Сейчас же три пушечных выстрела из Кастель Нуово возвестили тревогу и улицы Неаполя мгновенно опустели, словно улицы Фив, и онемели, будто улицы Помпей.
Наступил торжественный час, ужасный и вселяющий трепет, когда встает вопрос о существовании отдельного человека, и еще более грозный и возвышенный, когда речь идет о жизни и смерти целого города.
Без сомнения, заранее отданный приказ гласил, что эти три выстрела послужат двойным сигналом, ибо едва замерли последние их отзвуки, как двое узников Кастель Нуово, приговоренных позавчера к смерти, услышали в коридоре, примыкавшем к их камере, шаги и лязг оружия.
Не говоря ни слова, они бросились в объятия друг к другу, потому что поняли: это пришли за ними и настал их последний час.
Когда отворилась дверь, они стояли обнявшись, спокойные и улыбающиеся.
— Готовы ли вы, граждане? — спросил офицер, командующий конвоем, которому велено было оказывать приговоренным всяческое уважение.
Андреа ясным голосом проговорил "да"; Симоне утвердительно кивнул.
— Тогда следуйте за нами, — приказал офицер.
Узники окинули свою камеру последним взглядом, в котором светились сожаление и нежность, — обычным взглядом уводимых на казнь; человек испытывает властную потребность оставить по себе хоть какую-нибудь память, поэтому Андреа взял гвоздь и нацарапал на стене над изголовьем постелей свое имя и имя отца.
Потом он пошел вслед за солдатами, уже окружившими старика.
Во дворе их ожидала какая-то женщина, одетая во все черное.
Твердым шагом двинулась она навстречу узникам. Андреа вскрикнул и задрожал всем телом.
— Синьора Сан Феличе! — вскричал он.
Луиза опустилась на колени.
— Зачем вы преклоняете колена, сударыня? Вам не следует ни у кого просить прощения! — сказал Андреа. — Нам все известно: истинный виновник сам себя выдал. Но будьте справедливы ко мне — вы получили письмо от меня еще прежде, чем я получил письмо от Микеле.
Луиза зарыдала.
— Братец… — пробормотала она.
— Спасибо! — продолжал Андреа. — Отец, благословите вашу дочь.
Старик приблизился к Луизе и положил ей руку на голову.
— Бог благослови тебя, дитя мое, как я тебя благословляю. Пусть минет твой лоб даже тень несчастья!
Луиза уронила голову на руки и разразилась отчаянными рыданиями.
Молодой Беккер поднес к губам один из ее длинных светлых локонов и жадно его поцеловал.
— Граждане! — промолвил офицер.
— Да, да, идем, сударь! — ответил Андреа.
При звуке удаляющихся шагов Луиза подняла голову и, все еще стоя на коленях, протянула вперед руки и следила взглядом за осужденными, пока они не скрылись за арагонской триумфальной аркой.
Если что-нибудь могло усугубить трагичность этого траурного шествия, то это была мертвая тишина на опустевших улицах, в обычное время самых людных в Неаполе.
Лишь изредка приоткрывалась дверь, приотворялось окно, откуда боязливо высовывалась голова, по большей части женская, но тотчас дверь или окно поспешно захлопывались: горожане видели среди группы вооруженных людей двух безоружных и догадывались, что их ведут на смерть.
Так прошли они через весь Неаполь и вступили на площадь Старого рынка, постоянное место казней.
— Пришли, — прошептал Андреа.
Старый Беккер огляделся вокруг.
— Кажется, да, — сказал он тихо.
Однако отряд миновал рынок.
— Куда же они нас ведут? — спросил Симоне по-немецки.
— Должно быть, ищут более удобного места, — на том же языке отвечал молодой человек. — Им нужна стена, а здесь одни только жилые дома.
Когда вышли на маленькую площадь у церкви дель Кармине, Андреа тронул отца за локоть и указал ему глазами на глухую стену напротив дома священника.
В наши дни у этой стены возвышается большое распятие.
— Да, — произнес Симоне.
Действительно, офицер, руководивший отрядом, направился в ту сторону.
Осужденные ускорили шаг и, выйдя из рядов, встали у стены.
— Кто умрет первым? — спросил офицер.
— Я! — вскричал старик.
— Сударь, — заговорил Андреа, — вы получили распоряжение расстрелять нас одного вслед за другим?
— Нет, гражданин, — ответил офицер, — я не получал на этот счет никаких инструкций.
— В таком случае, если вам все равно, мы просим вас о милости: расстреляйте нас одновременно.
— Да, да, — послышалось пять или шесть голосов из конвоя. — Это мы можем для них сделать.
— Вы понимаете, гражданин, — сказал офицер, облеченный столь тягостной миссией, — я сделаю все, что могу, чтобы облегчить ваши последние минуты.
— Они согласны! — радостно воскликнул старый Беккер.
— Да, отец, — откликнулся Андреа, обнимая старика за плечи. — Не будем же задерживать этих господ, проявивших к нам такую доброту.
— Нет ли у вас какой-нибудь последней просьбы или распоряжения? — спросил офицер.
— Никаких, — ответили осужденные.
— Ну, тогда приступим, раз уж так надо, — пробормотал офицер. — Но, клянусь кровью Христовой, нас заставляют делать грязную работу!
Тем временем осужденные прислонились к стене, причем Андреа все так же держал руку на отцовском плече.
— Удобно ли мы встали, господа? — спросил молодой Беккер.
Офицер кивнул утвердительно.
Потом он повернулся к своим людям:
— Ружья заряжены?
— Так точно.
— Тогда становись! Действуйте побыстрее и старайтесь причинить им поменьше страданий, — это единственная услуга, которую мы можем им оказать.
— Спасибо, сударь, — сказал Андреа.
Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой.
Одна за другой раздались команды: "Ружья наизготовку! — Целься! — Огонь!"
И прогремел залп.
Все было кончено!
Патриоты Неаполя, увлеченные примером парижских республиканцев, совершили одно из тех кровавых деяний, на которые лихорадка гражданской войны обрекает самые благородные натуры и самое святое дело. Под тем предлогом, что надо отнять у горожан всякую надежду на прощение, а у бойцов — малейший шанс на спасение, они позаботились, чтобы струя крови пролегла между ними и милосердием короля; то была ненужная жестокость: ее даже нельзя оправдать необходимостью.
Правда, то были единственные жертвы. Но их достало, чтобы запятнать кровью доселе безупречные одежды Республики.
CXLVIДЕНЬ 13 ИЮНЯ (Продолжение)
В тот самый миг, когда пали, сжимая друг друга в объятиях, отец и сын Беккеры, сраженные одним и тем же залпом, Бассетти принимал командование над войсками в Каподикино, Мантонне — над войсками в Каподимонте, а Вирц — над войсками близ моста Магдалины.
Улицы были пусты, зато на всех стенах фортов, на всех балконах домов толпились зрители, пытаясь кто невооруженным взглядом, кто в подзорную трубу разглядеть то, что вот-вот должно было произойти на обширном поле сражения, простиравшемся от Гранателло до Каподимонте.
Между Торре дель Аннунциата и мостом Магдалины по морю растянулась вся маленькая флотилия адмирала Караччоло, держа под прицелом два вражеских судна: "Минерву", где распоряжался граф Турн, и "Sea-Horse", под командованием капитана Болла — того самого, кого мы видели вместе с Нельсоном на пресловутом званом вечере, когда каждая придворная дама сочиняла по стиху, а все строки, соединенные вместе, составили акростих "Каролина".
Послышались первые ружейные выстрелы, и со стороны малого форта Гранателло появились первые облачка дыма.
То ли Чуди и Шьярпа не получили приказа кардинала, то ли замешкались с его исполнением, но только Панедиграно со своим отрядом из тысячи каторжников оказался на месте условленной встречи один; все же он смело двинулся к форту. Правда, увидев этот отряд, оба фрегата поддержали его, открыв огонь по Гранателло.
Сальвато вызвал пятьсот добровольцев и ринулся в штыки на этот разбойничий сброд; он врезался в гущу, рассеял их, перебил сотню человек и отступил за стены форта, имея всего лишь несколько раненых, под градом снарядов с обоих кораблей.
Когда кардинал прибыл в Сомму, ему доложили о провале операции.
Более удачливым оказался Де Чезари. Он точно следовал указаниям Руффо, но, узнав, что замок Портичи плохо охраняется, а окрестное население стоит за кардинала, пошел приступом на Портичи и овладел замком. Этот пункт был важнее, чем Резина, поскольку он надежнее закрывал дорогу.
Де Чезари послал к кардиналу доложить о своем успехе и просил новых указаний.
Руффо приказал ему укрепиться как можно надежнее и отрезать Скипани путь к отступлению; на подмогу он послал тысячный отряд.
Именно этого и опасался Сальвато. С высоты форта Гранателло он заметил значительное количество солдат, которые приближались к Портичи, обогнув подножие Везувия; он слышал беглый ружейный огонь; затем, после короткой схватки, пальба прекратилась.
Ясно было, что дорога на Неаполь перерезана, поэтому молодой генерал настоятельно потребовал от Скипани, не теряя ни минуты, прорваться сквозь вражеские ряды и ускоренным маршем двинуться обратно к Неаполю; его полутора-двухтысячный отряд должен был по пути преодолеть любые преграды и под прикрытием форта Вильена стать на защиту подступов к мосту Магдалины.
Но Скипани, плохо осведомленный об обстановке, заупрямился: он ожидал противника со стороны Сорренто.
Громкая канонада со стороны моста Магдалины возвестила о том, что кардинал начал наступление на город именно оттуда.
Если бы Неаполь продержался хоть двое суток, если бы республиканцы сделали большое усилие, они могли бы извлечь выгоду из позиции кардинала: желая отрезать Скипани, он сам оказался бы меж двух огней.
Но для этого требовалось, чтобы какой-нибудь мужественный, умный и волевой человек, невзирая на все препятствия, отправился в Неаполь и оказал давление на республиканских вожаков.
Положение было затруднительное. Сальвато мог бы сказать, как Данте: "Если я останусь, кто же пойдет? Если я пойду, кто останется?"
И он решил по