Его примеру последовали благороднейшие граждане Неаполя — Пагано, Конфорти, Баффи и двадцать других.
На каждой улице выбрали самого уважаемого жителя, самую почтенную женщину, нарекли их Отцом и Матерью бедняков — отныне эти люди были облечены миссией собирать деньги для нуждающихся.
Они посещали скромные жилища, спускались в жалкие харчевни, взбирались на чердаки и оставляли там хлеб и милостыню от имени отечества. Рабочие, владевшие каким-либо ремеслом, получали работу, больные — помощь и опеку. С наибольшим пылом и самоотверженностью отдались этой деятельности две дамы: герцогиня де Пополи и герцогиня де Кассано.
Доменико Чирилло отправился и к Луизе с просьбой взять на себя обязанности собирательницы пожертвований, но та ответила, что положение супруги библиотекаря принца Франческо не позволяет ей на виду у всех заниматься деятельностью, которой от нее требуют.
Ей довольно было того, что она стала невольной виновницей ареста Беккеров.
Однако же от своего имени и от имени Сальвато она передала герцогине Фуско, одной из сборщиц, три тысячи дукатов.
Но положение неаполитанцев было столь бедственным, что, несмотря на щедрость состоятельных граждан, казна Директории скоро вновь опустела.
Тогда Законодательная комиссия предложила всем лицам, состоящим на службе у Республики, независимо от занимаемого поста, жертвовать неимущим половину своего жалованья. Чирилло, уже отдавший все что имел, отказался от половины своего содержания члена Законодательной комиссии; так же поступили его коллеги. В каждый квартал Неаполя были направлены врачи, в том числе хирурги, обязанные бесплатно лечить всех, кто нуждался в их помощи.
Национальная гвардия отвечала за общественный порядок.
Перед уходом из города Макдональд распределил оружие и знамена. Главнокомандующим он назначил Бассетти, того самого, который был разбит отрядами Маммоне и Фра Дьяволо и вернулся в Неаполь раненым; его помощником — Дженнаро Серра, брата герцога де Кассано; генерал-адъютантом — Франческо Гримальди.
Комендантом города стал генерал Фредеричи; комендантом Кастель Нуово по-прежнему оставался кавалер Масса, но в Кастель делл’Ово на этот пост был назначен полковник Л’Аурора.
В каждом городском квартале было размещено по отряду национальной гвардии; через каждые тридцать шагов были расставлены часовые.
Седьмого июня генерал Вирц арестовал всех бывших офицеров королевской армии, находившихся в Неаполе и отказавшихся служить Республике.
Девятого в восемь часов вечера прозвучал сигнал тревоги — три пушечных выстрела. И немедленно, согласно приказу, все лица, не состоявшие в списках национальной гвардии и патриотических обществ, удалились в свои дома и заперли двери и окна.
Национальные гвардейцы и волонтёры, напротив, устремились на улицу Толедо и на городские площади.
Мантонне, снова занявший пост военного министра, вместе с Вирцем и едва оправившимся Бассетти, чья рана, к счастью, оказалась неопасной, произвел смотр войскам. Бассетти поблагодарил собравшихся за усердие и объявил им, что при создавшемся положении возможны только два исхода: победить или умереть. После этого он распустил войска, объявив, что сигнал тревоги был дан для того, чтобы проверить, на какое количество людей можно рассчитывать в минуту опасности.
Ночь прошла спокойно. На заре пушечный выстрел возвестил горожанам, что можно выйти на улицу, свободно передвигаться по городу и заниматься своими делами.
Одиннадцатого стало известно, что кардинал прибыл в Нолу — иными словами, что он находится не далее как в семи или восьми льё от Неаполя.
CXLIСИМОНЕ БЕККЕР ПРОСИТ О МИЛОСТИ
В одной из темниц Кастель Нуово, окно которой, забранное тройной решеткой, было обращено к морю, на своих тюфяках лежали одетыми два человека — одному было лет пятьдесят пять-шестьдесят, другому лет двадцать пять — тридцать — и внимательнее обычного прислушивались к неторопливым однообразным напевам неаполитанских рыбаков, в то время как часовой, чьей задачей было помешать побегу узников, но отнюдь не рыбачьему пению, беспечно прохаживался вдоль крепостной стены по узкой полоске земли, не дававшей арагонским башням рухнуть в море.
Надо думать, что не красота мелодии привлекла столь пристальное внимание узников, даже если они были страстными любителями музыки: нет ничего столь далекого от поэзии, а в особенности столь чуждого гармонии, чем те ритмы, которыми неаполитанский народ пользуется для своих бесконечных импровизаций.
Очевидно, для узников представляли интерес не мелодия, а слова песни, потому что после первого же куплета тот, кто был помоложе, вскочил на постель, ухватился за прутья решетки, на руках подтянулся до окна и устремил пылающий взгляд в ночной сумрак, пытаясь разглядеть певца при слабом колеблющемся свете луны.
— Я узнал голос, — сказал молодой узник, вглядываясь и прислушиваясь. — Это Спронио, наш старший банковский клерк.
— Послушай его, Андреа, — с резким немецким акцентом проговорил старший. — Ты лучше меня понимаешь неаполитанский диалект.
— Тише, отец, — отозвался молодой человек. — Вот он останавливает лодку против нашего окна, будто бы для того, чтобы забросить сеть. Наверное, у него есть для нас какая-нибудь добрая весть.
Узники замолчали, а мнимый рыбак снова завел свою песню.
Наш перевод не сможет передать наивной простоты выражений, но, по крайней мере, передаст смысл.
Как и полагал младший из узников, человек, которого он назвал Спронио, принес им новости.
Вот каков был первый куплет песни — в нем содержался призыв к вниманию тех, кому она предназначалась:
Господь послал нам серафима,
Освобожденье наше в нем.
Его копье непобедимо!
Что враг пред ним? Лишь туча дыма.
Увидим, если доживем!
— Это о кардинале Руффо, — сказал молодой человек, до которого дошел слух об экспедиции, но судьба ее была узникам совершенно неизвестна.
— Слушай, Андреа, слушай, — шепнул отец.
Песня продолжалась:
Когда ему сдался Кротоне,
Над Альтамурой грянул гром,
Вперед идет он непреклонно,
И сгинет дьявол разъяренный!
Увидим, если доживем!
— Слышишь, отец? — сказал молодой человек. — Кардинал взял Кротоне и Альтамуру!
Певец продолжал:
Вчера он вышел из Ночеры,
Ночует в Ноле, а потом Во имя короля и веры Восставшим будет мстить без меры!
Увидим, если доживем!
— Слышишь, отец, — радостно прошептал молодой человек. — Он в Ноле.
— Да, я понял, — отвечал старик. — Но от Нолы до Неаполя, пожалуй, так же далеко, как от Нолы до Палермо.
Как бы в ответ на выраженное стариком беспокойство, голос пропел:
Чтоб выполнить свои задачи,
К нам двинется он завтра днем.
В три дня он так или иначе Неаполь все ж принудит к сдаче!
Увидим, если доживем![57]
Едва отзвучал последний куплет, как молодой человек отпустил решетку и спрыгнул на свою постель; в коридоре послышались шаги — все ближе и ближе к двери камеры.
При тусклом свете подвешенной к потолку лампы отец и сын успели только обменяться взглядом. Обыкновенно в такой час к ним в темницу никто не спускался, а, как известно, узников тревожит каждый непривычный звук.
Дверь камеры отворилась, и пленники увидели в коридоре дюжину вооруженных солдат. Властный голос произнес:
— Вставайте, одевайтесь и следуйте за нами.
— Половина дела уже сделана, — весело откликнулся молодой человек, — вам не придется долго ждать.
Старик поднялся молча. Странно: тот, кто прожил дольше, казалось, больше дорожил жизнью.
— Куда вы нас поведете? — спросил он слегка дрогнувшим голосом.
— В суд, — отвечал офицер.
— Гм! Если так, боюсь, как бы он не опоздал, — сказал Андреа.
— Кто? — спросил офицер, подумавший, что это замечание обращено к нему.
— О, — небрежно бросил молодой человек, — некто, кого вы не знаете, мы с отцом говорили о нем перед вашим приходом.
Суд, перед которым должны были предстать оба обвиняемых, сменил собою тот, что карал за преступления против королевского величества; этот новый суд карал за преступления против нации.
Возглавлял его знаменитый адвокат по имени Винченцо Лупо.
Суд состоял из четырех членов и председателя и заседал на сей раз в Кастель Нуово, чтобы не надо было препровождать обвиняемых в Викариа, рискуя вызвать какие-нибудь беспорядки в городе.
Узники поднялись на третий этаж и были введены в зал суда.
Все пять членов суда, общественный обвинитель и секретарь, а также судебные приставы уже сидели на своих местах.
Две скамьи, вернее, два табурета ждали обвиняемых.
Официально назначенные защитники расположились в креслах, поставленных справа и слева от этих табуретов.
То были два лучших столичных правоведа Марио Пагано и Франческо Конфорти.
Обвиняемые отвесили правоведам самый почтительный поклон. Этим они признавали, что для их защиты избраны подлинные корифеи юстиции, хоть и придерживающиеся прямо противоположных политических убеждений.
— Граждане Симоне и Андреа Беккер! — обратился к обвиняемым председатель. — Вам дается полчаса для совещания с вашими защитниками.
Андреа поклонился.
— Господа, — сказал он, — примите мою благодарность за то, что вы не только предоставили нам с отцом возможность защиты, но и передали эту защиту в умелые руки. Однако я думаю, что дело не потребует выступления третьих лиц. Впрочем, это отнюдь не умаляет моей признательности господам, соблаговолившим обременить себя столь безнадежной задачей. А теперь вот что. В тюрьму за нами пришли в такой час, когда мы этого меньше всего ожидали, так что ни отец, ни я не успели выработать какого бы то ни было плана защиты. Поэтому я прошу вас вместо получаса для совещания с защитниками дать нам пять минут для разговора друг с другом. В столь серьезном деле нам необходимо посоветоваться.