Вот к этому-то последнему этапу на скорбном пути приговоренных к смерти и привел пристав маэстро Донато.
Палач вошел в Викариа, поднялся по лестнице слева, ведущей в тюрьму, миновал длинный коридор с камерами по обеим сторонам, отворил одну за другой две решетчатые двери, взошел по еще одной лестнице, толкнул еще одну решетку и оказался у дверей часовни.
Он ступил на порог. Первая комната, та, где стоял алтарь, была пуста. Палач вошел во вторую и увидел фискального прокурора Гвидобальди, под наблюдением которого укрепляли дверь в комнату bianchi, навешивали на нее два засова и три замка.
Маэстро Донато остановился на нижней ступеньке, почтительно ожидая, пока фискальный прокурор соблаговолит заметить его и заговорить с ним.
Через минуту фискальный прокурор оглянулся, обнаружил того, за кем посылал, и произнес:
— А, это вы, маэстро Донато!
— К услугам вашего превосходительства, — отвечал палач.
— Знаете ли вы, что нам придется произвести немало казней?
— Знаю, — подтвердил маэстро Донато с гримасой, которая должна была сойти за улыбку.
— Вот я и желал бы заранее договориться с вами об оплате.
— Да это очень просто, ваша честь, — развязно отвечал маэстро Донато. — Я получаю шестьсот дукатов жалованья, а сверх того по десять дукатов наградных за каждую казнь.
— Очень просто! Черт побери, какой вы прыткий. А по-моему, это совсем не просто.
— Почему? — спросил маэстро Донато, начиная беспокоиться.
— Потому что, если у нас будет, положим, четыре тысячи казней по десять дукатов за каждую, это составит сорок тысяч дукатов, не считая вашего жалованья, то есть вдвое больше, чем получает весь трибунал, считая от председателя до последнего писца.
— Это верно, — возразил маэстро Донато, — но я один делаю такую же работу, как и они все вместе, и мой труд тяжелее: они приговаривают, а исполняю-то приговоры я!
Фискальный прокурор, проверявший в это время прочность вделанного в пол кольца, выпрямился, поднял на лоб очки и посмотрел на маэстро Донато.
— О-о! Вот вы как рассуждаете, маэстро Донато. Но между вами и судьями есть некоторая разница: судьи несменяемы, а вас можно и сместить.
— Меня? А с какой стати меня смещать? Разве я когда-либо отказывался исполнять свои обязанности?
— Говорят, вы не очень-то рьяно служили правому делу.
— Это я-то? Да ведь мне пришлось сидеть сложа руки все то время, пока держалась их треклятая республика!
— Потому что у нее не хватило ума заставить вас пошевелить руками. Так или иначе, зарубите себе на носу: на вас поступило двадцать четыре доноса и больше дюжины требований сместить вас.
— Ох, пресвятая Мадонна дель Кармине, что вы такое говорите, ваше превосходительство?
— Так что никаких прибавок и наградных, работать только за постоянное жалованье.
— Но подумайте, ваша честь, какая мне предстоит тяжелая работа!
— Это возместит то время, что ты пробездельничал.
— Ваша честь, неужели вы хотите разорить бедного отца семейства?
— Разорить тебя? Зачем мне тебя разорять? Какая мне в этом корысть? И потом, сдается мне, рано говорить о разорении человеку, получающему восемьсот дукатов жалованья.
— Во-первых, — живо подхватил маэстро Донато, — я получаю только шестьсот.
— Ввиду сложившихся обстоятельств джунта милостиво добавляет к твоему жалованью две сотни дукатов.
— Ах, господин фискальный прокурор, ведь вы и сами понимаете, что это неразумно.
— Не знаю, разумно ли это, — сказал Гвидобальди, которого начала утомлять эта дискуссия, — но только знаю, что надо либо соглашаться, либо отказываться.
— Но подумайте, ваше превосходительство…
— Ты отказываешься?
— Да нет же, нет! — закричал маэстро Донато. — Только я хотел заметить вашей милости, что у меня есть дочка на выданье, а нам, палачам, трудненько сбывать с рук такой товар, и я рассчитывал на возвращение возлюбленного нашего короля, чтобы собрать приданое моей бедняжке Марине.
— А хорошенькая у тебя дочь?
— Самая пригожая девушка во всем Неаполе.
— Ладно, джунта пойдет на жертву: получишь по одному дукату за каждую казнь на приданое твоей дочери. Только пусть она сама приходит за ними.
— Куда?
— Ко мне домой.
— Это будет великая честь для нас, ваша милость, но все равно!
— Что все равно?
— Я разорен, вот что!
И, испуская столь тяжкие вздохи, что они растрогали бы любого другого человека, но не фискального прокурора, маэстро Донато вышел из Викариа и побрел домой, где его поджидали Бассо Томео и Марина, — первый с нетерпением, вторая с некоторой тревогой.
То, что было дурной вестью для маэстро Донато, оказалось доброй вестью для Марины и Бассо Томео, — как почти все вести в этом мире, в соответствии с философским законом возмещения, она несла горе одному и радость другим.
Но, чтобы усыпить супружескую подозрительность Джованни, от него скрыли тот пункт договоренности между отцом Марины и фискальным прокурором, по которому девушка должна была лично приходить к нему за денежным вознаграждением палача.[74]
CLXXVIIIКАЗНИ
Король покинул Неаполь, вернее, воды у мыса Позиллипо, — ибо, как уже упоминалось, за все двадцать восемь дней, что он провел на борту "Громоносного" в заливе, Фердинанд ни разу не решился высадиться на берег, — король, повторяем, покинул воды у мыса Позиллипо 6 августа около полудня.
Как видно из приведенного ниже письма, адресованного кардиналу, плавание прошло благополучно, и ни один труп больше не вставал из бездны перед его фрегатом, подобно трупу Караччоло.
Вот письмо короля:
"Палермо, 6 августа 1799 года.
Мой преосвященнейший!
Хочу безотлагательно сообщить Вам о моем благополучном прибытии в Палермо после весьма удачного путешествия, ибо во вторник в одиннадцать часов мы еще были у мыса Позиллипо, а сегодня в два часа пополудни бросили якорь в порту Палермо, при том, что дул самый приятный бриз, а море было гладкое, как озеро. Все семейство свое я нашел в совершенном здравии, и вообразите же, сколь радостно меня встретили. Пришлите и Вы мне добрую весть о наших делах. Берегите себя и верьте в постоянную мою благосклонность.
Фердинанд Б."
Однако же король не пожелал уехать, не увидев действий джунты и палача. В день отплытия, 6 августа, казни уже шли полным ходом, и первые семь жертв уже были возложены на алтарь мести.
Приведем имена этих первых семи мучеников и укажем, где они были казнены.
У Капуанских ворот:
6 июля — Доменико Перла,
7 июля — Антонио Трамалья,
8 июля — Джузеппе Котитта,
13 июля — Микеланджело Чикконе,
14 июля — Никколо Карломаньо.
На Старом рынке:
20 июля — Андреа Витальяни.
В замке дель Кармине:
3 августа — Гаэтано Руссо.
Имени Доменико Перла я не нашел нигде, кроме списка казненных. Тщетно пытался я выяснить, кто он был и какое совершил преступление. Его имя — последняя неблагодарность судьбы! — даже не вписано в книгу Атто Вануччи "Мученики итальянской свободы".
О втором, Трамалье, мы нашли только простое упоминание: "Антонио Трамалъя, чиновник".
Третий, Джузеппе Котитта, был бедным трактирщиком, чье заведение расположилось у театра Фьорентини.
Четвертый, Микеланджело Чикконе, — наш старый знакомый: читатель помнит священника-патриота, за которым послал Доменико Чирилло, чтобы тот принял исповедь сбира. Как мы, кажется, уже говорили, он прославился своими свободолюбивыми проповедями вне стен церкви. Он велел устанавливать церковные кафедры под всеми деревьями Свободы, и с распятием в руке, от имени первого мученика, отдавшего жизнь за свободу, как в свой же час суждено было и ему самому, рассказывал толпе о мрачных ужасах деспотизма и блистательных триумфах свободы, упирая в особенности на то обстоятельство, что Христос и апостолы всегда стояли за свободу и равенство.
Пятый, Никколо Карломаньо, был комиссаром Республики. Когда его ввели на эшафот и стали готовить петлю, чтобы повесить, он бросил последний взгляд на плотную толпу, веселящуюся вокруг помоста, и громко крикнул:
— Глупый народ! Сегодня ты развлекаешься зрелищем моей смерти, но придет день, когда ты заплачешь горькими слезами, ибо кровь моя падет на все ваши головы, а если, на ваше счастье, вы уже будете мертвы, то на головы ваших детей!
Андреа Витальяни, шестой, был красивый и обаятельный молодой человек двадцати восьми лет от роду (не надо смешивать его с другим мучеником, погибшим на том же эшафоте, что Эммануэле Де Део и Гальяни, четырьмя годами ранее).
Когда его выводили из камеры, он сказал тюремщику, передавая ему немного денег, оказавшихся при нем: "Поручаю тебе моих товарищей, ведь ты тоже человек и, может быть, когда-нибудь станешь так же несчастен, как они".
И он с ясным лицом пошел на казнь, с улыбкой взошел на эшафот и умер, не переставая улыбаться.
Седьмой, Гаэтано Руссо, был офицером; его казнили во внутреннем дворе форта дель Кармине, и никакие подробности его смерти не известны.
Только в одной библиотеке можно было бы найти любопытные подробности о безвестных смертниках — в архивах братства bianchi, как было сказано, сопровождавших осужденных на эшафот; но это братство, беззаветно преданное низложенной династии, отказалось предоставить нам какие бы то ни было сведения.
После того как пали эти первые головы и закачались на виселицах первые тела, казни в Неаполе на целых одиннадцать дней были приостановлены. Может быть, ждали новостей из Франции.
Дела французов в Италии были вовсе не безнадежны. Вследствие переворота 28 прериаля Шампионне, как уже говорилось, вновь был поставлен во главе Альпийской армии и добился блестящих успехов. Так что имя этого французского генерала сделалось жупелом для Неаполя: Шампионне в свое время так быстро продвинулся от Чивита Кастеллана до Капуа, что возникло опасение, как бы ему не потребовалось всего лишь вдвое больше времени для перехода из Турина в Неаполь.