Фред и Этель не подбежали, чтобы поприветствовать давних друзей, собак-инвалидов, словно присутствие Никки устанавливало новый порядок общения. Стояли неподалёку, пристально наблюдая за происходящим.
Поднявшись по ступеням следом за золотистыми ретриверами, Барри Паккард тоже стал свидетелем этой странной церемонии. Крупный, широкоплечий, добродушный мужчина, обычно при встрече с друзьями он говорил что-то смешное, а потом крепко жал руку и обнимал. На этот раз стоял, не произнеся ни слова, заинтригованный поведением собак.
Забыв про мартини, Милли поднялась со стула, чтобы ничего не упустить.
Эми вдруг осознала, что не только действия и поведение собак подчёркивают экстраординарность момента.
Ночь затихла, будто дом и внутренний дворик накрыли огромной стеклянной банкой. Звуковой фон — музыка, доносящаяся из одного соседнего дома, смех — из другого, кваканье лягушек, — всё смолкло. Шум прибоя, и тот доносился теперь из далёкого далека.
Призматические стекла шести газовых фонарей-«молний» разукрасили белый потолок внутреннего дворика подрагивающими радугами, по-прежнему освещая стулья, столы и лица, но яркость их заметно померкла.
Возможно, у Эми разыгралось воображение, но она почувствовала, что воздух насыщен какой-то новой энергией, аналогичной той, что насыщает его под тяжёлыми грозовыми облаками перед первой вспышкой молнии. Но она уже не могла списать на воображение тот факт, что тоненькие волосики на руках и на шее под затылком встали дыбом, словно реагируя на повысившееся напряжение статического электричества.
Мортимер поднялся на три лапы, Дейзи — на четыре. Пять собак оглядывали друг друга (Дейзи только принюхивалась), виляя хвостами, но не сбивались в кучу.
— Я знал одного парня в колледже, — Барри Паккард нарушил очень уж затянувшуюся паузу, но заговорил негромко, чуть ли не шёпотом. — Звали его Джек Данди. Без него не обходилась ни одна вечеринка. Жил ради пива, карт, девушек и смеха. На учёбу тратил минимум времени и усилий. Происходил из богатой семьи, избалованный, безответственный, но такой приятный в общении.
История, которую рассказывал Барри, похоже, не имела никакого отношения к тому, что происходило между собаками. Тем не менее Эми все ещё чувствовала покалывание в руках на шее, на голове.
— В одно из воскресений Джек возвращается помой после уик-энда в родительском доме. В двух кварталах от кампуса видит огонь в окнах первого этажа трёхэтажного многоквартирного дома. Вбегает в дом, кричит «Пожар!», стучит в двери, коридоры быстро заполняет дым.
Эми показалось, что даже собаки внимательно слушают.
— Говорили, что Джек трижды выводил людей из горящего дома, прежде чем подъехали пожарные, спас как минимум пятерых детей, которые, если б не он, погибли бы в огне. Он услышал крики других детей, в четвёртый раз пошёл в дом, хотя слышал вой приближающихся сирен, поднялся на третий этаж, разбил окно, сбросил двух маленьких девочек, другие люди поймали их на растянутые одеяла, ушёл в комнату за третьим ребёнком и уже не появился у окна, задохнулся в дыму и умер, обгорел до неузнаваемости.
Привычный ночной шум вернулся. Тихая музыка из соседнего дома. Кваканье лягушек.
— Я не мог понять, как Джек Данди, которого я знал, гуляка, избалованный, ленивый, богатый… мог совершить такой героический поступок, отдать жизнь за других. Долгое время я чувствовал, что не понимал не только Джека Данди, но и вообще весь мир, что многое только казалось простым, будто до меня дошло, что я — актёр, играющий в какой-то пьесе, и вокруг меня всего лишь декорации, а за пределами сцены все обстоит иначе.
Барри замолчал, моргнул, огляделся, словно на мгновение забыл, где находится.
— Я не вспоминал о Данди долгие годы. Почему он вдруг пришёл мне на ум?
Эми ответить, само собой, не могла, но чувствовала, по причинам, которые, наверное, не сумела бы выразить словами, что история эта очень даже уместна.
Внезапно собаки снова стали собаками, каждая уже искала прикосновения человеческих рук, все хотели услышать, какие они прекрасные, как их любят.
Океан провалился в черноту. Чернота лежала за луной, ещё больше черноты — за звёздами.
Эми присела, чтобы почесать Дейзи живот, но, поскольку слепая собака не могла встретиться с ней взглядом, посмотрела на Никки, которая наблюдала за ней.
В памяти стая чаек взлетела в громоподобном хлопанье крыльев, перья сверкали белым в движущемся луче маяка. Чайки пронзительно кричали, улетая от ужаса, остающегося внизу, и в криках этих слышалось одно и то же повторяющееся слово: «Убийство! Убийство!» И, стоя на окровавленном снегу, обеими руками сжимая рукоятку пистолета, Эми кричала вместе с чайками.
Глава 43
Билли Пилгрим дважды прошёл мимо здания, и котором располагались и компания, и квартира Брайана Маккарти. Свет не горел ни на первом, ни на втором этаже.
Босс сообщил ему по телефону, что условия сделки приняты. Маккарти и Редуинг, вероятно, уже ехали в Санта-Барбару.
Билли вернулся к «Кадиллаку», в котором Почин Шамптер умерла от обширного инсульта, но не обделалась. Уверенно заехал на стоянку за домом Маккарти.
Натянув на руки перчатки из латекса, вышел из автомобиля, поднялся по наружной лестнице на второй этаж.
Перчатки требовались Билли, поскольку он не собирался сжечь дом с помощью экзотической субстанции, изобретённой русскими оружейными магами. Конечно, он предпочёл бы повсюду оставить отпечатки пальцев, чтобы потом их уничтожил огонь, потому что в перчатках руки у него потели и возникало неприятное ощущение, будто он — проктолог.
С помощью «Локэйда», пистолета-отмычки, он открыл врезной замок за какие-то двадцать секунд, притворил за собой дверь и замер, прислушиваясь, не зная, придётся ли ему кого-нибудь убить.
Билли обычно не приходилось убивать двоих людей за день и содействовать убийству ещё двоих. Если бы это был день «возьми-сына-на-работу», при условии, что у него был бы сын, мальчик мог бы прийти к выводу, что работа у его отца куда более интересная, чем она была на самом деле.
Иногда убийства разделяли месяцы. И Билли мог прожить год, а то и два, не отправляя на тот свет такого близкого друга, как Джорджи Джоббс, или полнейшего незнакомца, вроде Шамптера.
Конечно, учитывая характер его работы, нарушать закон приходилось каждый день, но по большей части преступления эти не были тяжкими и не тянули на инъекцию смертельным ядом и похороны за счёт налогоплательщиков.
Эпизоды реальной жизни редко могли конкурировать с хорошими романами жанра «все-бессмысленно-и-глупо», вот почему все эти годы Билли по- прежнему много читал.
Но вот что пугало. Далеко не все эпизоды реальной жизни были столь же бессмысленны, как жизнь, какой её рисовали его любимые писатели. Время от времени что-то говорило о том, что в последовательности событий есть определённый смысл, или он сталкивался с человеком, который жил и действовал ради достижения конкретной цели.
В таких случаях Билли искал убежище в своих книгах и оставался с ними, пока не уходили последние сомнения.
Если же любимые книги не добавляли ему здорового цинизма, он убивал человека, стремящегося к некой цели, доказывая тем самым, что значимость чего-либо — иллюзия.
В квартире по-прежнему царила тишина, и Билли двинулся дальше, зажигая свет в каждой комнате.
Ему не нравился минималистский интерьер. Слишком упорядоченно. Слишком спокойно. Ничего реального. Жизнь — это хаос. От квартиры Маккарти за милю несло фальшью.
Настоящей он считал квартиру полоумной старухи, заваленную газетами, которые не выкидывались последние пятьдесят лет, и мешками мусора. Её муж умер двенадцатью годами раньше на диване в гостиной, и теперь компанию ей составляли двадцать шесть кошек. Настоящими он считал обшарпанные многоквартирные дома, где жили чёрные проститутки. И Лас-Вегас.
Билли любил Вегас. Идеальным отпуском, который он позволял себе не так уж часто, виделась ему именно поездка в Вегас. Приехать туда с двумя сотнями баксов наличными, проиграть половину за карточными столами, вернуть потери, проиграться вдрызг и убить незнакомца, не выбирая, кто попадётся под руку, на пути из города.
В раздражающе чистом, ярко освещённом кабинете Маккарти Билли отсоединил от сети системный блок, вынес из комнаты. Поставил рядом с дверью, с тем чтобы потом положить в багажник «Кадиллака» и увезти в Санта-Барбару. В дальнейшем Билли намеревался залить системный блок кислотой и сжечь в крематории.
Архитектору велели взять ноутбук с собой. Его компьютер Билли мог уничтожить только после смерти Маккарти.
Вернувшись в кабинет, он обыскал шкафы с документами и нашёл распечатки электронных писем Ванессы, которые она посылала Маккарти последние десять лет. И хотя корзинка для мусора была большая, распечатки заполнили её до краёв. Корзинку Билли тоже отнёс к передней двери.
Поскольку Маккарти мог сохранять старые электронные письма на дискетах, Билли тщательно просмотрел все коробочки с ними, но, судя по надписям на наклейках, не нашёл ничего такого, что следовало взять с собой.
Цель он преследовал одну: уничтожить всё, что могло, в случае исчезновения Маккарти, привести полицию к Ванессе.
В кабинете и спальне Билли также искал дневник. Хотя и не рассчитывал, что найдёт.
У Билли Пилгрима было своё мнение насчёт дневников, точно так же, как насчёт литературы, интерьера и идеального отпуска.
Женщины гораздо чаще мужчин полагали, что их жизнь достаточно значима и требует ежедневного описания. И по большей части речь в этих дневниках шла не о том, как Бог-ведёт-меня-по-удивительному-пути. Нет, за значимость принималось сентиментальное я-такая-растакая-но-всем-плевать. К тридцати годам женщины обычно переставали вести дневник, потому что к тому времени больше не хотели размышлять о смысле жизни. Смысл этот уже до смерти их пугал.
Конечно же, он не обнаружил дневника в квартире Маккарти, зато нашёл десятки альбомов со скетчами и рисунками, главным образом, портретами. Альбомы говорили о том, что архитектор в душе хотел не проектировать здания, а заниматься живописью.