дерн. Его загрузили в ночной экспресс на север, укрыли флагом. Блондина с ледяной натянутой улыбкой.
Тротуар сланцевый, почва каменистая, лунки для игры в шарики стерты, почти не видны. В детстве мы сошлись на почве католичества. Алтарные служки, тщившиеся коснуться Бога. Крали яблоки и вишню по субботам. В воскресенье поклонялись Духу Святому. Вечера просиживали у реки, в лунном свете резали коньками лед замерзших озер. И каждое лето загорали, как головешки, играли в салочки на мелководье. Поезд уже в Виргинии, пересекает плоские, на уровне моря, равнины. Мэриленд и темно-зеленые холмы. Затем Ньюарк, где за болотами маячат, мерцают в ночи тонкие белые силуэты, и нет конца туннелю, и невидимая вода больно давит на ушные перепонки, и наконец гудок, остановка у длинной платформы. Его извлекут из вагона и подкатят к грузовику, где стоит навытяжку часовой. И грустен будет свет фонарный, и ярок стяг. Кто-нибудь его встретит. И дальше на север, в Бронкс.